Тихие игры-3

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]Вся следующая неделя вспоминается с трудом. Так выглядит сильно пересвеченная фотография: большинство цветовых пятен превращаются в чистое белое сияние.

Начиная со следующего дня, разговоры наши стали уже не просто «восстановлением общего языка» — мы делили и сверяли картины мира, и как бы заново узнавали историю ближайшего человека, не обходя никаких тем. Вот эти разговоры, вино в кафешках и на вечернем мысе у маяка, случайный джаз-бэнд, обнаружившийся на набережной только в один выходной, прошлогодние голливудские блокбастеры в летнем кинотеатре — всё было правильным и по-своему очень важным.

Но всё забивало сладкое острое чувство, которое давала наша «игра» , чувство поиска и ожидания случайно-неприличных моментов, постоянно крутящиеся в голове попытки придумать ещё новые, неиспробованные варианты.

Мы совсем перестали одеваться дома: поспешность, с которой избавлялись от «тряпок, в которых жарко» , лишь только закроется дверь, была почти комической, а нарочитая свобода и широта перемещений и поз — потрясающей. Ленивое потягивание в кровати со сброшенным одеялом, постоянное сидение по-турецки на пледе, брошенном на пол, за обедом и послеобеденными картами, даже утренняя зарядка (которой никогда в жизни не уделяли раньше внимания) — как постоянные попытки подставить как можно больше тела под солнечные лучи.

Возвратившись днём с моря, мы проводили в душе по полчаса, словно бы не соль смывали, а угольную пыль по возвращению из забоя. Под внимательным взглядом сидящей в двери, стоящая под душем намыливалась тремя видами мыла — для лица (пока руки закрывают лицо от потока воды, ничего не видно, везде вода, чувствуешь себя максимально напоказ) , обычное для тела, интимное мыло. Безбожно расходуя пенку для бритья, тщательно проводили бритвой по ещё гладкой коже. Хотя вот, да — это у Олеси сбривать было совсем нечего, а я каждый день чуть сужала треугольник на лобке, и за несколько дней как-то вдруг, в первый раз с подросткового возраста (в ту неделю много чего происходило — в первый) оказалась совсем голой там. Это было очень здорово на ощупь, и потрясающе неприлично на вид.

… И постоянный жадный поиск чего-то ещё. Это у меня хватило смелости пару вечеров — когда ложились спать совсем поздно — «забыть вывесить купальник на просушку» и выскакивать из постели на веранду голой, впитывая всей кожей напряжённые взгляды тёмных соседских окон. Это Олеся «забыла дома юбку» (мы вообще стали как-то удивительно забывчивы — неужели морской воздух так действует на молодой организм?) и весь вечер гуляла, обернув вокруг бёдер наше большое полотенце. Когда полотенце начинало сползать, и она, отвернувшись от всех — ко мне, быстро распахивала его во всю ширь и снова запахивала, закрепив потуже, — у меня останавливалось сердце, и ещё несколько минут продолжались проблемы с дыханием. Но это всё уже были штуки на грани фола: нам совсем не улыбались проблемы с окружающими, они в этом спектакле были — статисты, они должны были делать остроту ощущения себя живой острее, но не видеть ни-че-го.

… И ещё эти ночи. Кровати стояли вдоль одной из стен, одна за другой, мои ноги — к Олесиной голове, так что мне видно было только прямоугольник подушки, вмятый по центру её тёмной макушкой. Но на третью ночь Олеся сообразила — «чтобы удобнее болтать перед сном» — развернуться в другую сторону, мы лежали ногами к ногам, и когда разговоры закончились (а луна заглянула в наше окно) , я вполне отчётливо увидела, как под тонкой простынёй поднимаются и раздвигаются её колени. Потом, постепенно, но довольно быстро, простыня сползла с неё и упала на пол.

Ни до, ни после того лета я не видела, как мастурбирует другая женщина.
В лунной белизне видны были только очертания её бёдер и рук, но я снова поразилась, насколько мы одинаковые: точно также она сначала быстро и резко тёрла клитор, а потом, когда возбуждение становилось невозможно удерживать, прижимала ноги к груди, охватывала их руками и входила в себя двумя пальцами на полную их длину, дальше уже только коротко двигая пальцами там, в глубине. Она даже точно так же в оргазме заваливалась на бок, совсем сжимаясь в клубок, пережидающий этот взрыв. Я поняла, что она тоже должна знать, насколько мы похожи — и со следующей ночи и сама стала «ронять» простыню.

… Простой процесс переодевания в пляжных раздевалках превратился в небольшие оргии — но только по уровню внутреннего напряжения и болезненного кайфа: мы по-прежнему быстро обнажались и медленно скрывали себя, почти в толпе, отделённые тонкой жестяной загородкой от очереди (вероятно, негодующих на нашу медлительность) купальщиков. Не больше, чем просто переодеваться рядом.

Но правило «не замечать происходящего случайно» постепенно сдавало свои позиции. В разговорах-о-мире мы уже не избегали и интимных подробностей (хотя при этом — ни разу! — не говорили о собственно «игре») , в долгих прогулках — могли среди прочего со смехом обменяться впечатлением об ощущении прохладного вечернего сквозняка под юбкой (при этом — я уверена, обе — ощущали, что прохладность его становится тем заметнее, чем сильнее намокает и раскрывается всё) .

Перестали стесняться «документальных свидетельств» своего отдыха, так что помимо видов набережной и местных считанных достопримечательностей я увезла на карточке фотоаппарата сотни других фото, например бытовые снимки нашей комнаты и её неодетых обитателей. Олеся умудрилась пару раз щёлкнуть меня то в раздевалке, то в душе, а сама, на некоторых фотографиях с набережной и других улочек, со смеющимся лицом задирает юбку так, что «видны трусы» (их отсутствие) . Плюс ещё некоторое количество «непреднамеренно неприличных» фотографий (например, та, где я сижу на диванчике в чайхане, обхватив колени и уложив на них подбородок — при том, что из одежды на мне был только короткий сарафан, и я уже успела сбрить все волосы между ног) .

Ближе всего к серьёзному переходу границ игры мы были, кажется, в последний вечер (отъезд — на следующий день после обеда) . Весь день шёл тёплый дождь, и мы одни купались под этим дождём, а вечером внезапно безбожно напились. Потом чуть не полночи сидели у моря, «проветривались» , дождь был слишком тёплый, чтобы протрезвлять, в море лезть не решились. В конце концов вернулись-таки домой, но уже расстелив постель, Олеся пожаловалась: «душно» — и вот, глубокой ночью стояли на веранде посреди двора, голые, нас заливал всё тот же дождь, молчали, смотрели друг на друга: лицом к лицу, мои соски в сантиметре от её сосков.

Утром проснулись поздно — солнечно, похмелья нет, но настроение у меня как-то упало: кончался отпуск, кончалось лето, кончалась наша игра. Острое ожидание чего-то пропало, и возвратилось только один раз: мы вернулись с пляжа, я быстро и невнимательно ополоснулась и даже не осталась «составить компанию» — не закрывая дверь, отправилась собирать вещи. И всё же переоценила степень своего равнодушия: все мои маршруты по комнате пролегали мимо этой двери, и я видела, как Олеся тщательно, словно не замечая моего отсутствия, выполняет обычный ритуал — намыливается, смывает мыло, берёт другое…

«А здорово было, правда?» — спросила она наконец. Я подошла и стала в дверном проёме — она вертела в руках снятый с держалки душ. «Да, здорово: море хорошее, жильё дешёвое» — «Я не только про это» — спокойно ответила она, поставила одну ногу на бортик кабинки, и я увидела, что она открутила с душа разбрызгиватель — «В конце концов, мы же друг у друга одни такие».
Так мы и стояли — я в дверях, она в кабинке, направив поток воды на клитор, — и заново болтали обо всём, всём — пока она не содрогнулась, сжав шланг душа обеими ногами и чуть не упав на пол.

… На вокзале родного города мы расставались у маршруток: она потрогала приоткрытыми губами уголок моего рта и сказала только: «счастливо».

[/responsivevoice]

Category: Лесбиянки