Романтика похоти Т 2 гл 5 — моя ття миссис Браунлоу

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]Романтика похоти. Т. 2 гл. 5 — моя тётя миссис Браунлоу
Категории:
Традиционно
Экзекуция
В попку
Минет
Подростки
Группа
Наблюдатели
Служебный роман
Инцест
Пожилые

Первая вещь, которую делает моя тетя, — садится на корточки на горшке как раз напротив моего глазка, и поскольку она здорово задирает свое платье, я могу видеть, что у неё довольно завидный холм Veneris, плотно покрытый весьма обильными локонами.

Сила её мочи являет собой нечто замечательное, это было нечто вроде потока, и явно услышанный мною мощный порыв вод сразу же заставляет мой мятежный дротик встать. Когда она поднимается, то пока не опустила своего платья, я вижу роскошные пропорции её лимба, подобным которых прежде никогда не встречали мои глаза. Увы! это всего лишь мимолетный проблеск. Однако, я решаю наблюдать и дальше, надеясь увидеть, что будет в ходе раздевания. Она снимает всю свою верхнюю одежду, оставшись в одной только в сорочке. Я могу теперь заметить реальное великолепие её прочих пропорций.

Корсет, стягивающий её в талии, позволяет оттенить роскошь её бедер и ягодиц во всём их великолепии. Ни разу в жизни мне не приходилось видеть более прекрасноё задницы. Я это говорю теперь после значительного количества следовавших одно за другим освидетельствований и поклонений, но в его покрытом великолепии, в котором я в тот момент рассмотрел, появилось самая прекрасная задница, с которой я когда-либо встречался, даже более великолепная чем у мисс Френкленд, которую я совсем недавно расхваливал. Правда, дородность её выпуклостей уж очень заметна, её можно даже назвать тучностью, очень даже сильной тучностью, но эта дородность была вовсе не такой, чтобы назвать её жиром. Её бедра были положительно чудовищны в своих могущественных пропорциях и отнюдь не дряблы, а скорее выглядели железными, были изящных форм и выглядели очень гладкими, очень напоминая слоновую кость, — настолько, что казалось – прикоснись к ним, и ощутишь их холод.

И всю эту великолепную структуру поддерживали ноги, завершаемые внизу парой очаровательных лодыжек и очень маленькими для её размера ступнями. Поскольку её женская сорочка была с короткими рукавами, на показ выставляются всём своём совершенстве и великолепии кожи и красоты форм её роскошные руки и шея, а также вывалившиеся наружу пузыри.

Надев ночную рубаху, моя тетя садится к своему туалету и продолжает укладывать массивную связку своих локонов. Её предельно обильные и длинные волосы падают гораздо ниже ягодиц, они настолько густы, что она может позволить им прикрыть ей и зад и перёд, то есть полностью скрыть наготу. Золотисто-каштановые, напоминавшие великолепную копну волос для одной из моделей знаменитого художника, видимой потом мною во Дворце Питти во Флоренции, — а именно Маддален, прикрытой только необыкновенным обилием своих локонов.

Такова была моя тётя во всей свой предельной обильности и великолепном и неотразимом очаровании.

Тем временем, доктор тоже раздевается, но, как это может хорошо быть предположено, совершенно незаметно для меня. Мои глаза были поглощены другим объектом. Накинув халат, он садится рядом с женой, чтобы подвести итоги дня. Конечно, их беседа очень естественно поворачивалась непосредственно на меня. Они начинают с того, что поздравляют себя с удачей по поводу того, что меня отдают заботам доктора.

— Это двойная удача, — замечает леди, — ибо после скандала, который случился некоторое время назад, мы могли бы вообще оказаться без учеников.

— Не берите в голову, моя любовь, — говорит доктор, — этот паренёк скоро станет приманкой для других. Он кажется хорошим, нежным парнем. Но я постараюсь поговорить с ним завтра и увидеть то, из чего он сделан; мальчики под женскими наставлениями являются вообще-то простыми сопляками.

— Не думаю, что вы его таковым найдёте, — возражает моя тетя. — Я не плохо сужу о характере, и уверена, что мисс Френкленд слишком строга и целеустремлённа, чтобы не подчинить своей воле желания любого мальчика. Напротив, я боюсь, что она, во всяком случае, была слишком серьёзна с ним, поскольку моя сестра сообщила мне, что у неё были полномочия применять розги, но, после одного или двух серьезных столкновений, она полностью справлялась с ними, и что их продвижение было действительно очень большим и весьма удовлетворительным, так что мистер Никсон, опекун Чарльза, проэкзаменовав его, остался в наиболее благоприятном впечатлении. Но мне он представляется таким невзрачным и низкорослым, словно столб для привязки лошадей. Бледным, и довольно болезненно выглядит. И кажется намного моложе, чем, возможно на самом деле. Так что едва ли он будет пригоден для того, чтобы стать источником развлечения для нас. Вот так-то, дорогой доктор!

Что означает этот её намёк, для меня остаётся не понятным, но никакого сомнения во мне не возникает при виде того, как доктор, наклонившись в это время вперёд и целуя её, пытается в то же время соединиться с нею своим шпунтом. Сначала он протискивает руку под её прекрасные пузыри, а затем, подтянув её сорочку, начинает поиски фуража меж её ног. Она кладёт свою щётку для волос и хватается за его петуха, но вскоре говорит:

— Не возбуждает меня, мой дорогой… Видите, этот бедолага ничего не может сделать без розги, а у нас здесь нет ни одной… Так что давайте будем пай-мальчиком, уймёмся и ляжем спать.

Повинуясь ей, он поднимается, сбрасывает с себя одежду, надевает ночной колпак и, опрокинувшись в кровать, засыпает прежде, чем его великолепная супруга закончит свой туалет. Когда с этим было покончено, она сбрасывает с себя корсет, и принимается через голову стаскивать сорочку (сомневаюсь, чтобы её можно было спустить через столь огромные ягодицы). Затем она идёт через комнату в моём направлении, совершенно голая, такая, какой сотворила её природа, выглядя поразительно великолепной в твёрдости своего шага и своих форм. Я положительно преисполняюсь благоговения. И возмечтал: вот Юнона во всей её славе перед Юпитером, и как это здорово испытывать желание отклониться к запрещенному пути любви, раз у Юноны такая огромная и великолепная задница, какой обладала моя тётя.

Она снова присаживается на корточки и выливает другой поток в горшок. При виде этого я чувствую себя потрясённым и, пошатываясь, отступаю к кровати, впервые в жизни ощущая себя принужденным самозагрязнением избавиться от избытка жажды, которую породила чрезмерность таких сверхчеловеческих красот. Я едва могу воздержаться от вскрикиваний, вызванных подавленным волнением, особенно когда природа уступает дорогу и сперма бьёт струёй, причём летит довольно далеко, от кровати до двери, в сторону которой я направил свой дротик, дико дроча его и воображая, будто пихаю его в тётю — куда-нибудь, в любую часть её тела и истекаю сразу от избытка жажды в её прелести таких блестящих форм и изящного цвета.

И впадаю в сон, а во сне предаюсь мечте об обладании ею любым способом. И ночные видения смешивают меня и тётю, с Юпитером с Юноной, и Марсом с Венерой, сладко реализуя самую чувственную и восторженную природу.

На следующий день, в наш час отдыха, мисс Френкленд выходит с нами прогуляться по окрестностям, и пока девочки развлекаются, я пересказываю ей всё, что я видел и слышал. Она сразу приходит к выводу, что мне предназначено стать не просто учеником, но и оружием моей тёти.

— Я весьма рада, мой дорогой Чарли, что это в таковых у вас будет такая необычно прекрасная женщина. Ведь у вас, после ваших нынешних познаний, приобретённых со мною, должен быть кто-то, с кем бы вы пошли дальше, и конечно вам нечего желать более прекрасного. И препятствий в этом очевидно никаких не будет. Во всяком случае, именно так поняла я те намеки, которые вас озадачили. Под этим можно подразумевать любую вещь, но это умалчивание позволяет проникнуть во внутренние тайны их жизни. Или я очень ошибаюсь. Есть один пункт, насчёт которого я должна настоятельно предостеречь вас: и ваше общее благоразумие и большой здравый смысл заставят вас оценить его важность. Ваша тётя явно неплохо испытана в эротических удовольствиях.

И если бы сразу она нашла в вас необыкновенного знатока, каким вы и являетесь, она никогда не прекратила бы мучить вас, пока она не узнала, кто был вашей наставницей. Теперь для вас должно быть очевидно, что, если она станет считать меня и вас близкими в этом плане, она могла бы сделать пагубные выводы относительно ваших сестёр, или, даже если не идти так далеко, не думать о том, что она не станет подозревать, что мы развратили их, достаточно вероятно, что она могла бы сделать всё, чтобы удалить меня из их общества. Таким образом вы видите, мой дорогой мальчик, хотя может быть это очень трудно сделать, вам, для всей нашей пользы, лучше всего казаться весьма невинным и неосведомленным о любой вещи, связанной со снисходительностью в любовных страстях. Вы не должны позволить себе казаться возбуждённым, но заставлять её делать все начальные шаги. И я сильно ошибусь, если она не будет чрезмерно готова поступить именно так, тем более если посчитает вас явно невинным. Да, сейчас вы большой знаток в любовном судопроизводстве, однако вам надлежит быть настороже и контролировать свои чувства, чтобы не позволить вашему знанию хоть в малейшей степени стать очевидным.

Она, в конечном счете, будет даже дважды рада, если вообразит, будто именно у неё оказались ваши первые плоды. Прежде, чем вы уедете, я дам вам некоторые краткие советы относительно того, как вести себя.

Тем временем я прихожу в неистовство, так что прошу её:

— Не наклонитесь ли вы вперёд? На пень! Ведь у нас так мало времени, пока я остаюсь дома.

И откинув юбки, ебу её сзади, потирая её восхитительный клитор и заставляя её истечь в то же самое время, что и я сам.

— Полёт был поспешный, но тем не менее очень сладкий, — резюмирует она. — У нас действительно мало времени.

Кстати, вы упомянули о сожалении своей тёти, что у неё под рукой нет никакого прута. В верхнюю полку моего платяного шкафа, что остался в комнате, где спят ваши дядя и тётя, мне надо положить один такой, и я сделаю вид, будто случайно оставила ключ в двери. А любопытство женщины, я уверена, заставит заглянуть в него. Кстати, этим я преследую ещё одну цель: там остались некоторые вещи и превосходные книги со всунутыми в них тут и там бумажками, отмечающими высоко моральные или религиозные пассажи. Увидев их, ваши дядя и тётя останутся довольно высокого мнения о моей нравственности — ведь для них это явное свидетельство моего сугубо частного чтения.

Прут был помещен уже на следующий день, и приманка стала ждать, когда её обнаружат.

Тем временем, после полудня, доктор зовёт меня в сторонку и, завязав диалог, подвергает своего рода экзамену. Я веду себя намеренно скромно, но будучи довольно сносно подготовлен благодаря замечательной системе обучения, которой следовала мисс Френкленд, оставляю его полностью довольным. Мало того, он пользуется случаем, чтобы похвалить мисс Френкленд. Воображаю, как он рассыпался перед нею в беседе с нею. Заметно было, что он стал более доброжелательным и елейным, как будто дух вожделения вселился в его венах, поскольку он продолжал разговаривать с ней и смотреть на это наиболее привлекательное и вызывающее вожделение существо.

Той ночью, как и прежней, я наблюдал за их приготовлениями ко сну и слышал их беседу. На сей раз доктор не скупился в похвале меня, но тётя продолжает считать меня застенчивым и скучным, добавив:

— В его возрасте уже проявляется дух. Но вот что делает образование, даваемое женщинами: девочек из мальчиков.

Это она обо мне! Что ж, думаю я про себя, может быть, уже очень скоро вы будете иначе представлять меня, моя дорогая тётушка!

Доктор спокойно укладывается в кровать; тетя раздевается и использует биде, давая мне самое захватывающее и чувственное представление обо всёх её распустившихся прелестях.

Едва она скрывается в кровати, как я вскакиваю и крадусь в комнату своих сестёр, где три изголодавшихся влагалища нетерпеливо ждут появления моего равно изголодавшегося и воспламененного хуя. Мы балуемся всеми сложными комбинациями вожделения и похоти, и ни разу не прерываемся, пока дневной свет не принуждает меня к непременному отступлению.

Накануне моего отъезда, поскольку прут был помещён в платяной шкаф, а ключ оставлен в двери, было условлено, что девочки и мисс Френкленд, если она сможет, должны будут попытаться отправиться спать значительно раньше. А мне, если бы наша хитрость преуспела, следовало остаться, чтобы видеть результат, который вероятно занял бы больше чем час или два, после чего я должен был разбудить их с помощью жезла Моисея, ибо не могло быть сомнения в том, что я был бы в неистовом состоянии, если бы наши ожидания относительно озабоченностей доктора и тёти оправдались.

Я бодрствую, пока тётя и дядя не приходят спать, и тут же занимаю своё место в дозоре. Торчащий в замке ключ остаётся пока никем не замеченным. Тётя продолжает свои операции, а дядя несколько более чем обычно крутится около неё. Тогда она, поместив руку на его укол, находит:

— Опять это более чем бесполезное желание.

И поднимается, распекая его:

— То же мне, храбрец нашёлся! Чего надо?

Он следует за нею:

— Меня распирает! Так я желаю пощупать твоё роскошное влагалище.

— Стоит ли?

Она отодвигается к самому платяному шкафу и упирается спиной в ключ.

— Ах, что тут такое? — вскрикивает она и тут же разворачивается. — Ба, да это ключ… А поскольку его оставили в замке, не будет никакого вреда, если мы заглянём внутрь.

— Что ж, посмотрим! — поддерживает её любопытство доктор.

Конечно, первыми вещами, которые они видят, оказываются заранее подготовленные книги. За них ухватились с алчностью и вероятно с ожиданием обнаружить что-то грязное, но к их удивлению, там ничего такого совсем нет.

— Что ж, я. было, подумал несколько иное, — делает резюме доктор. — Признаюсь, моё сокровище, я начал подозревать, что под скромной внешностью мисс Френкленд скрывался огромное количество животных страстей, но даже если это так, эти труды доказывают, что всё находится под полным контролем. Большая жалость! Ведь она сотворена для реального удовлетворения страстей.

— О, слушая твои размышления, я думаю, вот старый развратник!

— Что ж, мое сокровище, ты знаешь, что у нас обоих есть и свобода сбиваться то и дело с пути истинного. И ты сама разве не находишь некоторой выгоды из нашего взаимопонимания?

— Однако теперь, доктор, ты слишком плох. Разве я не смотрю сквозь пальцы на все твои слабости к юным членам твоего собственного пола? И разве я не предоставляю себя твоим фантазиям таким образом, когда шанс лишает тебя какой-либо возможности педерастии?

— Хорошо, хорошо, любовь моя, я вовсе не корю тебя! Ты слишком дорога и слишком добра ко мне, чтобы допустить любую вещь вне шуточного намёка. Но чего тут ещё можно найти? Ага! Не хотите ли берёзовый прут? Вот уж по неволи, возблагодаришь всех святых!

Протянув руку до верхней полки, он достаёт прут.

— Уж не сечёт ли мисс Френкленд себя сама? — высказывает кто-то из них подозрение.

— Да нет, прут в совершенно нетронутом состоянии.

— Наверно он тут лишь в качестве всего лишь запасного, и еще не использовался.

— Вот какая удача! — кричит моя тётя. — Теперь я буду в состоянии высечь тебя розгами и привести в состояние приступа, чтобы ты смог поебать и меня. А ты потом сможешь высечь и меня, если только это приведёт к повторной ебле, сзади или спереди, как тебе будет угодно.

— Ты — ангел, моя дорогая жена, и я попытаюсь оставить довольными оба отверстия. Какой же это ужасный позор, что с такой великолепно сделанной женой, данной мне Богом, я вынуждён прибегать к иным стимуляторам, чем взгляд на твои захватывающе изящные пропорции… Но я предполагаю, что в этом виноват возраст, который ослабляет нашу чувствительность.

— Ты прав, мой дорогой Джон. Что же касается меня, я имею обыкновение считать твой милый петух хоть и старым, но достаточным для себя. Но мне необходимо возбуждение от чего-то юного, что дало бы мне реальный избыток наслаждения, требуемого моей конституцией. Так найди же его, мне без этого нельзя! Разве это не позор, что я, идя навстречу всем твоим маленьким капризам, вижу, как ты с готовностью обходишь те возможности, которые встречаются на моём пути. Как бы мне хотелось сделать этого моего племянника более достойным нас. Вот было бы здорово, если бы нам удалось превратить его в великолепный лакомый кусочек, одинаково пригодный для нашего взаимного удовлетворения.

— Согласен, моя дорогая. Надеюсь, воздух Кента и больше мужского ухода помогут всё же развить его несколько ограниченный рост. А и под твоим наставничеством он сможет всё же оказаться не столь уж плохим объектом, как ты, кажется, думаешь. Во всяком случае, он может служить как pisaller (фр. – крайнее средство), пока не подвернётся что-нибудь получше. Но тебе следует действовать осторожно, поскольку он кажется таким скромником, словно девица.

— Мой дорогой Джон, твои скромники всегда делают лучше, если хоть раз их объездить. Мне только жаль, что его телосложение не очень-то отвечает моим вкусам, но посмотрим. А сейчас давай-ка разденемся до гола и займёмся лучше применением этого счастливо обнаруженного нами прута — эта вещь нам теперь более всего нужна и желанна.

Тётя быстро скручивает свои великолепные локоны и так же быстро раздевается догола; доктор действует подобным же образом. К удивлению моему, выглядит он хорошо скроенным, мускулистым, полным, красивым мужчиной, с большой хорошо наполненной парой стручков. Его хуй всё ещё склоняется головкой вниз, но его размер несомненно уже стимулировался возбуждающем характером беседы и воспоминаний.

Я вдруг чувствую, что, если бы я посмел, то вбежал бы в их комнату и принялся бы сосать, чтобы придать ему такую чопорность, с какой он немедленно удовлетворил бы жадное влагалище моей великолепной тёти. Как бы это было восхитительно! Но нет, нет!

Между тем моя тётя строгим голосом приказывает доктору приблизиться:

— Идите сюда, сэр, я должна отхлестать вас! Вы не с справились со своими обязанностями, возложенными на вас в последнее время. И вообще вы — очень непослушный мальчик.

Доктор, приняв вид школьника, просит простить его на сей раз, но его учительница остаётся непреклонной и, схватив его рукой, затаскивает на свои широкие и массивные бёдра, одной рукой обхватывает его талию, хватается за его петух и начинает колотить по его заднице, причём по настоящему серьезно и явно во всю силу своей мощной руки, так что я подумал, было, что доктор вот-вот закричит. Но он принимает всё это без ропота, только извиваясь своими жирными и гладкими ягодицами, что скорее вызывает удовлетворение, чем сострадание. Явно почувствовав значительное давление его дрекола и достигнув точки, когда её собственные страсти наибольшим образом начинают играть в глубине души, моя тётушка поднимает его и говорит:

— Теперь мне следовало бы поместить тебя в рассол, но поскольку твои красные ягодицы чересчур велики, чтобы поместиться туда, посолю-ка я вместо этого шило. Так что подойдите сюда, сэр, и позвольте мне поместить этого необузданного парня в мою лохань с рассолом, где, обещаю, солёная морская вода вскоре собьют с него спесь.

Подозреваю, что этот смахивающий на ребячество похотливый разговор нравится им обоим. Что касается дяди, который, поднявшись, демонстрирует теперь намного более прекрасное оружие, чем я ожидал, то он продолжает симулировать боязнь дальнейшего наказания, и умоляет отпустить его:

— Ведь я был уже достаточно наказан, дорогая!

И так далее, и тому подобное.

Тётя, однако, подведя его за дрекол к кровати, падает сама на её край и, откинувшись назад, прижимает свои огромные бёдра почти к самому своему животу, являя моим вылезающим из орбит глазам свой потрясающий оранжево-розовый разрез, весь покрытый пеной, ибо операция заставила её щедро потечь. Я никогда не видел столь просторного влагалища с таким обширным треугольником между губами и началом ягодиц, красиво покрытых великолепными завитками.

— Там, сэр, — место вашего наказания. Но прежде, чем ваш неприличный петух будет туда заключён, вам следует преклониться перед входом и поцеловать его.

Доктор, словно ничто другого и не желая, наклоняется и гамаюширует её. Причём настолько хорошо, что её могучая задница извивается под его головой, так крепко прижатой её рукой, что я чуть, было, не подумал, как бы она там целиком не утонула. Наконец, тётушка с криком восхищения потекла. Доктор, торопливо пожрав всё это, встаёт и без дальнейших церемоний суёт своё крепко вставшее оружие в её великолепное жаждущее влагалище — до рукоятки, до стручков.

Ещё несколько минут, и он там мокнет, судя по видимым мне конвульсивным движениям её задницы, — тётя явно наслаждается этим. Вскоре у них проявляется склонность к более активным действиям, её роскошные ноги заброшены ему на спину, и она начинает встречные движения вверх и вниз. И эта их активность оказывается большей, чем я, возможно, в любом случае ожидал от них. Принимаются они за это довольно энергично и трудятся в течение более длительного времени, чем я опять-таки ожидал. Но вот могущественный кризис наступает и проходит с такой энергией и в такой страстной борьбе, которые только и достойны силы и вещества двух бойцов-любовников. Я могу видеть, как её влагалище снова всё покрывается пеной, пена заметна и вокруг корней очень представительного, увеличенного размера дядюшкиного дрекола.

Затем они целых двадцать минут лежат в очевидной апатии, но по конвульсивным пульсациям их тел можно судить, какими восхитительными восторгами экстаза они наслаждались.

Первым поднимается дядя. Но только для того, чтобы тут же склониться и жадно вылизать языком все пенящиеся следы их былого пыла, которые покрывают широко раскрытый вход в её великолепно демонстрируемое влагалище. Как только это проделывается, она также поднимается и, забросив свои руки вокруг шеи доктора, притягивает его рот к своему и, кажется, высасывает его влажные губы. Это продолжается несколько минут. После чего моя тетя переворачивает его спиной на кровати и берётся за длительное сосание его дрекола, теперь безвольно повисшего, но всё ещё нормальной толщины.

— Благодарю тебя, — заявляет она, — за то большое удовлетворение, которое ты дал мне. Это было почти столь же хорошо, как в первые дни нашего союза.

Поиграв и пообнимавшись на кровати ещё какое-то время, она говорит:

— Раз ты обещал мне двойную дозу, нам придётся прибегнуть к некоторому новому небольшому наказанию.

— Да, моя любовь. Но помните, что вы обещали мне, что я сам сделаю свой выбор, в какой храм принести свою жертву?

— Мой родной Джон, ты же знаешь, что, будучи однажды хорошо выебанной, я не пренебрегаю и задним отверстием. Наоборот, оно теперь даже предпочтительней. Что тут непонятного?

— Что ж, тогда поднимаемся?

— Поднимаемся.

Дальше дядя просит тётю:

— Встань на колени на край кровати и выставь свою великолепную задницу для моих розог.

Она немедленно так и делает. И всё это прямо перед моими глазами! Моему взору предстают и великолепное большое и широко открытое влагалище, и весь розовато- коричневый ореол вокруг прелестного забоя, над которым виднеются небольшие белокурые локоны небывалой красоты. Должен ли я говорить, что мой собственный Джон Томас пребывает во всей своей гордыни и боеготовности и вот-вот взорвётся от возбуждения. Мой дядя берёт в руки прут, и, как только тётя занимает веленное ей положение, размещается позади неё. Левая рука его просовывается ей под живот, чтобы тереть клитор, а правая остаётся свободной для нанесения любого количества ударов. И, должен признаться, как и она раньше, он не щадит прута; и моя тётя точно также не произносит ни слова или даже признака жалобы. Лишь начавшаяся вскоре извиваться громадная задница оказывается способной показать, насколько возбуждают её розги.

Изящная сливочно белая кожа становится алой от крови, выходящей на поверхность от полученных ударов. Окрашивание в красный цвет сопровождается явным движением трепета двух её великолепных сфер, пока дядя также не показывает, как великолепное зрелище стимулирует его не столь легко возбуждаемый организм: его хуй встаёт и твердеет. Рука тёти скользит туда.

— Я вижу, ты также готов, как и я, — объявляет она и разворачивает своё тело вдоль кровати, но оставаясь по прежнему на коленях.

Доктор взбирается позади неё и, сначала наклонившись, вылизывает языком пену у неё на влагалище, поскольку она уже однажды потекла; а затем катит свой язык по красивому углублению к восхитительному забою и просовывает его туда, насколько можно. После чего поднимается на колени и погружает свой повеселевший дрекол ей во влагалище для двух или трех толчков, а затем вынимает его хорошо смазанным и, переместив своё достоинство к её изысканному забою, одним единственным толчком погружает его туда по самую рукоятку. Тётя вздрагивает от восхищения и издаёт крик:

— Ах! Я чувствую, как он проник к самым моим внутренностям!

— Я доволен, — говорит доктор. — Как изящно сдавливает твой сфинктер мой счастливый дрекол!

Он смотрит вниз на её великолепные ягодицы и с явным удовольствием дотрагивается до них руками. Я вижу, как тётина рука крадётся вниз к влагалищу, и могу заметить, что она активно трёт клитор.

— Ну же, не будь таким праздным! — вскоре выкрикивает она дяде. — Начни же, наконец, те восхитительные движения, которые я жду оттебя.

Он делает это — они делают это. И вот такая волнительная сцена — видеть столь великолепную женщину с такой могучей задницей во всей агонии удовольствия, — этого я больше не мог вытерпеть и, схватив в руку свой разрывающийся дрекол, двумя или тремя быстрыми движениями вверх и вниз, и крепким сжатием ствола вызываю восторженный экстаз столь сладострастного икрометания, что тут же теряю сознание и грохаюсь на пол.

Повезло ещё, что тётя и дядя так увлечённо заняты, что случись землетрясение и закачайся наш дом, они этого бы не ощутили. А то, что я только свалился со своих коленей, — ни в коем случае ни на один момент помешало их удовольствию. Я, должно быть, был без чувств несколько минут, поскольку, придя в себя и оказавшись в состоянии возобновить своё наблюдение, нахожу, что их кризис прошёл, но что дядя всё ещё продолжает пребывать в узкой ячейке.

— Какое же это наслаждение! — восхищается он, пристально и с явным удовольствием разглядывая всё ещё трепещущие ягодицы божественной задницы под ним.

Никто не спешит, и значительный промежуток времени они пребывают в этом отдыхе маслянистости. Наконец, его петух, уменьшенный в объёме, выскальзывает из тесного соседства с ним. Тогда, поднявшись, и с помощью друг друга они спускаются с кровати и тепло обнимают друг друга, целуются, в том числе с помощью языков.

— Благодарю тебя за столь восторженную еблю! — говорит тётя и садится на свое биде, снова демонстрируя необычайно прекрасное развитие своих великолепных форм.

Дядя же использует для очищения раковину. После этого они надевают свои ночные рубашки, задувают свечи, и падают в кровать.

Я тут же спешу добраться до комнаты моих сестер. Петух мой стоит и более крепок, чем когда-либо. Вхожу тихо — все спят. Обе сестрёнки лежат головами между бёдер друг друга — наверно заснули после взаимного гамюширования. Мисс Френкленд очевидно ждала меня, но не в силах преодолеть сонливости, приткнулась прямо на кровати, обнажив на самом краю свою прекрасную волосатую задницу, наверное чтобы привлечь мое внимание, когда я приду.

Так что, тихо приблизившись и посветив перед собой, я плюю на ладонь и, смочив конец своего дрекола, очень мягко ввожу его в её всё ещё восхитительное влагалище. Мне удаётся полностью завладеть им прежде, чем я прикладываю свой палец к её забою, а мою другую руку — к её клитору. Она ещё спит, но уже со свойственной ей силой непреднамеренно обнимает меня. Тогда я внезапно начинаю активное и энергичное движение, которое немедленно будит её от сна. Она столь же готова к состязанию, как и я, и через очень немного минут мы направляемся самым восторженным курсом к интенсивному наслаждению, и с такой энергией мечем икру, что она интересуется:

— Что же вас так перевозбудило?

Так как я стою у края кровати, а она лежит на ней, свесив с края её угла своё прекрасное седалище, то такое неудобное положение не может продолжаться и дальше; не говоря о том, что я всё ещё одет. Так что я ретируюсь и принимаюсь раздеваться. Мои сестры продолжают спать, несмотря на всё это. Но когда мы начинаем готовить всё необходимое для оргии, которую вознамерились устроить, — доставать дилдо и берёзовые прутья, обе эти наши любимицы поднимаются и тут же раздеваются до гола. Три дорогих мне существа проявляют любопытство, чтобы узнать:

— Что так долго задерживало вас?

— Более двух с половиной часов!

— И что там происходило?

Я пересказываю всё услышанное, и, кроме того, поскольку тётя с дядей говорили о посвящении меня, я, с согласия мисс Френкленд, пожелал, чтобы мои сестры познакомились с этим вопросом. Они здорово смеются, а маленькая Лиззи говорит:

— Мне нужно действовать также, как тётя: сначала выпороть вас, Френк, и быть выебанной, а потом быть выпоротой вами и проследить, чтобы мой любимый дрекол проследовал ко мне в забой.

Мы смеёмся и принимаемся ублажать её, и эта сцена довольно успешна. Мисс Френкленд, с огромным сексульным желанием ебущая Мэри, — сначала во влагалище, а вслед за моим примером на Лиззи и в седалище. После этого мы с Лиззи моем наши части и, подготовившись к новым столкновениям, начинаем более регулярный курс самой что ни на есть похотливой маслянистости, в котором заметную роль играют дилдо и прутья, — они равно необходимы, учитывая чрезмерно терпение, выпавшее на мою долю в течение этих нескольких ночей.

Как только светает, я крадучись возвращаюсь в свою комнату и основательно сплю час или два.

Думаю, понятно, что наши уроки в эти несколько дней до моего отъезда были не очень-то напряжёнными и что мне во время школьных занятий разрешилось дремать.

Мисс Френкленд снова отправляется со мной одним в сад дать мне последние уроки, которыми я должен воспользоваться в общении с тётей:

— Она должна чувствовать себя более уверенной чем когда-либо, когда очень скоро станет атаковать и штурмовать вашу персону, лишь только окажется дома, где и место и время — всё к её услугам.

Я слушаю с нарочито большим вниманием. Ведь читатель знает, я уже был знатоком этого искусства, с которым она желала меня ознакомить — благодаря замечательным советам моей по-настоящему первой наставницы, прекрасной миссис Бенсон. Но я не мог удержаться от размышления, насколько полностью у этих двух замечательных женщин совпадали те же самые мудрость и знание мира, в которых они были так озабочены осведомить меня.

На следующую ночь доктор и тётя отправляются спокойно в кровать, причём доктор объявляет:

— Мои предыдущие ночи не позволяют мне что-нибудь ещё и сегодня.

Таким образом мне остаётся только бросить ещё один пристальный взгляд на все великолепные тётины красоты, которые никогда не производили слабого эффекта на моё легковозбудимое оружие, но любоваться которыми она лишает меня, потушив свет.

Зато в подходящем для труда состоянии я нахожу его в комнате моих сестер. И неожиданно я наталкиваюсь на них, скатившихся в одно тело: обе девочки гамаюшируют друг друга, а клитор мисс Френкленд — в заднепроходном отверстии Мэри. Поскольку я открыл дверь тихо, они меня не услышали, и я терпеливо жду, пока похотливый кризис не заставит их с восхищением истечь, изливаясь друг на друга. Захлопав в ладоши, я кричу:

— Браво! браво! вызов на бис!

Я очень, очень рад, ибо, признаться по правде, первый шаг был сделан и оглашён, и я начинаю требовать все большего и большего количества розг. Однако, мы имели только то, что имели, но в нашем распоряжении следующая ночь, а сознание, что скоро мы вынуждены будем прекратить свои восхитительные оргии, придаёт нам всем решимости увеличить усилия.

Опять наши страсти неистово бушуют, полыхая во всплесках пенящейся спермы. Каждое желание, которое может предложить наша похотливая маслянистость, исполняется, чтобы увеличить наши удовольствия или возобновить наши опустошенные ресурсы, пока время не просит нас снова разделиться.

На следующий день никаких школьных занятий нет — всё это время занято упаковкой и подготовкой к отъезду. День выдаётся грустным для всех нас. Моя бедная мать принимает это очень близко к сердцу. Она была очень нежным существом, невинным, словно младенец. Я часто задавался вопросом, от кого мы — все трое — наследовали всю естественную шалость характеров, поскольку у мамы не было ничего такого. Я предполагаю, что она, должно быть, досталась нам от наших бабушки и дедушки, поскольку тётя обладала этим качеством в самой полной степени и была почти равна восхитительной мисс Френкленд, которая правда превосходила ее наличием греческой крови в своих венах, что, несомненно, придавало чрезвычайную высокую температуру её маслянистости. Как-нибудь я перескажу главные события ее романтичной истории, которая в будущем полностью свяжется с моей.

Той ночью у моей тёти и доктора была ещё одна сеча, завершившаяся в один круг, — на сей раз она преуспевает только в том, чтобы вытащить доктора на один единственный раз. Как и раньше, когда всё заканчивается, я убегаю, чтобы провести последнюю восхитительную ночь с дорогими мне существами, с которыми я проводил более чем восторженные оргии более чем два минувших года. Мои сёстры быстро превращались в замечательно красивых прекрасных молодых женщин, особенно Мэри, которая, имея преимущество в полутора года перед Лиззи, обладала естественно более полной фигурой и формами, хотя Лиззи обещала в конце концов стать, и фактически стала, прекраснейшей женщиной, и обе безусловно отличались довольно горячим темпераментом. Мы проводим ночь в утончённейших оргиях, с вкраплением слёз сожаления о нашем расставании, мягкими ласками, приводящими к великолепной ярости маслянистости, пока я почти не падаю в обморок от истощения.

Мы с трудом прощаемся, и три ангельских существа держат свою дверь открытой и влажными глазами смотрят на мою удаляющуюся фигуру; дважды, оглянувшись назад, я, не выдержав, возвращаюсь снова и снова бросаюсь в их объятия для последнего любовного поцелуя; но как все на свете, заканчивается и наше свидание, и я достигаю своей кровати и, рыдая, укладываюсь спать.

[/responsivevoice]

Category: Пожилые