Продай Наташку Часть 2 из записок сумашедшего

Поймал ты её, в «штаб» притащил, к кровати за руки-за ноги привязал… А там уже её дело во всю глотку вопить: «честное слово, пароль — триста семнадцать!!!», а твое — трусики ей спустить, платье задрать, и сиди, лапай вовсю, будто так и надо: «не верю, а ну-ка настоящий пароль скажи». Красота!
Но нет, так нет. Придумал я за пару дней во всех подробностях хитрокрученый план. Мне самому этот план страшно понравился: был он похож не то на танго, не то на «кошки-мышки«.
Я ведь к тому времени уже просек самую главную фишку в дрессировке малышек: с ними можно сделать все, что угодно, если оставлять им воздух. То есть, не прессовать их беспрерывно, требуя абсолютного послушания, как это Мишка делал.
Он умудрялся даже к лежащей у него на коленях голышке в «колобке» прикопаться, будто она себя плохо ведет, и за это еще раз наказать. Хотя сам колобок — наказание, и как она себя при всем желании может в нем плохо вести, если в колобке даже не дрыгнешься?
Только головой вертеть, да кулачки сжимать — а так лежи и терпи, пока с тобой, как с куклой, развлекаются. Даже ножки и бока от зверской щекотки ни на сантиметр не отодвинуть. Даже попкой не вильнуть, когда тебя шлепают.
Даже письку не прикрыть, когда пацан тебя стыдить начинает — чтоб посмотреть, как ты стесняешься смешно: «ай-яй-яй, как же тебе не стыдно! такая большая девочка, а лежит у мальчишки на ручках, вся голенькая-голенькая. А кто это у нас тут свою письку перед мальчишкой выставил? А что за бесстыдница тут у нас голой попочкой светит? . . «. Пока не покраснеешь вареным раком, не разревешься от позора и беспомощности — хотя пять минут назад тебе казалось, что ты давным-давно привыкла голышом бегать. Вот тут-то тебя и начинают лапать. С чувством, с толком, с расстановкой. И этот стыд, что на тебя накатил, не проходит, а накрывает с головой. Потому как ты в это время должна громко и с выражением комментировать, что с тобой пацан делает, просить еще, и маленькую дочку изображать: «папочка меня в попку пальцем трахает! Папочка, любимый, я всегда-всегда тебя слушаться буду! А теперь карандашом! Папочка мне клитор щекочет! Папочка… ай! . . папочка меня шлепнул… Папочка, прости меня, засранку!». Еще и ко второму мальчишке отнесут, все твои стыдные местечки ему под нос сунут, каждую складочку не спеша развернут, все твои сокровища обсудят — а ты все вопишь: «папочки, я буду слушаться всегда-всегда-всегда! Папочки, я маленькая и глупенькая, если меня не воспитывать — так дурочкой и вырас… ой-ой-ой, спасибо, папочки, что шлепаете! Папочки, я вас люблю!» И стыдно тебе — хоть вешайся. А пацанам того и надо: когда ты стесняешься — им в сто раз забавней.
Или возьмет мальчишка перышко. Сначала тебя всю-всю так им прощекочет, что чуть сознание не теряешь и не то что говорить, а и ржать уже не можешь — игогокаешь только и хрюкаешь поросенком. Забываешь, где ты, кто ты и что с тобой делают. В себя приходишь только в те моменты, когда тебя щекотать перестают. По попке тебя пацан похлопает, переложит по другому — чтобы ни сантиметра твоей кожи перышко не пропустило. И опять ты уплываешь в какой-то туман… Начал-то он с самых щекотальных твоих местечек, а сейчас ты уже так надергалась, что куда бы перышко не добралось — терпеть невозможно, на куски разрывает от страшной щекотки. А теперь кверху попочкой. А еще через вечность — на левый бочок. А теперь тебе ножки задрали. А теперь посадили

и занялись шейкой…
Наконец-то везде прошлось перышко. Ты уже дышать можешь. А может, и жить.
На спинку уложит мальчишка тебя, губки писькины раздвинет (хотя в колобке они и так разъезжаются) , перышком их изнутри прогладит, вокруг дырочки пройдется. По уретре покрутит, а несколько ворсинок в саму уретру попадут и внутри елозят. И щекотно тебе, и щиплет немножко, а главное — писать сразу хочется страшно. Мальчишка тебе губки все держит раскрытыми, а свободным пальцем промежность поласкает, и начнет им по очереди обе дырочки твои поглаживать. И от этого всего у тебя глаза на лоб, и каким чудом ты все еще не описалась — сама не понимаешь. И ты уже мозгами едешь и как тебя зовут, не помнишь. Только две мысли в голове: писать нельзя — еще хуже будет, и проситься тоже нельзя — попробуй вякни, перышко на бок тебе переедет, тогда точно Бахчисарайский фонтан покажешь. И только когда ты совсем одуреешь, перышко поднимается повыше и начинает клитор легонько поглаживать. Чуть касаясь. Так, что ты сама не разберешь, то ли приятно тебе это до чертиков, то ли щекотно до невозможности. А мальчишка подождет, пока ты его понимать в состоянии будешь, и задумчиво так: «дааа… сколько тебя ни воспитываем, а толку мало. Один только способ остался: позову-ка я сейчас одноклассников твоих. Пусть они на тебя посмотрят и придумают, как из тебя хорошую девочку сделать». Понимаешь ты умом, что он смеется, да и не первый раз тебя этим пугают. Но все равно вдруг представишь, как вживую: сидят тут рядом все пацаны из твоего класса, ты в «колобке» своем раскоряченная с одних колен на другие перекочевываешь, и каждый с тобой что-то новое изобретает… Сквозь землю провалиться готова, от стыда как кипятком обдаст, если бы могла только, порвала бы ленты, сжала коленки, руками закрылась, под кровать бы уползла. И начинается у тебя от ужаса пережитого — что чуть не описалась, от фантазий этих да от перышка на клиторе, самая настоящая истерика…
В общем, я про то, что самый кайф в колобке — от того что голышка в нем не может ничего. И от того, что сама это все время чувствует. Так на кой даже в колобке на нее наезжать? Нет, если описалась — ясно, а так — свинство это.
И Мишка еще удивлялся, почему меня наши девчонки лучше слушаются! Сколько я ему объяснял: «дурень, а зачем ей тебя слушаться, если она по любому огребет по полной программе? Ты же им ни минуты передышки не даешь. И еще спрашиваешь, почему они ко мне липнут, а тебя как огня боятся». Так он и не понял.
А я от них добивался в сто раз больше мишкиного, потому что просек: у голышек всегда должна оставаться иллюзия свободы. Хоть какой-то. Нажал на нее, если отбрыкивается — отступил. Пусть поймет и почувствует, что она тебя победила. Через пять минут можешь ее жестко дрессировать, пока тот самый номер не покажет, что ты с самого начала требовал. В результате она все сделает по-твоему. Но это чувство победы у нее останется: иллюзия, будто не только ты, а и она что-то решает.
Так я и с Наташкой решил: приручать ее буду как в танго — то прижимая к себе, то отпуская на вытянутую руку. Наступая и отступая. Тогда все пройдет как по маслу.
Прорепетировал с девчонками как следует. Мишке его роль объяснил. И понеслось…
В пятницу вечером Ленка с Иркой пошли к Наташкиным родителям просить, чтоб ту с ними отпустили. Наврали, будто это Иркина дача. И про нас с Мишкой ни гу-гу, понятно. Мол, втроем поедут.
Согласились Наташкины предки без проблем: они поддавали крепко и только рады были, что пару дней можно будет отвязаться на полную.
Ленка задрала перед Наташкой сарафан: «видишь? И ты тоже купальник одень, на речку пойдем». Это была важная деталь моего злоехидного плана: важно было, чтобы Наташка не просто взяла с собой купальник, а именно приехала в нем. Зачем? Чтобы переодеться ей не во что было, чего неясного?
Раз и Ирка, и Ленка были в купальниках, то и Наташка на себя натянула, ни о чем не думая.
И мы поехали. Ленка с Иркой поеживались: всю неделю мы их ни за что не наказывали — откладывали на потом. Хотя Ирка за это время на репетиции у Мишки раскокала любимую вазу его мамы, а Ленка пока отработала своей поездкой в Африку только одну тройку из двух. Не говоря о мелочах. Обе чувствовали, что их ждет какое-то большое приключение.
Первым делом сходили на речку. Кроме нас, там сейчас никого не было. И днем-то на эту узенькую полоску песка между речкой и обрывистым глинистым берегом в километре от нашей дачи заглядывала разве что немногочисленная местная детвора из соседней деревни. В трех километрах ниже по реке был престижный дачный кооператив, настоящий благоустроенный пляж — и народ из крошечного дачного поселка, где и Мишкины предки купили участок, ходил в основном туда.

Мы с Мишкой в воду не лезли, смотрели с берега, как Ирка и Ленка бултыхаются в речке. Наташка купаться сначала не захотела. Но этот вариант мы тоже отрепетировали: наши девчонки силой затащили Наташку в воду, и через минуту она уже ржала и плескалась вместе с ними.
Когда шли обратно на дачу, я здорово волновался: начиналась фаза активных действий. Сейчас все решится…
Дача у Мишкиных предков была скромная: капитальная веранда (она же кухня) и комнатка, в которой из мебели был обеденный стол со стульями, маленький шкаф в углу и три кровати под стенами. Над каждой кроватью висели картины (Мишкины предки очень радовались его хозяйственности: кривые гвозди, на которых они висели, мы заменили капитальными надежными костылями. Родакам и в голову не могло придти, что иногда место картин занимали наши голопопики в «попугае») . Лампа под потолком. Вот и вся обстановка.
Кстати, было у Мишкиной дачи еще одно огромное достоинство: стояла она в центре участка, огороженного глухим бетонным забором, вдоль которого еще и ежевика снаружи росла. Заглянуть туда с улицы было нереально, поэтому девчонок на участке мы со спокойной душой держали всегда голышом. Было где и в «салочки» поиграть, осаливая шлепком убегающую малышку, и в прятки. Мы с Мишкой одновременно выходили с веранды на поиски спрятавшихся девчонок. А потом та, которую нашли второй, очень тожественно шлепала неудачницу, выбирая для каждого шлепка новое место в саду, и ставя в новую позу.
Хотя Мишка, как всегда, перебарщивал. Например, разрешить

Category: Свингеры