Запах жасмина
[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]Публикуется на Стульчике с согласия автора.
Копирование и распространение
без разрешения автора запрещено!
— Катя! Катя!
Деревня. Начало лета. Еще не очень жарко, но уже можно загорать.
— Катя! Катя!
Старый сад. Густая трава. Кусты жасмина. Где-то далеко кукует кукушка.
— Катя! Катя!
Мы ничего не слышим. Мы лежим на пледе, под кустом жасмина. Мы целуемся.
— Катя! Катя! Где ты?
— Пусти! Зовут!
Какая проза! «Зовут!»
Куда еще можно звать, когда здесь так хорошо?
Неужели где-то может быть лучше?
Жасмин так хорошо пахнет.
— Катя! Катя! Да где же ты?
— Пусти! Убери руку, сейчас она увидит нас.
Она? Увидит? Это нехорошо. Но как не хочется убирать руку.
Словно под пальцами что-то свое, дорогое, драгоценное, кровное.
— Катя! Катя! Где ты? Мама зовет нас обедать!
Обед! Это святое. Я отодвигаюсь от моей шалуньи. Хочу навсегда запомнить эту картинку. Юная девушка, разомлевшая от моих поцелуев, переходит из положения лежа в положение сидя. При этом она торопливо одергивает свою короткую юбку и бросает на меня сердитый взгляд. Словно она только сейчас узнала, что ее юбка была смята до самой талии.
И я делаю виноватую морду.
Готов отвечать по всей строгости. За дерзость, за содеянное.
Но никто не требует от меня ответа.
Я не в силах вот так, сразу, расстаться со своими завоеваниями, а потому кладу ладонь чуть повыше ее колена и поглаживаю. Она же борется с другой проблемой. Она застегивает пуговки на груди. И здесь я мог бы помочь.
Ведь это я их расстегнул. Негодник. Или негодяй? Как правильнее?
— Пусти, хватит! — она отталкивает мою руку.
Позвольте возразить: никогда не «хватит».
— Какая ты красивая. Когда сердишься.
— Помял мне все…
Ничего я не помял. Оно само помялось.
— Катя! Катя! Отзовись! — голос уже совсем рядом.
Больше прикидываться, что мы ее не слышим, невозможно.
Я вопросительно смотрю на Катю. Она встряхивает волосы.
«Это твоя сестрица, ты должна ей ответить» — говорит мой взгляд.
— Мы здесь, Лена, мы здесь, — громко говорит Катя.
«Мы?» Ого! Так мне не придется убегать или делать вид, что я здесь случайно? Принимаю позу беззаботного дачника. Лежу на животе, подперев голову рукой. Мое лицо обращено к Кате. Я как бы слушаю ее. Нахожусь в мире мудрых мыслей. А что? На пледе лежит книжка Бердяева «Самопознание». Мы даже листали ее. Мы говорили о Бердяеве. Про его кота Мурри. Мы читали Бердяева. Честно.
Прежде чем начать целоваться.
Катя, наконец, справилась со своими пуговками. А вот и легкие шаги. Такова земная гармония — мы застегнулись — и сестричка уже совсем рядом. Или таков наш, русский менталитет, у нас всегда все выглядит прилично. Это у итальянцев сестричка непременно застала бы нас в самый неподходящий момент. Юбка была бы задрана, блузка расстегнута. И мы бы целовались взасос. А сестричка спряталась бы за кустиками и жадно следила бы за нами.
Нет, у нас все иначе.
У нас все пристойненько.
Лето, плед, Бердяев.
И кукушка вдалеке.
Наверное, все потому, что в Италии нет кукушек.
А если кукушки есть, то Бердяева нет, это точно.
— Вот ты где!
Мы поворачиваемся на голос.
— Ты не одна? — в детском голосе искреннее изумление.
Катиной сестренке всего восемь лет.
Фигурка тонкая, грудь еще не обозначилась.
Неужели и Катя десять лет назад была такая же?
Наверное, ведь они очень похожи.
— Да, вот, Сережа шел мимо и увидел меня.
Господи! Мимо чего я мог идти? Ну, да ладно, сестрица, похоже, не склонна к глубокому анализу. У нее простая задача — доставить Катю к обеденному столу. Что-то и мне поесть хочется. Хорошо Кате, она будет радоваться пище через пять минут, а мне еще полчаса топать до своего пансионата.
Полчаса топать и час ждать. Обед по расписанию. Какая тоска!
— Пойдем быстрее, мама сердится, суп стынет, — сестрица смотрит сурово.
Мама сердится, а суп стынет!
Мама-то ладно, а вот суп…
А если он еще и с лапшой и курочкой…
Хочу супу. Пока он не остыл.
— Пойдем, — повторяет Лена.
Собственно, говорит она Кате, а смотрит на меня.
А я смотрю на нее. Только косички и легкое платье обозначают ее принадлежность к прекрасному полу. Взгляд прямой и недоверчивый.
— Будем знакомы. Меня зовут Сергей, — говорю я и протягиваю руку.
— Лена, — ее ладошка маленькая, теплая.
Катя встает. Я все еще полулежу. Не могу не смотреть на Катины ноги, мой взгляд скользит под ее коротенькую юбку, волнение вновь охватывает меня. Словно десять минут назад я не ласкал эти чудные, ладные бедра. Поднимаю взгляд выше, ее живот, ее грудь. Мой бог!
Пленительная красота юности!
Как это все волнительно!
— Вставай, мы уходим, — говорит Катя.
Вы-то уходите, вас ждет обед, а мне куда спешить? Но я поднимаюсь.
Вместе с Катей мы встряхиваем плед, на котором лежали. Забавно!
Словно это наш общий плед. Есть в этом что-то объединяющее.
В совместном вытряхивании пледа.
— Ну, что? Мы пошли? — спрашивает Катя.
Я молчу и смотрю на нее вопросительно.
Мне хочется, чтобы она сама сказала о нашем следующем свидании.
Неужели она промолчит? Я жду.
Катя берет плед под мышку.
Как мне сейчас хочется превратиться в томик Бердяева!
Как уютно я бы расположился внутри пледа. Словно кот Мурри.
О, мечты мои!
Э-э! Да неужели она уйдет, не дав мне самого главного,
что мне сейчас нужно? Мне, как воздух, нужна надежда.
И чудо происходит. Не может не произойти.
— Во сколько зажигается первая звезда? — спрашивает Катя.
Секунду я молчу, словно остолоп, но потом нахожу, что ответить.
— Венеру видно уже в семь. Если смотреть с этого места.
— Понятно, — улыбается Катя.
И мне понятно. На этом месте. В семь.
Ее сестричка внимательно смотрит то на меня, то на Катю.
Похоже, детки пошли сообразительные. Ибо она бьет под дых.
— Свидание назначаете? — строго спрашивает она.
— С чего ты взяла? — с досадой говорит Катя.
Она сердито берет сестру за руку и одними губами шепчет мне.
— Пока.
И они уходят, а я смотрю им вслед и думаю.
Об одном.
Как хорошо быть молодым.
Я возвращаюсь в свой пансионат.
Бесцельно брожу по корпусу. Пялюсь в телевизор.
Соседи по номеру начинают соображать на троих.
Ухожу от них. Снова болтаюсь по корпусу.
Жить в преддверии свидания — тревожно.
Сколько пугливых мыслей рождается в голове!
Хоть бы она пришла!
Хоть бы ее отпустили!
Хоть бы она не заболела!
Хоть бы за ней не увязалась сестра!
Хоть бы не пошел дождь!
И главная мысль — как молния!
А что, если она даст?
Ну, вот так случится! Она мне даст!
Гром и молния!
Нет, не может быть.
Мы знакомы всего три дня.
Хотя уже объяснились друг другу в любви.
А вдруг!
Значит, нужно купить этих штучек? Значит, нужно.
Я ведь мужчина и должен заботиться о партнерше.
Чувствую, что от гордости за себя грудь моя раздувается.
Катя — партнерша? Худенькая, тоненькая. А что?
Усмехаюсь про себя.
Ноги сами услужливо приводят меня к киоску, что стоит в фойе пансионата.
Очередь никак не рассасывается.
Пристраиваюсь в конец, надеюсь, что мероприятие пройдет без эксцессов.
Но не все так просто в нашем датском королевстве.
Хозяйка киоска особа весьма горластая. Может, она глухая?
— Что Вам? — орет она толстой тетке.
— Упсы, — отвечает та.
— Что? — еще громче орет продавщица.
Наконец, они выясняют все вопросы. Древним способом.
Поскольку на покупки приходится показывать пальцами.
Для надежности.
Но теперь очередь мужчины. Ему лет тридцать пять.
— Что Вам? — раздается рев из-за стеклянной стенки.
Мужчина опасливо озирается.
— Мне с усиками и с запахом жасмина, — тихо говорит он.
— Что? Говорите громче!
— С усиками и с запахом жасмина.
— С запахом чего? Бензина?
Господи, да что же она так орет?
— С запахом жасмина, — досадливо повторяет мужчина.
И мужик тоже странный.
Пропустил часть предложения и теперь страдает.
Ведь, и правда, не совсем ясно, чего он хочет.
Точнее, мне-то ясно, потому что я хочу того же.
— Говорите громко! Что Вы хотите? С какими еще усиками? — кричит тетка.
Мужчина покраснел, как рак.
Нет.
Вдруг я понимаю, что не смогу выдержать такую баталию.
И я робко отхожу в сторону.
Придется идти на свидание безоружным.
Так и скажу Кате: «Милая, я без оружия».
Нет, не так! Оружие есть. Нет противогаза.
Смеюсь своей шутке.
Я снова пытаюсь убить время.
Наконец, ужин. Все. Через десять минут выхожу.
Вперед, Казанова!
Я пролетаю расстояние, отделяющее пансионат от места
проживания моей возлюбленной так быстро, словно и нет
этих трех километров.
До семи еще семь минут. Вокруг никого. Жду. Никого.
Восемь минут восьмого. Сплошной символизм. Сплошной.
Ищу глазами Венеру. Вон она.
Уже хорошо видна. М-да…
Кажется, меня обманули.
Досадно.
— Ну, и где твоя Венера?
Я поворачиваю голову.
Катя пришла совсем не с той стороны, откуда я ее ожидал.
Подошла так тихонько, что я даже не услышал.
Одета она по-иному, не так, как днем.
На ней длинный, ниже колен, халатик.
Тоненький. Тесно облегает ее ладную девичью фигурку.
Итак, халатик.
И застежка на нем. Спереди, на всю длину.
Бог ты мой! Сколько же это пуговок мне придется одолеть?
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь…
— Бессовестный! — на лице Кати гнев и лукавство.
— Что такое? — невинным голосом спрашиваю я.
Видели ангелов на свадебных открытках?
У меня на лице сейчас такое же выражение.
— Как тебе не стыдно!
— Почему мне должно быть стыдно?
— Зачем ты считаешь мои пуговки?
Ну, ничего себе! Никак не ожидал такой прямоты.
— Не считаю… — бормочу я.
— Неправда! Считаешь!
— Ну…
— Что — «ну»! Бессовестный!
— Тебе будет жарко в таком длинном халате, — вдруг говорю я.
— Вечером не бывает жарко, — отвечает Катя.
— И как тебя отпустили? Сестричка не заложила?
— Заложила! Но мамочка мне доверяет. Пойдем?
— Пойдем! Куда?
— Куда-нибудь…
И мы идем «куда-нибудь».
Оказывается, «куда-нибудь» — это в трех шагах отсюда.
Потому что я сразу обнимаю Катю за плечи. Не могу не обнять.
Мы делаем еще несколько шагов (раз, два, три) и останавливаемся.
Во мне словно звенит какая-то совершенно незнакомая струна.
Я не узнаю этой музыки. Это Моцарт или Григ? Или Мендельсон?
Хотя Мендельсон коварен. Все знают, чем заканчивается его музыка-сон. Сначала вроде ля-ля, все так хорошо, а потом, откуда ни возьмись, та-та-тара-ра-ра и так далее, любимая музыка всех девушек. Свадебный марш называется.
Хотя, если вдуматься, я не имею ничего против марша Мендельсона. Только не сейчас. Не сейчас.
Сейчас в моей душе другая музыка.
Но я ли это?
Кто эта юная девушка, которую я осторожно притягиваю к себе? У нее красивое, доброе лицо, голубые глаза, русые волосы. Кто она? Студентка первого, нет, уже второго курса, философского факультета? Катя — будущий философ. Ее головка забита Бердяевым и Ильиным. Зачем? А я? Я уже на четвертом курсе и моя голова тоже забита всякими формулами.
Зачем?
Бердяев, Ильин, формулы — это нужно народному хозяйству?
Конечно, я должен, обязан показать Венеру.
Как же иначе.
Катя придет домой и проницательная сестренка спросит ее про Венеру.
А Катя ей и ответит, расскажет, какая она, Венера. Нас не проведешь!
Планета уже хорошо видна, но до захода солнца еще больше двух часов.
Я прижимаю Катю к себе.
Мы движемся к цели столь стремительно, что можно подумать, боимся, что опаздываем. Или, что кто-то из нас передумает. А ведь как хотелось раздеть девушку со смаком, не торопясь. Но что делать, если она так быстро расстегнула на мне рубашку? Что делать, если мои пальцы так ловко и расторопно справляются с пуговками на ее халатике?
Раз, два, три, четыре, пять… И… все.
И все?
Не может быть!
Их должно было быть восемь! Я помню! Я считал! Восемь!
Нет, не могу поверить! Остальные три пуговки Катя расстегнула сама.
Сама!
Я смотрю по сторонам. Очевидно, что нам нужно сесть. А еще лучше — лечь.
Но куда?
Трава-то, трава (травушка-муравушка зелененькая), но хочется, чтобы был хоть кусочек цивилизации.
— Плед здесь, рядом, — едва слышно шепчет Катя.
Она знает, чего я хочу! Она знает, чего мы оба хотим!
— Где, где? — словно пьяный спрашиваю я.
— Там, — Катя показывает рукой.
И я ныряю в куст, на который она показала.
О, радость! Плед, и правда, лежит в середине кустика.
Рояль в кустах!
Ну, Катя! Ну, плутовка! Я расправляю плед и взмахиваю им, словно флагом. Не могу поверить! Неужели? Неужели?
Я бережно усаживаю Катю на плед. Про себя невольно отмечаю, как нежно и как осторожно я это делаю. Откуда во мне такая нежность? Почему она так ярко проявляется именно сейчас, когда я усаживаю девушку на плед? Что заставляет меня быть таким нежным? Что? Что?
Ведь в жизни я немного грубоват.
Резковат. А сейчас?
Катя послушно садится и ее халатик распахивается.
На ней белый, кружевной лифчик и такие же белоснежные трусики.
Крепкое, загорелое тело. Округлые бедра.
Мне кажется, что сейчас я сойду с ума.
Так хочется мне любви.
Обнимаю Катю. Мы целуемся.
Ну, что там планета Венера?
Видит ли она, что мы делаем?
Что мы делаем?
Мы снова целуемся. Жарко, страстно. Как днем.
Нет, иначе, чем днем. Еще жарче. Более страстно.
Потому что сердце мое стучит, как после стометровки.
Потому что руки меня не слушаются. Может, я вовсе и не хотел гладить ее спину. Нет, гладить-то хотел, но, может, я совсем не думал, что, когда мои пальцы наткнутся на застежку Катиного лифчика, то я почему-то начну его воровато расстегивать. Как бы незаметно. Как бы.
И что я заглушу слабый Катин протест…
Чем заглушу? А все тем же. Жарким поцелуем.
Что делать, если застежка ее лифчика расщелкнулась словно сама собой?
Что, что… Конечно, лифчик нужно снять с плеч.
И положить рядом. Он такой невесомый. Рядом. Рядом.
Впервые я вижу ее грудки. Небольшие, но крепенькие.
Совершенно незагорелые, ослепительно белые. Ее соски.
Они задорно торчат прямо на меня. Конечно, я кладу на них свои ладони. И думаю, как мудра природа, что дала женщинам только две груди. Столько же, сколько рук у мужчины. Чтобы я сейчас делал, если бы грудей было четыре, а не две?
Начал бы суетиться и мельтешить.
Сначала с первой и второй, потом с третьей и четвертой.
А потом с третьей и первой и немного с четвертой.
А когда со второй? Боже, какая чушь лезет в голову!
Да, но если бы было четыре, я бы совсем запутался.
А так — полная гармония.
Я не суечусь и не мельтешу.
(Глаголы какие-то нерусские!)
Я спокоен и уверен в себе. Почти спокоен. Почти уверен.
Левой ладонью я ласкаю правую сисочку моей подружки, а правой — левую. Девичьи соски почти мгновенно твердеют, а я притягиваю Катю к себе, и мы снова жарко целуемся.
Осторожно-осторожно, словно бесценную вазу, заваливаю Катю на спину.
Она слегка противится моему напору, но ложится.
Ну почему бы нам не лечь?
Для чего тут припасен плед?
Чтоб лечь…
Ляг, милая!
Мы снова целуемся. Наши поцелуи то долгие, то короткие.
Меня распирает любовь и нежность. Любовь и нежность.
Причем распирает сильно. Катя явно чувствует, как меня распирает.
Легонько сжимаю девичьи груди. Сжимаю и отпускаю.
Катя охает. Что? Ей больно? Нет, ей не больно.
Я думаю, догадываюсь, что ей хорошо.
Как и мне.
Я шепчу что-то в Катино ушко.
Что я шепчу? Почему я говорю это? Разве об этом можно спрашивать?
Мужчина должен делать это без разрешения. Но я, наверное, очень глуп.
Потому что я спрашиваю.
— Катенька, я люблю тебя. Давай сделаем это.
Почему у меня такой хриплый голос? Вроде не простывал.
Девушка не отвечает, дыхание ее становится жарким.
Моя ладонь оставляет ее грудь и скользит вдоль девичьего живота.
Вниз.
К таинству.
Вот оно, это местечко. Ласкаю его через тонкую ткань.
Мою руку ловят, но не отталкивают.
Просто Катя своими
пальчиками ухватила мою ладонь. Наверное, для контроля.
Так что с ответом на мой вопрос?
Он, ответ, задержался в пути или как?
Мне подождать или действовать по обстановке?
— Ты меня любишь? — спрашивает Катя.
— Да, да, да! — рычу я в ответ.
Самец, да и только!
Глажу ладонью ее последний оплот. Эфемерная, но все же одежда!
И пальцы мои скользят под резинку этого кружевного и тонкого.
Почему-то мелькает мысль, а вдруг именно сейчас какой-нибудь заезжий фотограф, какой-нибудь юрий рост, проходя мимо, не смог удержаться и, наведя на нас объектив своего аппарата, щелкает и щелкает в порыве профессионального припадка. Хороши будут кадры! Именно вот этот, на всю стенку, девичьи трусики и мужская ладонь в них. Первый приз обеспечен. В испуге отрываюсь от моей подружки, тревожно смотрю вокруг, но, слава богу, никого.
Отбой тревоги! Все назад! Куй железо, пока горячо.
Кате, видимо, (к счастью!) ничего не чудится.
Она отдается моим поцелуям и ласкам безоглядно.
Решаюсь — нежно трогаю ее пальцами. Да, да, там.
Катя сжимает ноги. Может, ей просто щекотно?
Так что же с ответом на поставленный вопрос?
Нет, я не такой баран, чтоб задавать его еще раз.
Никаких защитных средств у меня с собой нет.
Это известно. Ни с усиками, ни с запахом жасмина.
Собственно, запах жасмина есть. Только другой.
Настоящий.
Остается надеяться только на одно.
На защитные средства организма.
Ее, Катиного, организма.
А проще — на удачу.
Бог в помощь!
И я начинаю приступ. Целую Катину грудь. Девушка громко охает.
Ловлю губами сосок ее груди. Касаюсь его языком. Моя подружка неожиданно выгибается мне навстречу. И мои шаловливые пальцы сразу ощущают, как увлажнилась ее бороздочка, ее расщелинка.
Но что это? Что это? Что это, словно язычок, шевельнулось под моим указательным пальцем? Это то, что ни словом сказать, ни пером описать. Катя тихо стонет и двигает бедрами. О, бог мой!
Я продолжаю эту волшебную ласку, продолжаю целовать мою девушку.
Неожиданно она прерывает наш бесконечный поцелуй и выдыхает фразу.
— Миленький! Не дразни меня. Я не могу… Давай сделаем это!
А вот и ответ!
А говорят — чудес не бывает…
Еще как бывают. Нужно только не забывать про них.
Я слегка приподнимаюсь, обеими руками бережно тяну вниз ее трусики, а Катя помогает мне. Я вижу, что ее губы дрожат, кажется, она вот-вот расплачется. Мы снова целуемся. И Катя опять откидывается на плед.
Она поворачивает голову набок и закрывает глаза.
Теперь все зависит только от меня.
Я выскакиваю из своих брюк и прочего.
Мне кажется, что я делаю это мгновенно.
Наверное, тут я ошибаюсь. Тренироваться надо!
Мы голенькие. Мы — Адам и Ева.
Нет, на мне рубашка, но это не в счет.
А на Катиных плечах халатик, но это тоже не в счет.
Я прижимаюсь к девушке, наваливаюсь на нее, стараюсь не сильно давить, опираюсь на локти. Мы снова целуемся.
Соприкосновение наших тел, там внизу — это своя отдельная симфония.
И святая тайна.
Как все хорошо, как гармонично.
Мое дерзкое колено лишь намекает Кате, лишь слегка давит на ее колени, они вздрагивают и происходит очередное чудо.
Катя раздвигает ноги.
Мгновенно занимаю лодочку ее раскрытых бедер.
Кончик моего естества у ее влажного грота.
Я даже не помогаю себе рукой.
Двигаюсь, как велит природа и сразу проникаю в мою любимую.
Потому что Катя приподнимается мне навстречу. Мы одно целое!
Девушка охает, но это не стон девственницы.
Это стон страсти.
Где-то на задворках сознания мелькает паскудная мысль:
«М-да! Похоже, мамочка излишне доверяла своей доченьке!»
Мысль мелькает и уходит. Я прогнал ее.
Хотя это трудно. Потому что я — мужчина.
Я внимательно смотрю на ее лицо.
До этого все мои любовные приключения происходили ночью, в темноте и я еще никогда не видел лицо моей девушки при свете дня, именно вот в эту, фантастическую минуту. Нет, уже не день. На закате. На закате.
Что происходит?
Что я вижу?
Ее лицо искажается какой-то совершенно детской гримасой.
Словно ей больно и щекотно одновременно. Будто эта боль сидит где-то у нее внутри. Глаза ее закрыты, скорее, даже зажмурены. А ротик, наоборот, широко открыт, она жадно и глубоко хватает воздух и явно не может надышаться.
Девочка моя!
Я совершаю движение.
Древнее, как сама жизнь.
Страсть полностью затуманивает мое сознание.
Девочка моя!
Я шепчу ее имя. Она словно не слышит меня.
Все ее тело мелко дрожит, словно тугая пружина, она выгнулась ко мне навстречу. Она крепко охватила меня своими ногами. Она движется, дергается так, что нет никаких сомнений — она помогает мне овладеть ею.
Она отдается мне. С радостью и любовью.
И мы совершаем эти любовные движения. Совершаем и совершаем.
Катя стонет в голос. Лицо ее искажается каким-то страданием.
И я понимаю.
Сейчас.
Сейчас она кончит.
И вот я не выдерживаю и там, внутри ее юного тела происходит взрыв, мой взрыв, но я собираю в кулак всю свою волю и пытаюсь не выдать себя, не показать, что произошла сама великая тайна бытия.
Я не издаю ни звука, не меняю темпа своих движений.
Но мне не удается обмануть мою юную подружку.
Она чувствует, что произошло.
И подает голос.
— О, боже! О, боже! Ой! Ой! — взвизгивает она.
И колотит меня пятками по бедрам.
— Дрянной мальчишка, что ты наделал! О, боже! Как хорошо! О, боже!
Бессовестный! Ты даже не спросил меня, можно или нет! Ой, мамочка!
Как хорошо! Ай-ай! Как хорошо… Миленький, как хорошо… О-о…
Не пойму, я проваливаюсь или взлетаю?
Можно я тут умру? Ну, позвольте…
Потому что я отдал все. Я отдал все.
Мы замерли.
Лишь мелкая дрожь утихающей страсти напоминает о том, что мы еще живы.
Откуда-то находятся силы, чтоб поцеловать мою возлюбленную.
Легонько, легонько. В ресницы. В щеки. В носик. В ушко.
Радость моя, где ты?
Она, наконец, слегка приоткрывает глаза и смотрит как-то устало, словно не может понять, где это она находится. Дыхание ее все еще резкое, прерывистое. Но уже не такое, как пару минут назад.
Мада-а-ам…
Катя смотрит на меня.
— Как хорошо… — шепчет она одними губами.
Видимо, вид у меня испуганный или озабоченный.
Потому что она тихо спрашивает:
«Что случилось?»
— Прости. Я не знал, что сегодня нельзя. Ты ведь ничего не сказала…
— Ну что ты! — она устало улыбается.
И молчит. Своей легкой ладошкой она гладит мое плечо.
Я смотрю выжидательно. Я лежу на ней, но упираюсь на локти.
Чтоб не давить на нее. Катя снова прикрывает глаза. Люблю ее!
Катя молчит. И я молчу.
Тишина.
Потом она открывает глаза.
— Как раз сегодня все можно, — едва слышно шепчет она.
И эти ее неземные слова действуют на меня сильнее того зелья,
ради которого африканцы убивают своих несчастных носорогов.
Вулкан вновь просыпается.
Грозит новое извержение.
Катина пещерка еще не остыла от моего предыдущего визита.
Но принимает меня с радостью. Девушка охает, когда я прокладываю себе дорожку. Привет, любимая! Ты не забыла меня? Разве тебя можно забыть? Нельзя. Видишь, какой я? Не вижу. А чувствуешь? Чувствую.
Тебе хорошо, любимая?
Мне хорошо с тобой, любимый!
А так? А так?
И так! И так… И так…
Второй раз получилось дольше и как-то слаще.
Может, потому что я уже ничего не боялся.
Потому что она мне сказала.
Что все можно.
Что запретов нет.
И опять мы задрожали и застонали почти одновременно.
Нет, я, как мужчина, пропустил даму вперед. На полшага.
Именно так должен поступать джентльмен.
Пропустить даму на полшага вперед. Всегда.
И тогда нежный укус ее зубов в мое плечо воспринимается, как высшая, неземная награда. И ее задыхающийся стон.
И ее крик, идущий откуда-то из самой души.
Как мы похожи в эти мгновения на животных!
И как это прекрасно!
Почему-то мелькает странная мысль, что если бы Катя сейчас могла зачать, то ребенок получился бы очень хорошим. Почему? Потому что все получилось так славно. Потому что я люблю ее, и потому что мне очень хотелось овладеть ею. Потому что она меня любит, и потому что она отдалась мне доверчиво и радостно. А что нужно еще? Ну, конечно, мы оба трезвые. Мы молоды и не жалуемся на здоровье. Катя красивая, я вроде тоже не урод. Мы оба студенты, мы в расцвете сил. Вот поэтому наш ребенок должен быть хорошим.
Но его не будет.
После сегодняшнего — его не будет.
А потом? Мне жить здесь еще две недели, и если мы будем продолжать в том же духе, и если в злополучном киоске не сменится продавщица, то, очевидно, что природа возьмет свое. Хочу ли я этого? Не знаю.
Катю хочу, а про ребенка — не знаю.
Катя словно читает мои мысли.
— А если я забеременею, что мы будем делать?
Получается, что мои неожиданные мысли оказались кстати, потому что я готов к ответу. Чем, похоже, удивляю Катю.
— Мы поженимся, — говорю я.
Вот так, запросто.
Хотя я произношу эти слова впервые в жизни.
Вот так, имея перед собой конкретный объект.
Катя удивленно поджимает губы.
— Но ведь ты меня совсем не знаешь.
— Узнаю. И дело даже не в этом.
— А в чем? — она удивленно смотрит на меня.
— Ну, ты ведь говоришь о ребенке.
— Ну да.
— Но разве можно поступить иначе, если будет ребенок?
— А что — нельзя?
— Думаю, что нельзя.
Как я себе нравлюсь в эту минуту… Дон-Кихот без штанов!
— Я боюсь, — шепчет Катя.
— Чего?
— Забеременеть боюсь.
— Почему? Ведь когда-нибудь у тебя будут детки?
— Наверное. Но я все равно боюсь.
Мы разговариваем. Мы шепчемся. Моя ладонь скользит по ее обнаженному животу, по волосикам ее лона, по гладким бедрам. Но это уже другие ласки. Ласки завоевателя. Ласки завоевавшего завоевателя. Неторопливые. Скорее, это я так помечаю, что тело этой юной женщины принадлежит мне. Поэтому я ее ласкаю. Успокаиваю. Люблю. Она моя. Какие сладкие эти два слова.
Она моя.
— Завтра познакомишься с моей мамой, — тихо произносит Катя.
Как это, познакомлюсь?
Не понял…
— Придешь к нам на обед, — улыбается Катя.
— Да? — глупо мычу я.
— А что — боишься?
— Да нет.
— А мне показалось, что боишься. Не бойся. У меня славная мама.
В моей голове совершенно пусто. Рождается единственная мысль.
«Обед — это хорошо. Обед, так обед.»
— Ты любишь меня? — спрашивает Катя.
— Конечно, ты ведь знаешь, — отвечаю я.
— Наверное, я показалась тебе очень доступной?
— Перестань. Ты мне очень нравишься. Ты чудо.
Мы шепчемся и шепчемся.
И снова приходит желание. Но Катя возражает.
— Не надо. Я устала. Ну, не надо. Я, правда, устала.
Я чувствую, что она говорит правду.
Потом мы одеваемся.
Впервые мы одеваемся вместе. Сегодня мы многое делаем впервые.
Что нужно сделать, чтобы никогда не забыть этот вечер?
Не знаю.
Поцелуй на прощание. Какой-то особенный. Легкий. Возвышенный.
Как хорошо, что нас никто не слышит.
Потому что я задаю такой взрослый, стыдный вопрос.
— Милая, тебе было хорошо? Ну, ты понимаешь…
И ее ответ.
Она шепчет его мне прямо в ухо. Тихонько-тихонько.
— Да! Я никогда не думала, что может быть так хорошо.
Да? Мне хочется уточнений и сравнений, но я понимаю,
что сегодня прошлого нет. Ни ее прошлого, ни моего.
Есть только настоящее.
Мы снова целуемся. Мы расстаемся.
Ощущение — словно мурашки по спине.
Почему так?
Одиннадцатый час. Катя волнуется, ее, наверняка, ждут.
Я провожаю ее почти до самого дома. Громко лает собака.
Все. Дальше я идти не могу.
Катя поднимается вверх по тропинке, а я смотрю ей вслед.
Все. Я остался один.
Уже совсем стемнело.
Я неторопливо иду к своему пансионату.
Одуряющий запах жасмина. Ни с чем не спутать.
Вспоминаю: «С усиками и с жасмином».
Усмехаюсь про себя.
Я думаю только об одном. Что завтра опять будет встреча.
Надо же! Кажется, я влюбился. Нет, это надо же! Ну и ну!
Только, почему «кажется»? Я просто влюбился. Я молод.
Я влюбился. У меня есть девушка. Сегодня мы были близки.
Как это хорошо!
Выхожу на тропинку, которая ведет к воротам пансионата.
Оборачиваюсь, смотрю назад.
Нет, ничего не видно. Темень.
Лишь огни маяка на горе.
А слева, совсем у горизонта, ярким фонариком сияет звездочка.
Она вот-вот исчезнет.
Она одна была свидетельницей нашей любви.
Планета любви.
Наша тихая Венера.
[/responsivevoice]
Category: Романтика
