В тихом омуте Светлофлотска

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]

Категории:

Экзекуция

Я не высокая, во мне всего сто семьдесят сантиметров, но, как выража-ется Светка, — и мне не хочется ей возражать, — в мои семьдесят (понятно — без ног) сантиметров «вместилось столько прелестей, что и половины хватило бы на покорение полмира мужчин». О ногах разговор особый и приятный, наде-юсь, не только для меня, но и для той половины мужчин, о которой говорит Светка. Мои ноги — не только средство передвижения, но и предмет моей гор-дости. Их истоки, конечно же, не в окрестности ушей, как это часто приходится слышать от людей, склонных к гиперболам, а там, где и положено им быть, и стекают они мягкими, плавными изгибами, будто постепенно испаряясь по длинному пути к земле. Венчает это чудо природы (да не упрекнут меня муж-чины в нескромности, ведь я знаю, о чем говорю!) изящная стопа тридцать восьмого размера с тонкими длинными пальчиками, уложенными аккуратным рядком.

Вот так увлечешься, и будешь рассказывать о дивных пальчиках с розо-выми полированными ноготками, а на все остальное не останется времени. Впрочем, времени у меня достаточно, хотя я никогда не спешу: спешить особо некуда. До работы, где мы со Светкой в качестве программисток пытаемся реа-лизовать свое право на труд, я дохожу за пятнадцать минут. И дома меня никто не ждет. Хоть я и замужем уже четвертый год, едва ли половину этого времени мой любимый муж был на берегу. Такая уж у него работа: одни «учат самолеты летать», другие — ледоколы льды колоть. Я как-то привыкла все сама делать. Даже перевозить вещи из общежития, где я жила после института, в дом, остав-ленный родителями моему Алексею и его младшему брату, пришлось самой. Алексея тогда прямо от свадебного стола, как графа Монте-Кристо, оторвали и послали вызволять какое-то судно «из ледового плена», как потом писали мест-ные газеты. Так вот и живем мы с Виктором в старом родительском доме в со-стоянии ожидания. Я жду мужа, а он — брата. Сначала я и вовсе была одна, Виктор вернулся из Армии полгода назад.

Вдвоем, конечно легче жить и ждать. Как они похожи!.. Глядя на Викто-ра, я всегда вспоминаю Алексея. Я заметила, что Виктор тоже, будто в задум-чивости, часто останавливает на мне свой взгляд, и поначалу полагала, что и он в этот момент вспоминает кого-то, но позже некоторые наблюдения позво-лили мне сделать иные выводы. О, это были мелочи: не до конца задвинутый ящик шкафа, где аккуратной стопкой было сложено мое нижнее белье, невесть куда запропастившийся чулок притом, что я никогда не была растеряшей, сдвинутое с места кресло в моей комнате. Ясно, что в мое отсутствие он посе-щал мой уголок. Не нужно быть очень проницательной, чтобы догадаться, с ка-кой целью он разглядывал мое нижнее белье.

Тогда я и стала задумываться о его месте в моей жизни. Тоскливо как-то живем, однообразно.

«Можно же чем-то скрасить свое одиночество? — вопрошала я себя. — Должен же быть способ пощекотать себе нервы, развлечься, никак не оскорбляя мою любовь к мужу. Ведь не отворачиваюсь же я от экрана телевизора, когда вижу откровенные сцены, а напротив, так увлекаюсь, что начинаю представ-лять себя на месте какой-то из героинь. А мечты, и даже некоторые действия, которым я предаюсь, лежа в неразделенной ни с кем постели?.. И я вовсе не считаю это изменой: так — мелкие шалости, издержки долгого одиночества. По-чему бы в отсутствие мужа не воспользоваться мелкими услугами его брата, которые он, безусловно, с восторгом окажет? В конце концов, глупо ставить высокие чувства в зависимость от конструкции вибратора:».

Я стала украдкой наблюдать за Виктором, и очень скоро обнаружила то, что ожидала. В субботу, как обычно, я вышла из дома, чтобы пройтись по мага-зинам. План был прост и банален, ведь все мудрое уже придумали до нас: я «забыла» деньги и через некоторое время вернулась. Нет, я не изумилась кар-тине, свидетелем которой стала, потихоньку приоткрыв дверь в свою комнату; нечто подобное я и ожидала увидеть. Дело в том, что как-то в отсутствие Вик-тора я из обыкновенного любопытства обследовала его комнату и обнаружила в ящике стола: — ни за что не догадаетесь — плетку, да, плетеную из тонко наре-занных ремешков плетку. Тогда я немало подивилась находке, но теперь все стало таким прозрачным:

Да, так что же я увидела, когда заглянула в свою комнату? Виктор стоял на коленях и почтительно целовал оставленные мною перед креслом старые бо-соножки, в которых я хожу по дому; целовал медленно: то одну, то другую, по-вторяя с чувством глубокого почтения: «Госпожа Левая: госпожа Правая!». Признаться, меня отнюдь не покоробила эта картина поклонения моим вещам, напротив, я прониклась к себе вполне понятным уважением. Моему самолю-бию не могло не польстить такое подобострастие. Да, чувства его были доступ-ны моему пониманию. Не желая прерывать это священнодействие, потихоньку, на цыпочках я вышла из дому. Теперь мне все-все стало понятным: и то, что Виктор редко поднимал на меня глаза, в лучшем случае они останавливались на уровне моих колен; и то, что он всячески избегал называть меня по имени — не мог он сказать мне «ты», или просто назвать: «Ольга»; и то, что такой здоро-венный и симпатичный парень, придя из Армии, за полгода не обзавелся под-ружкой.

Интуитивно я чувствовала, что еще не вполне готова к роли, в которой меня видел Виктор, хотя было очевидно, что только таким предложенным им образом можно сохранять верность мужу, самой неплохо развлекаться в его от-сутствие, да еще и нести радость жизни его брату. Кажется, это называется «и рыбку съесть, и овцы целы», впрочем, я совсем не об этом.

Всю следующую неделю я тщательно готовилась к очередной субботе, на которую возложила определенные надежды. Я хотела, чтобы было все по всем правилам. Я взяла в библиотеке и очень внимательно прочитала «Венеру в мехах» Л. Мазоха. Одновременно я усердно занималась сочинением «Присяги Госпоже». Не скрою, это эпистолярное творчество немало меня позабавило. Мне было приятно сознавать, что мой будущий раб еще и не догадывается, чт? я ему готовлю. От этого сознания сладко ныло под ложечкой и учащалось ды-хание. Придумывая подобающие случаю щекотливые фразы, я вдохновлялась воспоминаниями подсмотренной сцены рабского поклонения моим комнатным туфлям, сцены, доставившей мне случайное удовольствие.

Но мне хотелось совсем другого — удовольствия не случайного, а спла-нированного мною. И получать я его должна была тогда, когда этого захочется мне, а не поклоннику моих поношенных босоножек. С большой ответственно-стью я подошла к подготовке своих будущих удовольствий.

Для начала я стала закрывать на ключ свою дверь, чтобы лишить буду-щего раба возможности беспрепятственно предаваться фетишизму. Только я по своему усмотрению могу разрешать, или запрещать ему удовлетворение его страстей с помощью моих предметов туалета. Для реализации моих коварных планов нужен был раб подготовленный, выдержанный, как вино, изнывающий от вынужденного воздержания, а потому готовый на блюдечке принести к моим ногам всего себя без остатка. Уж такой у меня характер: мне нужно все, или ничего, но лучше — все. И следовало сразу показать, кто от кого зависит.

Понятно, я удвоила внимание к своей внешности. Про то, что всякое мое движение руки и ноги в его присутствии было откровенно направлено на его охмурение, я даже и говорить не хочу. Одним словом, я расстаралась, чтобы за неделю подготовить все как положено. Все дальнейшие события показали, что мои энергия и время были потрачены не напрасно.

В долгожданную субботу я повторила свой нехитрый маневр с «забы-тыми» деньгами. Я уже не случайно оставила свои простенькие босоножки, со-стоящие …из невысокой платформы и трех поперечных ремешков, возле самого кресла, а дверь в свою комнату приоткрытой. Для столь торжественного мо-мента я надела все новое: черные ажурные чулки с поясом вместо обычных колготок, кружевные трусики нежно-розового цвета, черный нейлоновый бюст-гальтер, плотно облегающую бедра кожаную мини-юбку. Весь ансамбль до-полняли высокие до колен в приличном состоянии сапоги.

Когда через некоторое время после ухода я потихоньку вернулась и не-заметно вошла в свою комнату, перед моим взором предстала ожидаемая мною картина. Виктор стоял на коленях, обхватив вытянутыми руками ножки кресла у самого пола, и лизал те места босоножек, которые еще не успели остыть от соприкосновения с подошвами моих ног. Я мысленно поздравила себя с тем, что не ошиблась в Викторе.

О, мне было приятно уже от одного созерцания того, что происходило! Просто жаль было прерывать эту пасторальную сцену любви человека к моей обуви, но я должна была это сделать во имя будущего блаженства.

В момент, когда он жадно вдыхал запахи, накопленные моими босонож-ками за весь срок их ношения, я решила обнаружить свое присутствие резким восклицанием:

— Замри!

Это ключевое слово детской игры действует подсознательно, а потому безотказно. Виктор действительно замер. Теперь я могла себе позволить мед-ленно и величаво, со всей грацией хищницы, на какую только оказалась спо-собной, прошествовать, да-да, именно прошествовать: павой проплыть, сбра-сывая по пути кожаный плащ и специально чуть касаясь сапогами его почти бездыханного тела. Даже голову задела носком сапога, когда неспешно опуска-лась в кресло, перед которым, застывший в ритуальном поцелуе, стоял он на четвереньках.

Слегка вытянув ноги, я разместила свои сапоги как раз напротив его ушей. Поскольку мое поведение его вполне устраивало, — о чем можно было судить по неподвижно-покорному виду его мощной спины, — я без промедления «застолбила следующий участок». Я приподняла правую ногу и поставила ему на голову, немало не смущаясь тем, что подошвы сапог только что соприкаса-лись с уличной грязью.

Такая диспозиция, как мне казалось, наиболее верно иллюстрировала наш с ним социально-сексуальный статус, не мной, понятно, предложенный. Я невольно представила себе эту картину со стороны, залюбовалась ею и даже пожалела, что рядом нет никого, кто мог бы увековечить ее с помощью изобра-зительных средств.

Итак, я не только застала Виктора врасплох, но и ошеломила своим пра-вильным пониманием его сокровенных устремлений. Нет, здесь нельзя было ошибиться, но, согласитесь, и ошибиться-то было трудно. Я надолго застыла в позе Цирцеи, попирающей превращенных в свиней почитателей ее неземных прелестей.

Загодя настроив себя на получение максимального удовольствия от предстоящей игры, я отнюдь не спешила произнести свою «тронную речь». Я просто сидела и получала эстетическое удовольствие от созерцания контраста: мой черный блестящий, но грязный сапог — на его белокурых тщательно вымы-тых волосах. Контрасты — моя слабость.

Согласитесь, мне некуда было торопиться, и я могла бы просидеть так, все более возбуждаясь от сознания своего величия, еще очень долго. Совсем иное положение было у него. Уже через минуту он чуть пошевелил головой, но нет, не посмел свергнуть иго моего сапога, а только попытался слегка повер-нуть голову, чтобы направить на меня вопросительный взгляд выразительных глаз, и снова замер так, ожидая моих действий. Но я не торопилась, совершенно уверенная в том, что под моим грязным, но царским сапогом он будет покорно ожидать моих слов столько, сколько мне заблагорассудится эти слова приду-мывать. Мы вместе переживали каждый свои чувства, и оба не торопились. Он — не мог, не смел одним движением головы разрушить созданный его вообра-жением стереотип отношений между рабом и Госпожой, а я — не желала, мне нужно было некоторое время, чтобы волна новых чувств, захлестнувшая меня, чуть-чуть отхлынула, а дыхание выровнялось.

Прошло немало времени, пока сердце умерило свои бешеные толчки, и я вновь обрела себя и свою уверенность.

— Я пришла домой! — нарочито громко и внятно произнесла я, наконец. — Надеюсь, тебе не надо объяснять, что из этого следует?

— Б-боюсь ошибиться:- пролепетал он стыдливо и чуть слышно из-под моего сапога.

— А ты исходи из того, что я все о тебе знаю, и все понимаю, и не бойся ошибиться, прояви галантность. Ты же не хочешь, чтобы мои ноги вспотели в сапогах?..

— Да, конечно: я сейчас! — воскликнул он, обрадовано. Выходило так, будто он для того и опустился только что на колени, чтобы помочь мне пере-обуться. Он осторожно составил мой сапог с головы, открыл молнию на одном сапоге, затем на другом, очень бережно, будто имел дело с хрупкими амфора-ми, только что извлеченными со дна океана, освободил мои ноги от сапог и на-низал на них мои домашние босоножки, которые только что тщательно выли-зал.

— Ты влюблен в меня, не так ли?! — произнесла я больше утвердительно, чем вопросительно. — И, как я поняла, не просто влюблен, правда? Ты обожа-ешь меня! — настаивала я. Мой голос звенел, окрашенный уверенными повели-тельными интонациями. — И если я лишу тебя возможности поклоняться мне, ты можешь лишиться смысла жизни, ведь так? Отвечай честно! — повысила я голос и пихнула его лоб еще не застегнутой босоножкой.

— :Я понимаю, это нельзя, — произнес он натужно и медленно, почти по слогам, не отрывая глаз от пола, — но ничего не могу с собой поделать: — по-степенно его речь становилась более быстротечной и чувственной. — Я боролся с этим все время, честное слово! Это выше моих сил! Я убеждал себя, старался переключиться на других, но у меня ничего не выходит! Я ненавижу себя за слабость! Вот я весь здесь: и если ты: если Вы меня прогоните, мне незачем жить.

Музыкой вливались в мои уши его слова: «Прогоните: незачем жить». «Нет, малыш, ты должен и будешь жить, и будешь радовать меня, и всячески ублажать, отдав свою жизнь служению мне. Своим мощным проявлением чувств ко мне, поклонением моей красоте ты вырвешь меня из серых бесцвет-ных будней и соткешь из радужных блесток своих фантазий праздник моей ду-ше. И я сама буду решать, сколько тебе жить и для чего!», — думала я, глядя на человека, поверженного моей колдовской красотой, стоящего передо мной на коленях и ловящего мой благосклонный взгляд.

В эту минуту я была благодарна ему за вознесение меня на трон, на Олимп. Разве его слова не обращали меня в античную Богиню? Разве я не могу по своему усмотрению и капризу вершить над ним свой суд: жестоко наказы-вать, когда и как захочу, или миловать, если он того заслужит?

— Успокойся, — милостиво молвила я коленопреклоненному Антею по-кровительственным тоном, который уже могла себе позволить, и положила но-гу на ногу таким образом, чтобы верхняя босоножка оказалась у самой его ще-ки.

— Ты ни в чем не виноват, — продолжала я вкрадчиво, сопровождая свою речь нежным поглаживанием его щеки крутым подъемом своей стопы. — Я по-нимаю тебя, твои чувства и вовсе не осуждаю. Скорее напротив, мне нравятся сильные мужчины, способные ради любви обуздать свою силу, принести ее на алтарь любви всю без остатка. Только очень мужественный и сексуально мощ-ный человек не устрашится выглядеть нелепо, представ перед обожаемой жен-щиной слабыми и беззащитными. Правда-правда, я так считаю!

Посуди сам, разве можно …назвать мужской доблестью стремление физи-чески сильного мужчины подмять, сломать, поработить прекрасную женщину? Младенцу понятно, что показ своей силы перед существом беззащитным, не могущим сопротивляться хамству, на самом деле — проявление духовной убо-гости, душевной дистрофии. Я никогда голову даже не поверну в сторону неан-дертальца, топчущего дивное создание природы — нежные лепестки розы.

Сила умственно и духовно полноценного мужчины в его способности видеть, чувствовать, изумляться, восторгаться и высоко ценить все прекрасное, созданное великой Природой, поклоняться красоте. Иначе, для чего же сущест-вуют дивные цветы, волшебная музыка, обворожительные женщины? Кто же должен чувствовать, оценивать эту красоту? Я думаю — не одни только жен-щины. Иначе получается, что все прекрасное — для настоящих женщин, а что же мужчинам остается? — Все безобразное? Нет, настоящий мужчина не должен отставать в духовном развитии от женщин. А ты — именно такой. Таких муж-чин, восхищенных красотой, поклоняющихся красоте, покоряющихся красоте, на самом деле довольно много, иначе не было бы прекрасных стихов, изуми-тельных картин, божественной музыки. И именно такие мужчины позволяют достичь в любви высокой чистоты отношений. И я рада, что ты — могучий, му-жественный, красивый — испытываешь ко мне сильные и благородные чувства. И мне приятно, что именно ты принес к моим ногам свою силу, благородство, любовную страсть. А я как настоящая женщина просто обязана поощрять «ду-ши прекрасные порывы» в настоящих мужчинах. Думаю, я в состоянии пода-рить тебе возможность восторгаться моей красотой, поклоняться ей, рыцарски преданно и беззаветно ей служить. Я разрешу тебе исполнять мои капризы и изысканные прихоти. В конце концов, ты счастливый человек, ты можешь реа-лизовать себя, буквально, не выходя из дома. Я великодушно позволю тебе это. И, признайся, ты уже многое получил! — я лукаво и снисходительно улыбну-лась, приподняв его подбородок носком ноги, которая до этого поглаживала его щеку. — Ты целовал эти босоножки, правда, без моего позволения. — Я кокетли-во легонько пихнула подошвой его губы. — А где мой черный чулок? Должно быть, тоже хранится у тебя и тоже не обделен твоими ласками? — игриво про-должала я свои пытки. — Но это все — увертюра! — сменила я тон на серьезный. — Не думаю, что верхом блаженства могут долгое время оставаться для тебя без-духовные отношения с моим чулком, хотя какое-то время, безусловно, это дает вдохновение и заставляет мучаться сладкой мукой неразделенной любви.

Все время, пока я, такая красивая, лучистая, словно парящая над всем мирским, вдохновенно произносила свою «тронную речь», Виктор пребывал в состоянии сильнейшего аффекта, поэтому я не вполне уверена, что все мои проникновенные слова доходили до его сознания.

Чувствуя, что он, до краев переполненный впечатлениями, готов на все, лишь бы передохнуть от обилия обрушенного на него потока слов, я решила перейти к делу и выпалила на одном дыхании не терпящим возражения тоном:

— Я хочу, чтобы ты присягнул на верность служения красоте. Я пригото-вила тебе «Присягу», и ты ее сейчас громко и внятно зачитаешь.

— Я?! — только теперь воззрился он на меня с изумлением.

— Ну конечно, — ласково подбодрила я. Я умею придать своему голосу такие мелодичные интонации, что вряд ли родился мужчина, способный усто-ять перед чарующей музыкой, достигающей его слуха — «эффект античных си-рен»

— Подай мою сумку вон там!

Только теперь Виктору представилась возможность размять ноги. Он встал и отправился в указанном направлении. За то время, пока он ходил за мо-ей сумкой, хранящей нужный документ, я поменяла позу. Позиция «нога на но-гу» не годилась для торжественного момента принятия «Присяги». Теперь я си-дела с прямой спиной, положив руки на подлокотники кресла, расставив ноги на ширину плеч и чуть разведя колени, так чтобы для глаз, находящихся ниже уровня моих колен были заметны розовые трусики. Именно на такой уровень я намеревалась установить его глаза, когда он принесет мне сумочку. О, я дога-дываюсь, чем можно осчастливить раба! Еще сегодня он будет совершенно сча-стлив!

— Разденься и встань на колени! — приказала я строгим голосом, доставая из сумочки и подавая ему бумагу. — Для ритуала ты должен предстать передо мной обнаженным и беззащитным!

— Читай! — велела я, когда он выполнил требование обнажить свое тело. Его душа уже была для меня обнажена.

Он опустился на колени; при этом его глаза оказались выше расчетной отметки, и мне ничего не оставалось, как приказать ему положить бумагу на пол, указав место между босоножек, а ему ничего не оставалось, как низко склониться над бумагой, так как текст был довольно мелким. Теперь все было именно так, как мне хотелось, и, когда он изредка отрывал глаза от текста и приподнимал их, ничто не мешало ему созерцать мои нежно-розовые, словно лепестки цветка, трусики.

— «Я, Виктор Орлов, — читал он, — перед лицом высокочтимой и мило-стивой Государыни Орловой Ольги Александровны торжественно клянусь и обещаю, — он сглотнул, чуть приподнял глаза в мою сторону (как раз до уровня моих трусиков), сделал глубокий вдох и продолжал:

— быть верным Ее рабом во всякое время дня и ночи и столь долго, сколько угодно будет Госпоже;

— обращаться к Госпоже только на «Вы», добавляя всякий раз слова и словосочетания: «Госпожа», «Божественная Госпожа», «Прекрасная Госпожа», «Обожаемая Госпожа», «Ваше Величество» и т.п., и т.п., заботясь о том, чтобы всякое обращение ласкало высочайший слух благородной Госпожи;

— в присутствии Госпожи быть всегда на коленях, а, находясь от нее на расстоянии менее метра — распростертым ниц, пока Госпожа не при-кажет изменить положение;

— никогда не поднимать глаз выше колен Госпожи до особого Ее пове-ления;

— беспрекословно, с готовностью и удовольствием выполнять все пове-ления, капризы и самые причудливые прихоти Госпожи;

— безропотно, с рабским смирением и благодарностью, сносить от сво-ей Госпожи все унижения и наказания, воспринимая их как величай-шее из всех благ, притом помня, что стенания и униженные мольбы о пощаде в момент наказания приятно ласкают слух великодушной Госпожи;

И если я, ничтожный раб, невольно ослушаюсь Богоподобную Госпожу, пусть нещадно покарает меня ее плеть. Обещаю вместе с мольбами о пощаде произносить хвалу своей Царственной Повелительнице и благодарность Ей за доброту и великодушие. В знак признания своего добровольного рабства и со-гласия на безоговорочное подчинение своей воли воле прекрасной Госпожи почтительно целую подошвы Божественных Ее Ног».

Начав робко и даже бесцветно, Виктор все более воодушевлялся, пере-ходя от строки к строке, и закончил торжественно и парадно, будто пропел гимн своей великой страсти. По временам он отрывался от текста, чтобы глуб-же осмыслить и вобрать в себя прочитанное, и с благоговением поглядывал на меня, вернее, на мои трусики, на что я и провоцировала его, слегка раздвигая колени всякий раз, когда его взор обращался в мою сторону.

На меня моя же «Присяга», выразительно озвученная мужчиной, подей-ствовала, как нежные прикосновения к интимным местам. Я ощущала необъяс-нимое блаженство от каждого произнесенного слова. Кресло, в котором я сиде-ла с царственно гордой осанкой, меняло формы, подстраиваясь под ситуацию, пока ни обратилось в императорский трон. Оно поднималось и плыло над …ми-ром, унося меня на самый Олимп.

Когда Виктор с особой торжественностью прочитал последнюю фразу, во мне все бурно ликовало. Я и сама не подозревала, сколько наслаждения мо-жет доставить обыкновенное чтение вслух. Определенно, внутри меня звучали струны, о наличии которых прежде я едва ли догадывалась. О! мне все это нра-вилось ничуть не меньше, чем моему рабу, который вот сейчас целованием мо-их ног поставит точку на своей участи. Опершись на подлокотники, я чуть при-подняла ноги, стряхнула с них босоножки и, уже готовые для поцелуев, водру-зила их прямо на «священный свиток» с текстом, как бы ставя на нем свою пе-чать:

— Ну же! — требовательно прикрикнула я на уставившегося в мои стопы тридцать восьмого размера Виктора. — Целуй, раб! Ложись на спину и лижи мне подошвы, пока не порвешь языком чулки! — я сказала это нарочито грубо и надменно, и потому, что произнесла это вслух впервые с такой откровенно-стью, у меня самой всколыхнулось все внутри.

Я живо представила, как сейчас он ляжет на спину, а я поставлю одну ногу ему на рот, а вторую — на горло, и буду потихоньку нажимать на кадык, пока он будет вылизывать один чулок, а потом поменяю ноги местами, чтобы не обделить ласками и другую подошву. Конечно, было бы приятней, если бы его язык скользил по голой стопе и нежной коже между пальчиками, но нельзя форсировать события. На сегодня и того было достаточно, что происходило. От предвкушения удовольствия я на несколько мгновений прикрыла глаза и стала ждать, ждать:

Глаза я открыла оттого, что услышала какой-то шум. Виктора в комнате не оказалось. Несколько секунд мое лицо с широко распахнутыми глазами, скорее всего, выражало сильное изумление, недоумение. Я едва успела изме-нить его выражение, когда в дверях вновь появился Виктор и, бухнувшись на четвереньки, спешно пополз к моему креслу. В зубах у него была плетка, кра-сиво сплетенная из ремешков свиной кожи. Я сдвинула брови к переносице и, топнув ногой, грозно зарычала:

— Как ты посмел без разрешения отойти от меня!

— Умоляю, простите меня, великодушная Госпожа! Я не хотел Вас раз-гневать, я только хотел преподнести Вам «скипетр» — символ Вашей власти на-до мной. Я сам плел: в Армии научился: — его глаза сияли восторгом и вы-ражали обожание и преданность, а я — дура — чуть было ни выдала себя, чуть ни обнаружила перед ним шаткость своей иллюзорной власти, чуть ни испортила всю игру. Попрекая за секундную слабость себя, я как истинная Госпожа долж-на была выместить свою досаду на нем, раболепно тянущем ко мне двумя ру-ками искусно изготовленную плетку. «Уж я сделаю это, будь уверен!», — зло-радно думала я, изображая меж тем на своем лице невозмутимое величие.

— Ты поторопился, раб! Я сама пошлю тебя за плетью, когда придет вре-мя! — голос мой креп и приобретал стальные нотки. — Вот теперь самое время. Принеси мне плетку, ничтожество, возомнившее себя способным указывать Госпоже, что ей делать! Виктор поспешно попятился к дверям.

Через несколько секунд он вторично нес в зубах плетку, искательно за-глядывая в мои глаза. Я приняла протянутый мне символ власти и зашвырнула его за дверь, как это делают, дрессируя собак.

— Принеси!

Он приполз еще раз. Не раздумывая, я снова забросила плеть. Он чуть ни бросился за ней, да вовремя остановился, поняв, что приказа не было.

— Ползи на брюхе и неси в зубах! — все больше входила я во вкус игры. Когда я насытилась дрессурой, я, наконец, соблаговолила принять от него плет-ку.

— Теперь приступим к заключительной части сорванной тобой церемо-нии, а затем ты будешь наказан за своеволие. — Я вновь подтянутая, прямая, как струна, уже сидела с высоко поднятым подбородком. — На спину! — резко отда-ла я команду и указала пальцем место у своих ног.

Через мгновение он уже лежал. Я отказалась от первоначального плана самой взгромоздить на него ноги и приказала ему:

— Я разрешаю тебе поставить мою правую ногу себе на горло, а левую — на рот. — То, с каким почтением он выполнил приказание, утвердило меня во мнении, что следует поочередно: то совершать над рабом насилие, то разрешать рабу совершать его самому над собой, выдавая это разрешение за проявление высочайшей милости, тогда раб пресмыкается с особым усердием.

Итак, без всякого усилия с моей стороны, ноги уже были каждая на сво-ем месте и ожидали заслуженных ласк. Да, я заслужила блаженство, в котором теперь пребывала. Он жадно лизал мою левую ногу, бережно поддерживая ее обеими руками, в то время как правая давила на его незащищенное горло. И тем усердней он лизал, чем сильней становился нажим моей изящной ноги тридцать восьмого размера, увенчанной аккуратной стопочкой тонких белых пальчиков. Не скрою, я во все глаза глядела на эту чудную сцену, упиваясь своей безгра-ничной властью. Я до того увлеклась, что не сразу услышала его хрипы и по-чувствовала, что движения его языка несколько ослабли. Мне не понравилось, что его горло оказалось не таким выносливым, каким ему следовало бы быть для моей услады, но вовремя вспомнила о плетке, которую все время судо-рожно сжимала в правой руке.

— Сейчас я взбодрю тебя, жалкий раб! — закричала я, разгоряченная ви-дом его конвульсий под моими дивной красоты ногами, способными, как ока-залось, топтать не только землю, но и лицо раба. С этими словами я больно стегнула раба по животу, затем, изловчившись, по внутренней стороне его бе-дер, а потом, все более возбуждаясь, — куда попало. Я просто обезумела от при-лива страстного сексуального желания. Я вскочила с «трона» и продолжала изо всех сил стегать то, что еще недавно было гордым красавцем, на которого за-глядывались девчонки-одноклассницы, а теперь — раздавленным рабом, обхва-тившим мои тонкие лодыжки руками и покрывающим страстными судорожны-ми поцелуями пальцы моих ног.

— Госпожа! — хрипел он. — О, Госпожа! Простите меня, милостивая Гос-пожа!

Когда я достигла оргазма, он, весь исполосованный моей плеткой, похо-же, тоже дошел до «точки росы» и секундой позже уже тихо лежал ничком, поджав под себя ноги и вздрагивая всем телом.

Уставшая, но счастливая от переполнявших меня совершенно новых ощущений, я свалилась в кресло, тяжело дыша и поправляя разметавшиеся во-лосы. Пока мы отдыхали, я обдумывала, как жить дальше. Мое новое положе-ние сулило много приятного. Мне казалось справедливым освободить себя от некоторых обязанностей, переложив их на могучие плечи раба. Я подумала, что справедливости ради раб должен не только удовлетворять сексуальные запросы Госпожи, но и в быту обслуживать Ее. Дело Повелительницы — повелевать. От этих приятных мыслей мне стало весело, и я с благодарностью подумала о сво-ей судьбе, так вдруг обласкавшей меня, высветившей из толпы мне подобных золотым лучом счастья.

— Раб! — томно позвала я. Он оторвал от пола голову и поднял на меня глаза пса, светящиеся радостью оттого, что его позвала хозяйка.

— Слушаю, Ваше Величество! — с готовностью откликнулся он.

В его голосе было напряжение, вызванное, как мне кажется, боязнью быть отвергнутым мною. Это вновь наполнил мое сердце гордым ликованием. Мне было чем гордиться. Я заслужила свое торжество. Я не торопилась разре-шить его сомнения. Он должен всегда быть в напряжении. Следует всегда не додавать рабу, а лучше — просто лишать его страстно им желаемого. Он должен служить моим прихотям, а не я — его, и в идеале счастьем для него …должно быть удовлетворение именно моих потребностей. А вот я, кажется, увлеклась в пер-вом же общении с рабом. Я позволила ему удовлетвориться без моего на то всемилостивейшего позволения. Это огромная ошибка, исправить которую мо-жет только его молодая нерастраченная страсть. Хорошо еще, что он целовал лишь чулки, не касаясь моей нежной кожи и упругого тела. Вот что оставит его в состоянии неудовлетворенного желания. Впредь следует запретить ему удов-летворяться без специального на то разрешения. Он должен вымаливать это, а не пользоваться временной потерей моего над ним контроля. Все эти мысли прошли молнией, и через миг я уже знала, как должна себя вести. Я подняла его подбородок довольно длинной ручкой плетки и менторским тоном произнесла:

Я преподнесла тебе небольшой урок послушания. Поскольку ты прови-нился впервые, я тебя великодушно прощаю. В следующий раз ты будешь серь-езно наказан. И еще, самое главное: если ты еще раз позволишь себе забыться, как сейчас, и: ну, сам понимаешь — в самый ответственный момент покинешь свою Госпожу, я свяжу тебя крепко-накрепко и оставлю так на день-два без своего общества. Впрочем, я — великодушная и предоставляю тебе выбор: ты можешь просто уматывать из моей жизни не на день связанным, а навсегда — свободным.

— Не надо, Госпожа, пожалуйста. Господи, ну простите же меня! Я же не хотел! Так случилось: Умоляю: что угодно, только не гоните меня! — он бук-вально рыдал, распластавшись у моих ног и утюжа лбом линолеум.

Я умилялась, наблюдая бурные излияния его чувств ко мне. Конечно же, его отчаяние так мило выражалось, что не могло оставить меня равнодушной. Ну, как я могла ему запретить любить меня, страдать за любовь? Я закурила си-гарету и, пока курила, молча взирала на его страдания, считая их вполне заслу-женными.

— Не знаю, право: ты меня очень огорчил, ведь твой поступок мож-но расценивать как предательство, — решила я через некоторое время подлить масла в огонь, сжигающий моего раба.

— Госпожа! Госпожа! Я умаляю Вас! Ну, как мне искупить вину, я больше не могу?! — неистовствовал раб в мое удовольствие. Его лоб оставлял вмятины в полу, и это меня очень забавляло. Он сам наказывал свою горячую голову.

Решив, что он наказан достаточно, я решила, наконец, проявить вели-кодушие.

— Я прощаю тебя, но только один раз. И все же мне придется тебя жес-токо наказать за предательство. Предательство несовместимо со званием муж-чины. Я подумаю, как тебя наказать. — Вот как ловко я все представила. Пусть мучается сознанием своего немужского поведения. Ради искупления подобно-го проступка он без раздумий отдаст жизнь.

— Благодарю Вас, Госпожа! — радостно возопил он, и было не ясно, за что он благодарит: за мое прощение его провинности, или за обещание жесто-ко наказать. Скорее всего, просто за то, что я его не отпихнула, и, коль скоро обещала наказывать, значит, он может рассчитывать на продолжение игры. — Позвольте поцеловать вашу божественную ножку? — с трепетной надеждой и придыханием в голосе попросил он.

— Нет, не позволю! — строго сказала я. — Лижи пол возле моих ног и будь благодарным за это своей великодушной Госпоже!

О, богоподобная Госпожа! — с чувством воскликнул он, вновь возбуж-денный моими словами, и уткнулся в пол губами. Он ползал вокруг моих ног и обмусоливал линолеум, касаясь щеками моих стоп.

«Да, рабу обязательно нужно повторять, что он — раб, и демонстрировать свою над ним власть с помощью сурового наказания. Власть должна быть ощу-тимой духовно и осязаемой телесно. Незыблемость власти поддерживается жестоким подавлением свободы воли». — Взирая сверху вниз на своего покор-ного раба, добросовестно усмиряющего свою гордыню под моими стопами, я имела право философствовать на тему власти. Это, однако, не помешало мне отстегнуть и скрутить с себя обласканные рабом чулки и увлажнившиеся во время игры и утратившие утреннюю свежесть нежно-розовые трусики. Все это я побросала прямо на голову раба.

— Постираешь это «Лоском», только аккуратно, и не отжимай, а то ис-портишь вещи, — обыденно, будто само собой разумеющееся, промолвила я. — Марш в ванную за мной! — раб покорно пополз за мной на четвереньках.

Мне нужно было принять душ, и все время, пока я это делала, раб стоял на коленях в обнимку с моими чулками и трусиками, ожидая меня за дверью. Накинув халатик, я проскользнула мимо него, даже не глянув в его сторону, обдавая запахом свежести и туалетной воды и роняя на ходу:

Приготовишь обед, а то заигрались мы, а уже время обедать. Когда бу-дет готово, постучишь мне. Я пока полежу, почитаю.

***

Как чудесно было растянуться на постели и предаться благородному ни-чегонеделанию! У меня и прежде-то было не много обязанностей по дому, а теперь и вовсе можно сибаритствовать, сколько душе угодно. Можно зани-маться только горячо любимой собой, и уже одним только этим счастливить обожающего тебя раба. Есть, отчего вскружиться голове. Я была действитель-но, как хмельная. Я блаженно потянулась и зажмурилась, как кошка, обласкан-ная хозяйской рукой. Даже читать мне не хотелось, а хотелось придумывать себе и живому «вибратору» новые развлечения. Ведь теперь я в ответе и за не-го — хозяйка должна заботиться о своих вещах. «На сегодня, пожалуй, хватит, — думала я, раскрывая «Письмена Бога» Х. Л. Борхеса. — Нельзя слишком щедро раздавать подаяния: очень скоро оскудеет щедрая рука, да и подаяния, войдя в привычку, станут обыденными, не будут столь восторженно восприниматься принимающим их нищим. Нет, подачки следует выдавать по крохам, с боль-шим перерывом, когда забудется предыдущая, и иссякнет надежда получить следующую. Тогда только и достигается эффект благодеяния. Изголодавшийся нищий за крошку хлеба будет целовать ноги благодетеля. Неделю будем отды-хать, тем временем придумаю сценарий второго акта. Все это время он будет жить трепетной надеждой на продолжение и терпеливо ждать, когда я позво-лю ему быть вибратором, стелькой моего сапога, ковриком у моей кровати, креслом, подставкой для ног, моим личным унитазом. А что? Почему бы и нет? — Последняя мысль показалась не лишенной интереса, во всяком случае, забавной настолько, что приятно щекотало нервы. — «Уменье и труд все пере-трут! — озорно улыбнулась я и подмигнула сама себе в зеркальную дверцу трюмо, стоящего против моей кровати. — Можно многого добиться при жела-нии». — Так в течение часа я с загадочно-блаженной улыбкой лениво перекаты-вала приятные мысли из одной плоскости в другую, рассматривая со всех сто-рон.

Сценарий на ближайшее время был почти осмыслен, когда в дверь робко постучали, но я не поспешила ответить. Через некоторое время вновь раздался стук.

— Входи, — вяло, не напрягая голосовых связок, отреагировала, наконец, я.

Раб вошел и тут же опустился на колени. Я даже не обернулась в его сторону, продолжая разглядывать свою блаженную улыбку в зеркале.

— У меня все готово, Госпожа, прикажете принести?

— Да, — спокойно ответила я, не выразив удивления, словно всю жизнь обедала не на кухне, а в постели. — Пододвинь журнальный столик и неси! Что там у тебя?

— Грибной суп, Госпожа : из пакетика, есть колбаса:

— Тебе следует повысить уровень сервиса.

— Мало времени было: — промямлил он, устанавливая передо мной сто-лик.

— Ты мне дерзишь?…! — тут же разгневалась я и влепила ему хлесткую пощечину. Как быстро привыкаем мы к понуканию попавших к нам в зависи-мость несчастных и даже находим в том приятность! Мне уже не нужно было задумываться над тем, что делать, и я мысленно похвалила себя за натураль-ность.

— Простите, Госпожа! — с огорчением воскликнул он, рухнув на колени. Не желая выглядеть в глазах раба несправедливой, я тут же уравняла в правах его щеки. Теперь, когда румянец украсил обе его щеки, можно было и пообе-дать.

Обедала я с аппетитом, хотя есть суп в постели было не очень удобно. Раб сидел на полу, и, чтобы он не скучал, время от времени я отламывала ку-сочки колбасы и бросала ему на пол в разные стороны. Он поднимал их прямо ртом, забавно ползая на четвереньках. Кусочки становились все меньше, и ему все труднее становилось отыскивать и подбирать их. Я не могла без смеха на-блюдать за этой уморой. Когда мне надоело, я подозвала его, чтобы сделать не-которые распоряжения.

— Смотри мне в глаза! Мне нужна вторая плетка, чуть поменьше. И еще, сделаешь ошейник с плетеным поводком, недлинным, в метр-полтора, и этой штукой, которая застегивается, а мне купишь браслет, чтобы можно было эту штуку, которая на поводке, вспомнила: карабин, прикреплять к браслету. Ты будешь ходить с ошейником и на поводке. — Глаза раба, застывшие на мне, за-туманились пеленой поднимающегося желания.

— Ты все понял?

— Да, Госпожа.

— Ты доволен милостями своей Госпожи? — я легко соскочила с постели и проследовала к платяному шкафу.

— О, милостивая Госпожа! Я счастлив и готов умереть, если это доставит Вашему Величеству какое-то удовольствие! — с чувством воскликнул раб.

— Хорошо, хорошо, встань лицом в угол, — снисходительно проворковала я. — Я схожу, погуляю, погода-то какая: весна ликует! — на самом деле ликовала я, и просто не могла усидеть в такой день на месте. Мне нужно было пробе-жаться по улицам, поглазеть на витрины магазинов, вылить на прохожих свою радость, улыбаться всем напропалую, делясь своим счастьем. — А ты убери у меня в комнате, чтобы все блистало! Я люблю идеальную чистоту! — я решила не напоминать ему о наказании в случае, если после его уборки мне что-то не понравится. Раб должен сам об этом помнить: он — раб, но не дебил. Полагаю, во все время уборки он будет только об этом и думать, сладко вымучивая себя вопросом: «быть, или не быть» вечерней экзекуции и за что именно он будет наказан.

— Да, кстати, можешь пообедать, да приготовь хороший ужин. Все это я говорила, натягивая колготы и рейтузы. — Сапоги, плащ! — бросила я, устремля-ясь в прихожую.

Раб кинулся меня обслуживать, и выполнил все в лучшем виде, так что я позволила ему поцеловать сапог.

Часа два я порхала по сверкающим лужицами тротуарам и представляла, с каким сладостно-мучительным томлением дожидается меня мой покорный раб. Не удивительно, что я это чувствовала, ведь между Госпожой и ее рабом существует незримая нить, пуповина, по которой перетекают токи желаний. Настоящая Госпожа мазохиста интуитивно чувствует, чт? страстно желает и безмолвно вымаливает у нее раб, заклиная угадать его сокровенные желания.

«Конечно, можно поработить раба полностью, лишить собственных чувств и желаний, сломать его психику, сделав его, таким образом, только ве-щью для удовлетворения изысканных причуд и садистских наклонностей Гос-пожи, но при этом меняется качество: Госпожа раба-мазохиста становится Гос-пожой-садисткой, истязающей ради своих, и только своих сексуальных утех аб-солютно бездушную вещь. При этом теряется, что называется, положительная обратная связь. Если хочешь оставаться в рамках системы «Госпожа — мазо-хист», чувства раба следует развивать, а не подавлять, в особенности такие, как обожание своей Госпожи, преданность Ей, добровольную самоотверженность, сознательную готовность к самопожертвованию ради удовольствия Госпожи. Приятно повелевать человеком, а не веником», — думала я, проходя мимо па-рикмахерской. Я решила заглянуть, и провела там еще полтора часа, но зато вышла со свежим маникюром и педикюром. Настроение было таким весенним, что хотелось петь и танцевать. Я решила, что не будет лишним в такой радост-ный день побаловать себя бутылочкой белого вермута. Решено — сделано. Те-перь можно было возвращаться домой. С трудом умеряла я свой шаг. Словно на первое свидание несли меня ноги, чуть касаясь земли. Я даже запыхалась, по-дойдя к крыльцу, и нужно было некоторое время постоять и отдышаться. В дом я вошла спокойно и величаво.

Виктор ожидал меня, стоя на коленях. Я положила сумку с вином на тумбочку в прихожей, сунула ему ногу и залюбовалась точными и бережными движениями его по-мужски красивых рук, освобождающих мои ноги от сапог. Выполнив это, раб чуть отстранился и припал лбом к полу, давая мне возмож-ность пройти в дом. На пороге своей комнаты я остановилась, придирчиво ог-лядывая сверкающую чистотой комнату, и поманила раба.

— А где цветы? — голос мой звучал медово-ядовито. Я обязана была най-ти изъян в его работе, и тихо радовалась, что легко сумела с этим справиться. Делая беглый осмотр своего уютного уголка, я порхала, как мотылек.

— Госпожа! — взмолился раб. — Госпожа! Ваше Величество! Я старался! — раб ползал за мной на четвереньках, пытаясь припасть к ногам губами. Я сдела-ла вид, что сжалилась над безуспешными его потугами коснуться меня, и оста-новилась на месте. Но когда казалось, что его губы достигли желанной цели, я грубо отпихнула его ногой.

— Сама вижу! — грозно вскричала я. — Плетку, живо! Я научу тебя угады-вать желания Госпожи! Раздеться догола!

Раздавленный гневом Повелительницы, раб стащил с себя одежду и по-полз за орудием наказания. Наблюдая за стриптизом раба и наслаждаясь вла-стью, данной мне милостивой Природой, я едва сдерживалась от страстного сексуального желания. Но впечатлений на первый день было с избытком. Я помнила о недопустимости излишеств. Я знала, что мое чувство меры взрастит дивные плоды страсти, и мне сторицей воздастся за терпение. Я спустила кол-готы до колен и бухнулась на кровать в ожидании раба. Он подполз и протянул мне символ моей власти, с трепетом ожидая момента разрядки моего гнева. Но я обманула его ожидания.

— Ах, оставь это! — томно молвила я. — Сними и постирай, — указала я на колготы, спущенные до колен. Раб, не ожидающий такого продолжения собы-тий, опешил, секунду поколебался, не зная, как быть с плеткой, и, не услышав моих указаний, аккуратно положил ее на кровать рядом со мной. Он робко до-тронулся до резинки колгот, на мгновение задержался, а затем стал медленно спускать колготы, пожирая глазами белоснежное тело, освобожденное им от эластичного покрова. Глаза его опускались, пока не достигли украшенного ла-ком изящного веера дивных ноготков в розовых лунках. Он воззрился на это чудо, не в силах оторваться. А я, довольная произведенным эффектом, с улыб-кой наблюдала за ним. За этот миг можно много отдать! Я видела, как дрожит он всем телом, будто в ознобе, и легкая полупрозрачная ткань колготок в его руках пузырится и опадает волнами. Должно быть, он с трудом владел собой, и губы его, лишенные контроля, потянулись к предмету вожделения. Я чувство-вала одновременно за нас двоих, и оттого испытывала двойное наслаждение. Глядя на его обезумевшие от страсти глаза, с шумом раздувающиеся ноздри, перекошенное страданием лицо, тянущиеся к моим ногам губы, я представляла себе его душевные муки и корчи от неудовлетворенного желания, его отчаян-ную борьбу с собой.

Чтобы …усилить наслаждение, я взяла в руки плетку и, выждав момент, когда до слияния его жадных губ с моими ногами оставалось мгновенье, я ткнула конец плетки прямо ему в губы. Похоже, он не сразу и понял, что про-изошло, потому что прильнул губами к плетке и застыл так, а затем конвуль-сивно дернулся и со сдавленным стоном повалился на пол, зарывшись лицом в мои колготы. Голова его моталась из стороны в сторону, а ноздри шумно вса-сывали воздух, пахнущий весной и моими колготками. Я была на верху бла-женства. Душа трепетала от восторга, ее переполняющего. От наслаждения я даже зажмурилась. Весь низ живота ныл, а между ног повлажнело. Что может сравниться с ощущением безграничной власти над человеком?! — Только власть над несколькими. Я упивалась, глядя на пресмыкающегося раба, буквально раз-рываемого на части неодолимой страстью, и понимала, что мое господство в такие мгновения может прервать только смерть раба. Я очнулась, пробужден-ная дивной музыкой его голоса:

— Госпожа, Божественная Госпожа! Вы: Вы так прекрасны. Я счастли-вейший из рабов, когда-либо рожденных!

— Не стану спорить, — величаво, нараспев протянула я. — Я тоже доволь-на тобой, но мне будет еще лучше, если ты накроешь на стол и откупоришь бу-тылку, она там, в прихожей.

Раб кинулся исполнять приказание, а я тем временем переоделась в пеньюар, подаренный мне Алексеем, и растянулась на кровати.

Давно мне не было так хорошо от вина. Через некоторое время все плы-ло передо мной в плавном вальсе, включая и Виктора, лежащего перед крова-тью и готового выполнить любой мой каприз. Мне захотелось вновь испробо-вать на нем силу своей власти. Я села на кровати, опустив на него ноги, и стала хулиганить, поливая прямо из бутылки ногу, стоящую на его губах. Он слизы-вал вино с ноги, тихо постанывая от приходящего возбуждения и повторяя: «О, Госпожа! О, Госпожа!». Я довольно глупо похихикивала оттого, что вино, сте-кающее по ноге, было холодным, а, облизывающие ногу губы, приятно щекота-ли и согревали — все тот же возбуждающий контраст. Ленивые необремени-тельные мысли плыли по кругу вместе со всеми предметами:

«Какой же я была дурой еще вчера, что не поливалась вермутом, осо-бенно шампанским, или джином с тоником. Надо что-нибудь с пузырями: они будут лопаться и щекотать: Почему я пью одна, и никто не видит, какая я пьяная рабовладелица? В следующую субботу позову Светку, пусть подивится и позавидует простой советской: бр-р, уже не советской, а какой же? Навер-ное, демократической рабовладелице».

— Эй, раб Божий, то есть, не Божий, конечно, а мой! Раб мой! Ты нали-зался? Я уже: совсем нализалась и хочу спаточки на свои любимые крова-точки. Вот только схожу: и сразу баиньки.

Я попыталась встать на ноги, но все вокруг вальсировало, и кружение все ускорялось, так что я тут же плюхнулась на кровать.

— Отнеси меня:

Он легко подхватил меня на руки и бережно понес. Посадив на унитаз, хотел удалиться, но я задержала его:

— Ногам холодно, ты что же, хочешь, чтобы я простудилась, заболела и умерла? А кто тогда будет твоей Госпожой? Вот все вы — рабы одинаковые: усадьбы сжигаете, на большую дорогу выходите и грабите и убиваете своих господ! — во мне нарастал естественный протест и праведный гнев крепостницы против бунтарей и разбойников. Меня явно занесло куда-то в Пугачевское вре-мя, и, поняв, что никакие другие сведения о рабах, хоть убей, не приходят в мою пьяную голову (даже о Спартаке не вспомнила), я резко переменила тему и тон.

— Подложи ладони! — я подождала, пока он опустился на колени и поло-жил руки ладонями вверх.

— Так вот и сиди у меня! — продолжала я заплетающимся языком пьяной кухарки, помогая руками своим ногам угнездиться в его теплых ладонях. — Я требую продолжения лизания ног! — заявила я, явно подражая управдому Ивану Васильевичу, волею режиссера занесенному на трон Ивана Грозного.

Я распоясалась донельзя, но раб послушно стал лизать мои ноги, не от-давая предпочтения политой вином, и лизал с нескрываемым удовольствием все время, пока я делала то, ради чего была доставлена сюда на руках. От без-молвной покорности раба, от его нежных ласк под аккомпанемент серебряного журчания, хорошо слышного в вечерней тишине, я стала «заводиться». Кажет-ся, я даже частично протрезвела. Во всяком случае, мое сознание прояснилось настолько, что стала очевидной пикантность ситуации. От сознания своего бес-стыдства и мокрых скользящих прикосновений языка я возбуждалась все силь-ней. А между тем, звуки журчания струйки то усиливались, то ослабевали, управляемые моими усилиями. Раб всем телом дрожал, и его дрожь передава-лась мне, поднимаясь от ласкаемых языком пальцев ног до самой промежно-сти. Наконец, он в изнеможении откинулся на пятки и с вожделением воззрился на янтарную струю — виновницу волшебной музыки, явно возбуждающей его. Я шире раздвинула колени, и мановением руки пригласила его приблизиться. Меня заводил факт его близкого участия в интимном процессе. Он не заставил повторять приглашение, приблизил лицо к самому родничку, вытекающему из мягкой вьющейся поросли, и застыл так в экстазе, пожирая глазами это чудо. Он был так близко, что мелкие брызги пульсирующей струи орошали его лицо. Он облизнул губы. Я вся затрепетала, увидев это движение, и помимо воли прошептала:

— Хочешь напиться?

— О, Богиня!.. Богиня!.. Богиня!.. — стонал он, трясясь всем измученным телом, покрытым крупными мурашками.

— Не сейчас! — простонала и я, чувствуя, что живительный источник вдруг иссяк. Я закатила глаза и откинулась назад. Силы оставили меня оконча-тельно. — Неси в ванную, — отрешенно пролепетала я чуть слышно.

Я долго стояла под струями воды, пока ни почувствовала себя в состоя-нии добраться до постели. Я бухнулась в кровать почти без чувств, вяло отме-тив про себя, что комната убрана, а постель к приему пьяной «Богоподобной Госпожи» готова. Мне хотелось укрыться с головой, и ничего не видеть и не слышать. Я страшно устала, пережив и перечувствовав за день столько, сколь-ко, пожалуй, не пережила за все прежние годы. Меня не стало сразу же после встречи головы с подушкой.

Просыпалась я нехотя и тяжело. Хорошо, что воскресенье. Медленно оторвав от подушки голову, я прислушалась. Я пыталась услышать какие-нибудь признаки жизни в доме, но тишина была непроницаемой. «Конечно же, — вспомнила я, — Виктор уже на работе».

Виктор работал каждые четвертые сутки охранником в коммерческом банке с претенциозным названием «Гефест», помогающим, видимо, ковать бла-госостояние новым русским банкирам нашего Светлофлотска. Он устроился туда сразу по возвращении из Армии.

Его отсутствие сейчас было очень кстати. По совести сказать, мне не хо-телось бы с ним сегодня видеться. Нужно было время, чтобы очухаться от вче-рашнего «разврата грязного и мелкого тиранства». Мне было стыдно за свое поведение. В общем, на душе было тоскливо, и только время и новые впечатле-ния могли стереть осадок от вчерашних игрищ.

В первые дни следующей недели я старалась не попадаться Виктору на глаза. Уходила на работу, когда он еще спал, а, вернувшись домой, старалась тихо проскользнуть в свою комнату. Но мне это удавалось не всегда. Он будто ожидал меня, и почти всякий раз открыв дверь, я заставала его, стоящим на ко-ленях и готовым стащить с меня сапоги. Я не противилась, но, стараясь не про-воцировать его …на нечто большее, кроме проявления обычной галантности, молча, словно не замечая ничего необычного в поведении деверя, устремлялась в свое убежище.

Ото дня ко дню мое уныние улетучивалось, и по мере этого воспомина-ния о том дне казались все менее противными. Все чаще на лице моем появля-лась загадочная мечтательная улыбка. Она была так откровенна, что Светка да-же спросила, чему я тихо радуюсь. Этот вопрос вновь шевельнул какие-то вин-тики в моей взбалмошной голове: ведь не просто так я тогда заказала Виктору вторую плетку?..

В среду, придя с работы, я застала раба, как обычно, коленопреклонен-ным. Как и вчера он переобул меня, но не отодвинулся в сторону, чтобы осво-бодить мне дорогу, а достал откуда-то из-за спины и молча протянул мне две плетки: прежнюю и новую, меньше и изящнее первой. Я замерла, и что-то сладко-ноющее почувствовала внизу живота. По мне пробежали мурашки, я стояла, как дура, и не решалась взять в руки орудия своей власти в количестве двух штук. Пауза становилась невыносимо тягостной. Нужно было на что-то решаться. Я лихорадочно соображала, какой сделать выбор. Я прислушивалась к внутреннему голосу, а он с бесовской готовностью назойливо повторял: «Да-ют — бери, бьют — беги!». Я взяла протянутые мне плети и неожиданно для са-мой, повышая голос, на распев протянула с соответствующей ситуации медью в голосе:

— А где ошейник!?

Он замешкал лишь на миг, а затем вновь из-за спины достал плетеный ошейник с поводком и этой штукой для пристегивания и протянул мне. Отло-жив плетки, я взяла его изделия в руки и, внимательно разглядев, надела ему ошейник, затянув довольно туго ремешок. Он тут же протянул мне изящный браслет с кольцом. Я сразу заметила, что браслет слишком велик для моей ру-ки.

— Ты, кажется, напутал с размером, хотя: попробуй-ка на ногу! — я протянула ему правую ногу. Он надел браслет, оказавшийся в самый раз, и при-стегнул к браслету поводок.

Ну, что мне с ним было делать? Я присела ему на спину.

— Вези в ванную, что ли, — молвила я устало, предоставляя ему самому мучаться со мной. Он довез меня и терпеливо ждал, пока я прямо так, сидя у него на спине вымою руки. Затем он отвез меня на кухню, где все было готово к ужину. Отужинала я так же, не слезая с его спины. Чистила зубы я, стоя на сво-их двоих, но потом вновь взгромоздилась на его удобную широкую спину и ве-лела везти меня в мою комнату.

Усевшись в кресло и закурив сигарету, я приказала ему лечь на спину, чтобы удобней было лежать моим вытянутым ногам на его груди. Я готовилась к разговору с ним. Я курила и стряхивала пепел прямо на него, хотя рядом, на журнальном столике стояла пепельница. Наконец, я собралась с мыслями.

— Слушай меня внимательно и запоминай! — начала я. — Я хочу повесе-литься в субботу. Я приглашу Светку, ты ее знаешь. Ты ей нравишься, и я хочу подключить ее к игре, но не сразу. Она не должна ни о чем догадываться до тех пор, пока я не произнесу ключевого слова. Накроешь стеклянный стол на троих здесь, у меня и будешь вести себя как можно естественнее и непринужденнее, но как только я скажу: «Раб!» — ты живо стаскиваешь с себя рубашку и галстук, простираешься ниц у моих ног, лижешь их и умаляешь о прощении за дерзость, которую чуть было ни позволил себе, решив сесть за один стол со мной, своей Госпожой. Все то время, пока я буду воспитывать тебя, ты будешь раболепно вымаливать прощение и пресмыкаться изо всех сил, на какие способен. Уж по-старайся произвести на Светку такое впечатление, чтобы ее затрясло от жела-ния тоже взять плеть. Ну а потом ты будешь помогать мне.

Я посвятила его в некоторые технические детали моего плана. Я чувст-вовала, что план ему понравился. Пока он слушал, мышцы его постоянно на-прягались и расслаблялись, а глаза подернулись пеленой, выдающей его со-стояние вожделения, тем более что все время, пока говорила, я водила плеткой по его губам, глазам и другим местам…

— Тебе все понятно? — закончила я свои инструкции и для пущей убеди-тельности стегнула его плеткой по интимному месту. Он дернулся, и мне при-шлось напрячь ноги, чтобы вернуть его на место.

— Да, Повелительница! — выдохнул он с жаром. — Все, что повелите!

— Надеюсь, — снисходительно заявила я. — Вези меня мыться: нет, по-стой! — я встала, стянула колготы вместе с трусиками и положила ему на лицо. Он глубоко задышал, все более возбуждаясь. Меня тоже заводил вид наслаж-дающегося моими запахами мужчины. Он жадно вдыхал; грудь вздымалась го-рой. Казалось, он не может надышаться. Тело его подрагивало. Мне показалось, что с него хватит. — Довольно! — остановила я его. — Языком вымоешь мне ноги! Приступай! — послушного раба следует поощрять. Пусть возбуждается от со-зерцания красивых ног и пальчиков, от аромата, исходящего от них. Это ему можно позволить. Он возбуждается легко и сильно мучается от нереализован-ных желаний, а от вида его терзаний я просто тащусь. Я блаженно вытянула ноги и потянулась за книжкой, стараясь не обращать ни малейшего внимания на раба, старательно вылизывающего мне ступни и обсасывающего пальчики, один за другим. По временам, когда его язык скользил между пальцами, было щекотно, и по телу пробегали мурашки. Думаю, он получил немалое удоволь-ствие, ухаживая за моими ножками. Я, впрочем, тоже.

— Ну, хватит! — прервала я его старания. — Тебе завтра на работу. Пости-рай все это, да убери здесь все. — Я могла бы ничего и не говорить, так как со дня моего «воцарения», он исправно все делал без напоминаний. Свои грязные вещи я бросала в короб, а доставала их, чисто выстиранные, из своего шкафа. И в комнате у меня все блистало, и всегда стояли цветы. Но я должна была пове-левать. Нам обоим было приятно: мне отдавать повеления, а ему выслушивать и беспрекословно их выполнять.

— Слушаюсь, Госпожа! — он с неимоверным усилием оторвал от моих ног губы, но глаза продолжали пожирать мокрые пальчики. Я видела, какую муку отражало его лицо, и буквально упивалась своей безграничной властью.

— Отстегни от меня поводок! — устало молвила я, решив окончить на се-годня наши игры.

***

В пятницу на работе я пригласила Светку к себе в гости на субботу. Светка на четыре года моложе меня и на четыре сантиметра выше. Она очень эффектна. Длинноногая, длинноволосая блондинка, с огромными лазоревыми глазами. Она успела выйти замуж и в тот же год развестись, ничуть не сожалея ни о том, что вышла, ни о том, что развелась. Бывший ее муж куда-то исчез сразу же после развода, оставив Светке однокомнатную квартирку почти в цен-тре города. Похоже, нашел себе новую дурочку.

Явилась она почти без опоздания. Каких-нибудь сорок минут. Но это и за опоздание нельзя считать. Хозяевам всегда не хватает часа на подготовку к встрече гостей. Так что у нас к ее приходу почти все было готово. В моей ком-нате Виктор установил стол-книжку со стеклянной столешницей и в меру сво-его вкуса сервировал его. Громко звучала музыка. Настроение у меня было волнительно-приподнятое.

Гостью, как и предполагалось моим сценарием, пошел встречать Вик-тор. Он галантно снял с нее пальто и сапоги, что не могло ей не понравиться. Она давно была неравнодушна к Виктору, и часто расспрашивала меня о нем.

Я встретила ее у себя в комнате. Разодета она была, как картинка. Свет-ло-оранжевая нейлоновая блузка с глубоким вырезом, открывающим посторон-нему благодарному взору верхние полусферы дивной формы бюста. Сквозь по-лупрозрачную …блузку отчетливо просвечивались кружева темно-оранжевой комбинации. Короткая черная замшевая юбка с боковыми разрезами, еще более удлиняющими и без того длинные ноги, черные ажурные чулки. Я же предста-ла перед ней босой, в коротеньком старом ситцевом платьице василькового цвета, плотно обтягивающем мою фигуру. Я решила не обременяться бюст-гальтером и трусиками. Рядом со Светкой я выглядела просто Золушкой, ото-рванной от изнурительной работы.

Впрочем, ничего неправильного в этом не было: хозяйка и не должна за-тмевать туалетами гостью. Единственным моим украшением был браслет на правой ноге. Светка сразу все отметила. Я видела, как она скользнула глазами по платью, чуть задерживаясь на соответствующих местах. Я скромно опустила глаза, она не должна была увидеть, какие чертики в них замелькали от пред-вкушения удовольствия, которое я намеревалась себе доставить этим вечером. На постели у меня, под подушкой, пышно взбитой и стоящей на покрывале, лежали две плетки. У Виктора под водолазкой и костюмом — ошейник с повод-ком. Я была во всеоружии.

— Прошу за стол! — радушно проворковала я, не забыв ослепительно улыбнуться своей лучшей подруге, для которой я приготовила маленький сюр-приз.

Виктор галантно пропустил Светку на отведенное ей место и пододви-нул под нее стул. После этого подошел к своему стулу, но сесть не успел.

— Раб! — отчетливо проговорила я. — Ты забылся и совсем обнаглел! Придется поучить тебя хорошим манерам! — входила я в роль.

Я стояла у кровати и уже доставала большую плетку, когда он кинулся к моим ногам, теряя по дороге пиджак и белую водолазку. Светка привстала со стула и, ошалело тараща свои лазоревые глаза, глядела по очереди то на меня, то на ползущего ко мне Виктора, то на пол, по которому тащился за Виктором поводок, звеня железной пристежкой — все забываю, как она называется. Я бы-ла довольна ее шоком, но эффект следовало усилить, и плеть в моей руке засви-стела, рассекая воздух, и опускаясь на беззащитную спину. Раб извивался под ударами плети и судорожно обнимал мои ступни, увлажненные его языком.

— Руки на пол ладонями вверх! — крикнула я ему, все более входя в раж, не забывая однако бросать короткие взгляды на Светку. Та, ни жива, ни мертва, на полусогнутых в коленях ногах мелко переступала в нашу сторону, вперив взор в распростертого ниц Виктора. Я тем временем водрузила свои ступни на его ладони, не переставая нахлестывать обнаженную спину. Через время, вы-дохшись, я опустила плеть к его губам. Он понял, что от него требуется, и взял конец плети в рот, сжимая зубами.

— Видишь, как ему это нравится? — обратилась я к совершенно очумев-шей Светке. У той дрожал подбородок, но от меня невозможно было скрыть интерес, с которым она наблюдала за происходящим.

«Ничего, милочка, — думала я злорадно, — сейчас ты включишься в мою игру, иначе я просто круглая дура, ничего не смыслящая в психологии женщи-ны, хоть раз одураченной мужиком».

— Тебе нужно расслабиться, — сказала я ей вкрадчивым, умащенным еле-ем голосом. — Пойдем, выпьем по рюмочке крепкого. Я налила почти полный фужер коньяка и сунула ей прямо в руку. По-моему, она с трудом соображала, что я ей налила. Послушно взяв фужер, она не пригубила, а одним духом выпи-ла и стала обмахивать рот ладошкой. Я сунула ей в другую руку бокал с «ко-лой», который опустел с то

[/responsivevoice]

Category: Экзекуция