семья Трилогия в Белгороде

ИЗМЕНА. День начинался обычно, буднично. Казалось, ничем не должен был отличаться от предыдущего: утренний поцелуй, просыпание, туалет, умывание еще сонного лица. Бреясь, рассматривал себя. Да, не молодой уже: седина на висках, морщины возле глаз, обвисшие щеки. Но глаза все еще голубые, красивые и блестящие. На бровях седина опять пробивается. Надо постричь. Ну, а так вроде бы ничего. Еще могу. С этой оптимистической мыслью вышел из ванны. Позавтракав и проверив, все ли выключено и закрыто, бодро сбежал по лестнице вниз. Утро было яркое, свежее. Весело чирикали воробьи, купаясь в лужах. Идти до работы было недолго. Конечно, можно было воспользоваться транспортом, но при его малоподвижном образе жизни полезнее было ходить пешком. «Эх, сбросить бы немного веса…» — подумал он, и, как бы частично решая эту проблему, еще быстрее и энергичнее пошел. В приподнятом, хорошем настроении появился в отделе и сразу же включился в общий разговор. Поболтав немного о погоде, детях, о «когда же повысят зарплату», о ценах и обо всем — обо всем, голоса стали затухать — началась работа. Все умолкли, углубившись в бумаги и мониторы. Лишь иногда раздавались реплика или вопрос, которые часто оставались без внимания. Наступившая рабочая тишина наполнилась щелканьем кнопочек клавиатуры и шелестом бумаг. Неожиданный телефонный звонок внес слабый дискомфорт в работу. Звонил старый приятель, у которого еще совсем недавно отмечали юбилей. Поболтав о пустяках, попросил встретиться с общей знакомой, которая хотела бы его видеть. Пообещал. Немного стало стыдно и неудобно за то, что напился тогда конкретно. Приударил за ней, целовался пьяным. С трудом вспомнил, как лежал на широком диване рядом. Был одет. Что-то было? Вряд ли. Он знал себя. После этого не встречался и не звонил ей. И вскоре забыл об этом. Звонок заставил все вспомнить. Конечно же, в этот день не пошел. Не пошел и в другой, и в третий. Лишь спустя несколько месяцев, после повторного и настойчивого звонка этого же человека, решил зайти. Было приятно встретиться с общей знакомой. Они были вежливо рады друг другу. Женщина была решительная и независимая в моральном, и в материальном плане. Она сообщила ему, что у нее будет ребенок от него, и ей хотелось бы, чтоб у ребенка был отец, а у нее муж. — Какой ребенок? — спросил он, недоуменно глядя на нее. — Твой. — Мой? — почему-то переспросил он, внутренне ужасаясь. Она ничего не ответила, а как-то лениво сидела. — Это правда? — допытывался он, внутренне сжавшись, и не зная, что делать и что говорить. — Этого не может быть! У меня не может быть детей! Она молчала. — Скажи, что это ты придумала! Но все, что он говорил и спрашивал, оставалось без ответа. Повисла пауза. — Что-то можно сделать? — негромко спросил он. — Поздно. Он, неопределенно-глупо улыбаясь, смотрел га нее. Разные мысли и чувства боролись в нем. «Почему так? Почему со мной? Что можно сделать? Дать денег? Зачем мне это?» Но какая-то неожиданная, слабая и светлая мысль появилась на дне сознания: «Может быть, оставить все как есть? Ну, ребенок, ну и что?» И наперекор ей: «А как же я буду жить? Что будет со мной дальше? Как же мой Зая? Нет! Надо от этого избавиться!» На душе стало тяжело и скверно. Выйдя от нее, он не пошел домой, а сел в парке на скамеечку, размышляя о жизни и о ее превратностях. В молодости он был симпатичным пареньком, с золотыми кудрявыми волосами и пронзительно-голубыми глазами. Многим девчонкам нравился, и некоторые хотели с ним иметь отношения. Он с ними ходил, дружил, но в самый ответственный момент всегда, как-то ускользал, увертывался. Одна только мысль о сексе с девушкой приводила в ужас. Потом разобрался, в чем дело. И стало страшно. «Почему я не такой, как все?» Он понял, что ничего изменить нельзя. Смирился с этим, и стал жить так. Может быть, то обстоятельство, что рос без отца, тоже сыграло свою роль в его судьбе. Поначалу на вопрос соседки, толстой низкой женщины, симпатизирующей ему: «Когда я погуляю на твоей свадьбе?» — отшучивался: мол, рано. Затем этот вопрос стал раздражать. Не объяснишь же каждому. В те времена не особенно можно было говорить о своей ориентации — это считалось уголовным преступлением, и за это наказывали. Сколько судеб было сломано и жизней искалечено тогда. Время шло. Когда уже было за тридцать, на этот вопрос приходилось давать уже другие ответы: «ищу принцессу; успею еще; кому я, что плохое сделал и так далее». В сорок уже спрашивали: «Ты так и не женился?» Приходилось опять что-то придумывать. Потом уже перестали задавать вопросы. Мать, ждавшая от него внуков, так и не дождалась. Когда-то давно, в юности, он сообразил окончить институт и работал чиновником средней руки. Имел умную голову, но не имел желания работать. Поэтому начальником и не стал, да и не хотел — хлопотно. Сейчас у него был привычный и размеренный образ жизни. Ничего менять не хотелось. Жизнь уже клонилась к закату — большая часть уже была прожита. До пенсии уже можно было рукой подать. Все его бывшие «невесты» или уже вышли замуж, или имели уже детей и внуков, или и то и другое вместе. Иногда они здоровались, встречаясь и вежливо улыбались, но тут же забывали о встрече. Допоздна побродив еще по улицам, думая и переживая, шел домой. Ночная темнота обострила чувства и мысли. Ночью город совсем не такой, как днем. Темнота ночных улиц и закоулков настораживает и пугает. Ему всегда кажется, что кто-то или что-то неожиданно возникнет из черноты и сделает что-то нехорошее. Но есть одна хитрость не боятся темноты. Надо самому зайти в нее и стать частью. Появляется далеко лежащий на дне подсознания звериный инстинкт, улучшаются зрение и нюх. Тело готово к бою, оно непроизвольно сжимается и может атаковать. Хочется какой-то борьбы, экстрима. Проходя мимо мальчика с оранжевой бейсболкой, внимательно осмотрел его с головы до ног. Тот был во всем оранжевом. «Прямо апельсин какой-то. Снять его, что ли?» Парень показушно-равнодушно посмотрел тоже на него. Он пошел дальше, несколько раз оглянувшись. И уже все дальше и дальше удаляясь от него и переходя улицу, неожиданно услышал резкий визг тормозов неожиданно откуда-то взявшейся машины. — Папаша, смотри куда идешь! — беззлобно поругался молодой водитель. «Какой я ему папаша?» — он обиделся и быстрее перешел улицу. «Папаша… Хм…» Когда зашел в квартиру, Зая уже спал, широко раскинув руки и обнажив одну ногу. Полосатая кошка Мурка тихонько подошла и стала тереться о его брюки. Он почесал ее за ухом, отчего она замурлыкала. Раздевшись, пошел в душ. Теплые струи воды приятно освежили тело. Он стал рассматривать его в зеркале. Хмыкнул. Оно все еще было гладким и чистым. Правда, формы изменились. «Арбуз растет, кончик сохнет», — подумал он, разглядывая нижнее хозяйство. Взяв в руки член и намылив его, почувствовал легкое возбуждение. «Кончить, что ли?» Но как-то быстро отвлекся и забыл. Поужинав в одиночестве, привычно лег рядом, обнял и прижался к теплому, ласковому, родному телу, где знакома каждая извилина, каждая клеточка. Тот в ответ как-то по-детски зачмокал и сонно обнял его. Ночью не спалось, ворочался и все думал, думал. «Для чего я тогда живу?.. Что будет со мной дальше?.. Может в этом и есть смысл жизни?.. Хм… Ребенок… Хорошо бы мальчик… А вдруг он будет таким же, как я?.. Тогда лучше девочка…Что-то запутался…А если двойня?.. Неплохо бы…А в Африке одна вот восьмерых родила…Так то в Африке…» «А может это не мой?» — он гнал эту мысль. Перевернулся на другой бок, заскрипев пружинами. «А как же Зая?.. Ладно… Разберусь…С ним проще всего…Он поймет…» На этой легкой мысли и заснул. И сниться ему сон, что у его бывшего начальника, хама, алкоголика и сволочи, день рождения. Ему поручено поздравить его. Он достает помятую открытку и что-то пишет. Но неправильно. Рвет ее и выбрасывает клочки. Ему приносят подарки, которые необходимо отдать: какие-то детские игрушки,

пластмассовые куклы, книжки с цветными рисунками. Все его покидают, и только он один остается. Просыпаясь, медленно входит в реальность и думает: «Присниться же такое…». Уже утро. Солнце на противоположной стене играет зайчиками. Вставать еще не хочется. Заи уже не было рядом, он ушел на работу. «Ну и хорошо. Поговорю вечером.» Весь день на работе был рассеянным и задумчивым. Придя домой и открывая дверь своим ключом, унюхал соблазнительный и вкусный запах котлет, которые так любил, и которые Зая специально готовил для него. Он разделся и сейчас был только в больших семейных трусах с цветочками и футболке. Зая смотрел телевизор на их диване. В руках были спицы, он что-то вязал, считая петли. — Один, два, три, четыре, пять… — иди поужинай… — шесть, семь, восемь, девять, десять… — я все приготовил… — одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… — все на плите… — шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать… — еще теплое… — двадцать один, двадцать два, двадцать три… — как дела на работе?.. — Нормально, отчет уже надо делать. — «Вот и хорошо. Сейчас поужинаю, а потом и поговорим», — подумал он, съедая котлету. «Ничего, он поймет», — успокаивал сам себя. Поев, привычно и молча плюхнулся возле него. Ничего говорить пока не хотелось. Было уютно, сыто и спокойно. Они понимали друг друга без слов. — Котик, тебе нравиться цвет? — спросил Зая. Он посмотрел на клубок ниток, они были светло-серые. -Ничего, — согласился, и тут же, сделав притворно-озабоченное лицо, спросил, — а почему не голубой? Зая озадаченно посмотрел на него, потом на клубок, задумался и серьезно ответил: — Нууу, голубой — маркий цвет, — и вдруг, широко улыбнувшись, — не нужен голубой на голубом. И он тихонько подхихикнул своей шутке, глядя поверх старых, пластмассовых очков, висящих на самом кончике носа, с поломанной дужкой, заклеенной скотчем. Кошка заскочила на диван и, тихонько зайдя на ноги Зае, устроилась там, свернувшись клубком, закрыв изумрудные глаза и урча. — А нам на практику мальчишек прислали… — сорок, сорок один, сорок два… — ничего не умеют делать, — сказал Зая. — Есть симпатичные? — как-то равнодушно и ковыряясь в зубах, спросил он. Зая укоризненно

Category: Геи