Пятое время года Часть 18

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]А Расим, в свою очередь, ощущая в темноте близость лежащего на его кровати Д и м ы, пытался понять, что в с ё э т о могло означать… он, Расим, не с луны свалился, и, как всякий другой пацан, в свои пятнадцать лет он прекрасно знал, что есть «голубые», есть, соответственно, однополый секс — взять хотя бы случай, произошедший в их школе! — но, во-первых, он, Расим, никогда такой секс не примерял на себя, никогда о такой возможности не помышлял, не думал, а во-вторых, он совершенно не предвидел, абсолютно не предполагал, что Димка — старшеклассник Д и м а — этого захочет, оказавшись в ним, с Расимом, в одной постели…

Ведь не было никаких предпосылок к тому, что э т о может произойти — что всё повернётся таким образом! За два дня их общения со стороны Д и м ы не было ни намёков на что-то подобное, ни, тем более, каких-либо разговоров на т а к у ю тему, и вдруг… «что всё это может означать?» — растерянно думал Расим, лихорадочно прокручивая в голове события двух минувших дней: он, Д и м а, всё это время был по отношению к нему, к Расиму, предусмотрителен, может быть, даже заботлив, как заботлив бывает старший брат в отношении младшего… но разве это плохо?

Он, Д и м а, о нём, о Расиме, беспокоился — и потому стал искать его, когда к нему, к Расиму, пристали старшие парни, а потом, не раздумывая, готов был вступить с парнями в драку, защищая его, Расима… разве в таком отношении одного к другому можно увидеть что-то ненормальное? И разве он, Расим, не встал бы рядом с ним, с Д и м о й, если б те парни решили бы с д р у г о м поквитаться? Встал бы… встал бы, не думая — ни на миг не задумавшись! Потому что он, Расим, ещё не встречал в своей жизни пацана — парня взрослее себя — рядом с которым ему, Расиму, было бы так хорошо, так надёжно, так обалденно клёво… и разве он, Расим, не загорелся искренним, неодолимым желанием стать для Д и м ы самым лучшим другом?

Пусть не единственным, но настоящим, искренним, преданным… «разве в таком желании может быть что-то постыдное — что-то нехорошее?» — подумал Расим; он лежал возбуждённый, растерянный… лежал, ф и з и ч е с к и чувствуя, ощущая присутствие рядом — всего лишь в каком-то полуметре! — такого же возбуждённого Д и м ы, которого он, Расим, только что оттолкнул от себя… «разве нам сейчас плохо?» — догнали Расима Димкины слова, и Расим, чувствуя жаром налитый член, не находя во всём предыдущем поведении Д и м ы никаких, хотя бы малейших, изъянов, чувствуя никуда не девшееся, не испарившее желание стать для парня по имени Д и м а настоящим, преданным другом, в смятении подумал, мысленно повторил ещё раз: «разве нам сейчас плохо?» — и уже было непонятно, повторил ли он это слова Димки, или он об этом подумал сам…

— Расик… — чуть слышно — виновато — произнёс Димка, первым нарушая затянувшееся молчание.

Расим не отозвался, — вздрогнув от тихого и в то же время отчётливо, громко прозвучавшего в звенящей тишине Димкиного голоса, Расим невольно напрягся, не зная, что ему надо делать — как ему надо реагировать на Д и м и н ы слова.

— Ты ничего не понимаешь… — выждав несколько секунд, тихо произнёс Димка, стараясь в густой темноте всмотреться в лицо Расима… и снова Расим ничего не проронил в ответ ни звука — он лежал, не шевелясь, затаив дыхание, как если бы его рядом с Димкой вообще не было… выждав несколько секунд, Димка проговорил ещё тише: — Ты не хочешь со мной разговаривать? Расик…

Димка произнёс, тихо проговорил всё это с такой искренней — неподдельной — интонацией вины, затаённой любви, запоздалого покаяния, что у Расима, лежащего в темноте, от т а к о й интонации Димкиного голоса душа, вырываясь из-под контроля сумбурных, вихрем летящих мыслей, невольно рванулась Димке навстречу… «ты не хочешь со мной разговаривать»… разве он, Расим, называемый Димкой Расиком, не хотел с ним, с Д и м о й, разговаривать?! Разве он, Расим, не хотел.
..

— Что? — чуть слышно проговорил — отозвался — Расим, чувствуя, как у него колотится, гулко стучит в груди сердце.

— Ты хочешь, чтоб я ушел? — Димка произнёс это внешне спокойно, так же тихо, но в голосе Димки невольно возникла какая-то обречённость. — Хочешь? Ты скажи мне… ты только скажи мне, и я уйду…

— Куда? — после секундной паузы, показавшейся Димке вечностью, прошептал, произнёс-проговорил Расим с едва уловимым недоумением в голосе.

-На свою постель, — отозвался Димка. — Куда же ещё…

— Она мокрая, — чуть помедлив, отозвался Расим, как будто он, Д и м а, мог об этом забыть.

— Ну, и что? Я смогу переспать на мокрой… — внешне спокойно проговорил Димка, но сквозь это спокойствие в голосе Димки невольно проступила едва уловимая горечь. — Хочешь, чтоб я ушел?

«Он сейчас скажет мне «уходи», и… пусть!» — подумал Димка, сглатывая невольно подступивший к горлу комок… конечно, Димке было уже шестнадцать лет, и в школе он был старшеклассником — он учился в десятом классе… но он, стройный высокий Димка, лишь казался взрослым, ироничным и прагматичным — он сам делал из себя взрослого, ироничного и прагматичного, чтоб ничем не отличаться от других, а на самом деле… на самом деле — в никому не видимой душе — он, Димка, был нежным, был по-мальчишески мечтательным…

А ещё он был влюблён в Расика — он, Димка, был влюблён в парня по имени Расим, и… как вдруг выяснилось-открылось, он оказался вовсе не сильным перед лицом своей первой, страстной и трепетной любви… «пусть говорит «уходи»… пусть! Завтра я в с ё ему объясню… и — порошу у него прощения… я скажу ему… скажу ему: Расик, я не хотел тебя обидеть… скажу: давай всё забудем, давай снова станем друзьями… просто друзьями!» — с отчаянием подумал Димка, чувствуя, как любовь — неистребимая, никуда не девшаяся любовь — рвёт его сердце на части… «Расик… — подумал Димка, кусая губы — мысленно видя Расима таким, каким он вышел на фото в телефоне, — я же не виноват, что я без тебя не могу… совсем не могу… совсем… »

Расим молчал — ничего не отвечал, и Димка, не переспрашивая повторно, остаться ему или надо уйти, шевельнулся, намериваясь вставать… завтра он всё, всё объяснит… ему, Димке, нечего стыдиться… и уже ничего не нужно от него, от Расика, скрывать! Конечно, можно было бы прямо сейчас всё то, что случилось, превратить в ш у т к у — можно было б сейчас сказать что-то типа: «а ты, Расим, настоящий пацан — на провокацию не поддался!», и… наверняка можно было б пустить Расиму пыль в глаза, обмануть его, заставить его поверить, что он, Димка, всерьёз ни о чем т а к о м не думал — не помышлял… или, наоборот, можно было б сказать совсем по-другому: «чего ты, Расим, ломаешься — хуля ты жмёшься… парни делают это сплошь и рядом — кайфуют один с другим…

Нормальный секс!», или можно было б сказать совсем просто, совсем понятно: «расслабься, Расим, и — давай покайфуем… взбодрим писюны — пошпилим друг друга в попец или в ротик… никто ничего не узнает!», но… в том-то и было всё дело, что все эти шутки, все уловки, все эти, в принципе, правильные, вполне объяснимые, совершенно понятные, а потому в общем и целом нормальные слова были б уместны и объяснимы совсем в другой ситуации — в ситуации, когда просто хочется секса, хочется сексуального удовольствия, и они же, эти слова-уловки, были совсем невозможны, никак неприемлемы в ситуации нежной, трепетной Димкиной любви, потому как любовь — это не только секс, каким бы желаемым он ни был, — Расим смутно увидел в темноте, как Димка задвигался, стал подниматься, чтобы уйти…

— Дима… лежи, — проговорил Расим… он сказал это неожиданно для себя самого — и тут же, словно испугавшись, что Д и м а его может совсем н е т а к понять, торопливо добавил, поясняя своё с губ сорвавшееся «лежи»: — Постель твоя мокрая.
.. как на мокрой кровати спать?

Димка, уже приподнявшийся, чтобы вставать — чтоб уходить, замер… конечно, это слово «лежи» ещё ничего не означало, ни на что не указывало, ничего т а к о г о не предполагало — оно, это слово «лежи», было вполне объяснимо и логично в точки зрения элементарного предположения, на какой постели комфортней спать, и в то же время… в то же время это слово «лежи», прозвучавшее в темноте из уст Расима, теперь — после того, что случилось-произошло — означало для него, для Димки, бесконечно много, — Расик сказал «лежи», и Димка, ничего не отвечая, чувствуя, как дрогнуло, сладкой надеждой мгновенно отозвалось на это слово его влюблённое сердце, снова опустился на постель…

Конечно же, он, Расим прав: как можно спать на мокрой постели? . . Какое-то время они молчали — лежали друг против друга на расстоянии полуметра с возбуждённо твёрдыми, сладостно напряженными горячими членами, и Расим… затаив дыхание, чувствуя, как пылают, огнём горят его щеки, Расим в смятении думал, что если Д и м а сейчас опять протянет руку — если снова коснется пальцами его тела, снова проведёт по телу горячей ладонью, устремляясь т у д а, то он, Расим, не найдёт в себе сил этому воспротивиться…

Да и надо ли этому сопротивляться? Разве он, Расим, не хотел, чтобы Д и м а стал для него самым лучшим другом? Хотел, ещё как хотел! А разве в этом желании не было ещё смутного, ещё невнятного, ещё неосознаваемого, но уже сладко томящего душу стремления к какой-то максимально возможной — н а с т о я щ е й — близости? Взять хотя бы такой пустяк: разве он, Расим, не испытывал смутное и вместе с тем радостное удовольствие, когда утром, стоя на выходе из номера, Д и м а поправлял воротник его рубашки — разве ему не приятно было в тот момент ощущать неподдельную Д и м и н у заботу…

Разве он в тот момент не поймал себя на мысли, что ему доставляют удовольствие эти лёгкие, щекотливо приятные прикосновения Д и м и н ы х пальцев? И разве он, Расим, был неискренен, когда в холле утром порывисто сказал Д и м е, увидев тех пацанов, что в случае чего он, Расим, будет с ним, с Д и м о й, рядом? Рядом… они лежали рядом — лежали в одной постели, и Расим с каждой секундой всё яснее, всё отчётливее осознавал, что ему, Расиму, хочется, с каждой секундой все больше, всё сильнее хочется, чтобы Д и м а снова протянул к нему руку…

Полная — максимальная — близость… его, Д и м и н а, рука на животе… рука, готовая устремиться дальше — туда, где у него, у Расима, сладкой окаменелостью дыбился, упираясь головкой в трусы, жаром налитый член… «полная — максимальная — близость… » — подумал Расим, с трудом удерживая себя от желания сжать, стиснуть свой член в кулаке…

Разве она, такая близость, не может присутствовать в дружбе — в искренней, в н а с т о я щ е й дружбе — если парень, твой друг, тебе нравится… сильно-сильно нравится — как Д и м а!»Полная — максимальная — близость… » — снова подумал Расим, ощущая, как не только напряженный, сладостно ноющий член, но и всё тело его наполняется жаром желанием… он, Расим, никогда о т а к о м не думал — никогда он т а к о г о желания не испытывал… ну, и что с того, что не думал он о таком? Раньше не было Д и м ы — раньше он, Расим, вообще не знал, что бывает такое желание дружбы, когда хочется, страстно хочется слиться с другом в нерасторжимое целое…

Расик сказал «лежи», и Димка, который за пару мгновений до этого клял, корил себя за поспешность, за неразумное нетерпение, тут же воспрянул духом, — вновь опустившись на постель, Димка почувствовал, как горячая надежда вновь наполнила его страстью пылающее сердце… разве он, Димка, хочет плохого? Да и как вообще он может хотеть плохого, если он, Димка, Расима л ю б и т?! По-настоящему любит — всем сердцем, всей душой… В знаменитом платоновском диалоге есть такие слова: «О любом деле можно сказать, что само по себе оно не бывает ни прекрасным, ни безобразным.
Например, все, что мы делаем сейчас, пьем ли, поем ли или беседуем, прекрасно не само по себе, а смотря по тому, как это делается, как происходит: если дело делается прекрасно и правильно, оно становится прекрасным, а если неправильно, то, наоборот, безобразным.

То же самое и с любовью: не всякий Эрот прекрасен и достоин похвал, а лишь тот, который побуждает прекрасно любить»… Расик — любимый Расик! — просто не понял его, по наивности вообразив, что он, то есть Димка, хочет с ним, как с девчонкой — хочет его, Расима, вместо девчонки… какая чушь! Если б он, Димка, хотел с девчонкой, он бы мог этого без труда добиться, потому как, во-первых, он знал, что девчонкам он нравится, а во-вторых, он умел, он мог с ними, с девчонками, разговаривать…

Это у Толика может ничего не получиться, потому что он, Толик, сразу полезет девчонке в трусы — сразу, без всяких предисловий, начнёт домогаться конкретной близости, нисколько не утруждая себя тем, чтоб попудрить девчонке мозги… для него, для Димки, попудрить мозги ничего не стоило, и — если б он захотел с девчонкой, он бы сейчас лежал с девчонкой… он ведь не в армии и не в тюрьме, где без девчонок парни лезут к парням; да и потом… в м е с т о девчонки — это трусливый самообман!

Или — сознательный обман… потому как можно сколько угодно раз говорить себе «вместо девчонки» или можно на тему «вместо девчонки» ловко вешать лапшу на уши другим, но удовольствие… и удовольствие, и наслаждение заполучаются, в конечном счете, от секса не с девчонкой, а с парнем — вот в чём вся суть!»Вместо девчонки»… при чём здесь девчонка, если он, Димка, всем сердцем, всей душой любит Расима?!

При чём здесь девчонка, если ему, Димке, хочется, страстно хочется слиться в нерасторжимое целое с ним, с любимым Расимом… «как ему это сейчас объяснить?» — подумал Димка, вновь ощущая страстное, неодолимое желание протянуть руку, прижать рядом лежащего Расика к себе, снова почувствовать… снова почувствовать-ощутить, как в него, в Димку, несгибаемо твёрдо упирается возбуждённый член… разве Расик не хочет того же, если член у него возбуждённо стоит, и стоит он ничуть не слабее, чем у него, у влюблённого Димки?!

«Лежи»… как можно было лежать — просто лежать — когда он, Расим, лежал рядом?!»Я люблю тебя, Расик… » — подумал Димка… любовь распирала Димкину грудь, и член его, распираемый от возбуждения, казалось, вот-вот разорвётся от непомерного, невыносимого напряжения, — протянув руку, Димка нежно коснулся ладонью бедра лежащего на боку Расима…

— Расик… — прошептал Димка, почувствовал, как Расим от его неуверенного прикосновения вздрогнул, мгновенно напрягся. — Расик… ты не думай, что я… что я просто так — что я несерьёзно… я не просто… не просто так… — не встречая сопротивления, Димка медленно скользнул ладонью не вниз, а вверх — по спине Расима. — Ты классный, Расик… классный пацан… ты сам не знаешь, какой ты классный… самый классный пацан… самый-самый… — Димка, горячо выдыхая слова, потянул Расима на себя, одновременно с этим качнувшись сам к центу кровати. — Расик… всё будет классно… всё будет классно, Расик… ты даже не представляешь…

Ты просто не представляешь, Расик, как будет нам хорошо… — Димкины пальцы коснулись щеки Расима, эфемерно, легко скользнули по подбородку, по груди, по животу… их разделяли считанные сантиметры; ладонь Димки, на миг замерев у резинки трусов, снова скользнула на бедро, скользнула по пояснице… — Расик… — прошептал Димка, двинув тело вперёд…

Он снова почувствовал, как в пах ему твёрдо упёрся несгибаемый, напряженный член Расима, показавшийся через трусы фантастически толстым, и в то же мгновение ладонь Димкина, наполняясь упругой округлостью, остановилась, замерла-застыла на сочных Расимовых ягодицах… — Расик… — Димка, задыхаясь от страсти, от наслаждения, от осознания, что Расим не отталкивает его, порывисто вжался пахом в пах Расима, через трусы скользнув членом своим по члену Расима.
..

И в то же мгновение ладонь его, неуловимо дёрнувшись вверх, вскользнула под резинку Расимовых трусов — Димка ощутил ладонью нежную кожу Расимовой попы, непроизвольно сжавшейся то ли от прямого, непосредственного соприкосновения с обжигающе горячей Димкиной ладонью, то ли от какого-то другого невольно возникшего удовольствия…

[/responsivevoice]

Category: Подростки