Под лестницей Часть 2

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]Училка за столом сосредоточенно листала бумажки, слегка морщась от особенно громких выкриков. Костик опять против воли засмотрелся, но тут его пихнули. Сосед по парте Вася Казанский устраивался на стуле, основательно отдуваясь. Тяжело, наверное, такую кучу мышц таскать…

— Вась, а не тяжело тебе в таком тулупе?

Вася уставился непонимающе. Нет, тупым он не был, отнюдь, но реакции у него были… как бы сказать… в первую голову физические. То есть если бы Костик на него замахнулся, то улетел бы за ближайший горизонт, не успев даже руку до конца поднять. А вот абстракции Васе давались труднее.

— Чего ты? Чего тяжело?

— Забей, Вась. Геометрию сделал сегодня?

Все еще погруженный в предыдущий вопрос Вася оживился и расцвел.

— Да ты че, нет, конечно! Давай!

— Да я тоже нет, — обломал его Костя. — Вон, Вилк… Виола точно сделала, у нее спроси. А я у тебя потом. Только там очередь.

— Подкааалываешь, да? Мне у Виолки всегда без очереди! — Вася вылез из-за парты и потопал в соседний ряд. Костик проследил его путь до парты Виолетты Агапенко, среди разбегающихся, как куры, одноклассников, и в который раз удивленно спросил кого-то внутри себя: «Ну как это, а?» Влюбленность Казана в Вилку он еще мог понять, ничего удивительного, чудовище и красавица; но какого хрена умница Вилка обратно влюбилась в эту гору??

Вилка, собственно, оставалась единственной в классе девчонкой, за три последних года так и не побывавшей в статусе «подхайки». (Байкова, понятно, не в счет.) Даже по пьяни инстинкт самосохранения не давал Костику наставить Васе рога.

-… Хай! Перекинемся?

С задней парты махали приглашающе. Что ли, действительно, пойти? Сколько там еще перемены? Ээ, три минуты…

— Не, пацаны! Не успеем уже! На следующей!

— А че, все, что ли? Сколько? Три? Да ну нафиг, успеем еще раз! Давай, Хай!

— Не, на следующей!

«Хай». Гы. Привыкли все-таки, приучились. «Хой», конечно, проще — но уж больно коннотации нелицеприятные. То есть не повезло с фамилией, однозначно… Внутри головы сиплый голос немузыкально заорал: «Демабилизаааацыыыыяааааа!», и Костик некоторое время развлекался, с хрустом затаптывая его в извилины. Но мысль уже сбилась, понеслись какие-то фрагменты про попсу и рок, потом его вынесло на привычную мысль об его отделенности от окружающих, но тут случился звонок, и все мысли разом заслонил липкий ужас с ехидной ухмылкой и невидимой, но ясно ощущаемой рыжей гривой.

— Ну? Что еще ты помнишь?

— Ну, это… там еще Гайдар был, во. Кем он… президентом, да, точно. Президентом. А министром у него… министром…

— Ннну?! Кто министром?!

-… Ч… Чубайс… нет? …

Нелли прикрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов-выдохов. Только не смеяться. Только. Не. Смеяться. И не смотреть на это чудо, а то точно не удержусь. Сползу со стула и буду кататься по полу у Васиных ног, а Вася будет смотреть непонимающе, и класс я после этого никогда обратно не построю. Так, все? Открываем?

Возникшее в открытых глазах изображение Виолы Агапенко, отчаянно изображающей спор десяти взбесившихся глухонемых, швырнуло стрелку манометра далеко за красный сектор. Нелли успела только придать перекошенному лицу видимость запредельной ярости — и, всхлипывая, рванула между партами к входной двери.
Куда она… наружу… закрыть… чуть подальше… еще… ой, я сдохну… президент… гайдар… ой, вилка дура… ой, мамочка…

Когда судороги стихли (хохотать-то все равно нельзя, вокруг уроки идут) , учительница истории Нелли Наумовна Баранова, она же — для друзей — Рыжая Нелька, поднялась, держась за стенку, и отправилась в туалет промывать глаза. Хрен с ними там, в кабинете, пусть три минуты пошумят, приду — заткнутся. Еще и решат, что довели училку до истерики, тише сидеть будут.

В кабинете тем временем шла гражданская война. Девчонки хором жалели Наумовну и орали на Васю. Вася переминался у доски и бурчал, что он же не виноват, что у этих президентов все так сложно, и чего вообще, он ее и не доводил совсем, сама такая нервная. Пацаны разделились: часть орала на девчонок, защищая собрата, несколько ренегатов вопили, как ни странно, в защиту училки, с задней парты слышалось азартное «А я ее дамой!». Агапенко терла занемевшие руки и с влюбленной жалостью смотрела на вяло отбивающегося от наскоков Васю.

Хлопнула дверь. Гам мгновенно стих, оставив после себя чересчур увлекшееся «… шестеркой твоего туза! . . » Наумовна, впрочем, только сверкнула глазищами в сторону игроков: эти ее как раз боялись и уважали больше всех. Любого из них она могла сделать беспробудным двоечником по своему предмету — но не делала, получая в ответ поразительно тихие на уроке задние парты. Вот и сейчас стихли в момент… хотя карт из рук не выпустили, буратины.

Вася все еще не решился сесть на место. Вот черт. Ладно, на пять минут меня сейчас хватит…

— Ну что, Василий? Вспомнил, кто там был министром?

— Этот… Гайдар и был, да. Президентом был, как его, Горбачев, а потом, этот, Ельцин, — при упоминании последнего Вася непроизвольно расплылся в ухмылке. Ну конечно, что они про него знают? Правильно — что бухал без просыпу…

— Садись, на трояк наговорил. Шоколадка с тебя Вил… Виоле, запиши в дневник. Агапенко, отвернись, ты в нем дыру прожжешь!

Класс хрюкнул. Явно отошла уже Наумовна от истерики, шутит вон. Чего у нее не отнимешь, так это умения быстро успокаиваться. Молодая еще, видимо, нервы не истрепаны.

— Так, начинаем новую тему. «Последствия гайдаровских реформ в России». Что ты хочешь, Байкова?

Света Байкова исполняла роль, среднюю между старостой класса и пресс-секретарем бандитской группировки. Посредством нее класс обращался к внешнему миру с просьбами, предъявами и пожеланиями здоровья (впрочем, вполне искренними) . Нелли никак не удавалось разобраться, сколько в произносимом Светой самой Светы, а сколько — «коллективного я» одиннадцатого «А».

— Нелли Наумовна! Мы очень извиняемся перед вами за то, что случилось! Мы постараемся, чтобы такое не повторилось! Простите, пожалуйста!

Ну, ладно, хоть виноватыми себя чувствуют. Хоть кто-то. Хоть отчасти. Хоть даже одна Байкова.

— Спасибо, Света. Скажу вам, ребята: вы меня сегодня довели. Постарайтесь, чтобы это действительно не повторялось. Это в ваших же интересах. Все, продолжаем. Пункт первый: «Экономические последствия либерализации цен»…

Рассказывая про гиперинфляцию, бартер и падение производства, Нелли одновременно рассматривала класс, пытаясь понять: они хоть что-то воспринимают из того, что я им долдоню? Это же на их памяти уже было. . впрочем, нет, вру, этим было по два-три года, какая память. Они помнят в лучшем случае середину девяностых, а в основном уже — конец, с кризисом и подъемом. Но родители же им должны были рассказывать в детстве?!

Класс слушал вежливо, старательно — но без всякой реакции.
Надо, мол — запомним… до контрольки… Нафиг нам эти ужасы, если разобраться?

Переводя взгляд с лица на лицо, Нелли старательно избегала четвертой парты во втором ряду слева. От Васиной сосредоточенной физии опять на хи-хи пробьет, а соседушка его… вот кого бы удавила, честное слово. Нелли внутренне поежилась, в очередной раз наткнувшись на эту пугающую мысль.

С чего все началось? Классе в седьмом, кажется, когда студентка Нелька гостила дома на зимних каникулах, Катька пришла со школы зареванная; мать от нее ничего не добилась, но сестре она, проплакавшись, рассказала. В рассказе фигурировал некий Костян с неприличной кличкой, из параллельного, доводящий ее до слез издевательскими репликами.

Надо признать, что на тот момент покрытая веснушками рыжая растрепа Катька была разве что соблазнительной мишенью, в соблазнительную девушку ей предстояло превратиться года через два. Но, встретив назавтра сестру возле школы, Нелька была всерьез шокирована: в ее время в этой школе таких слов девчонкам не говорили. Внутренне она ждала, что сейчас прозвучит что-нибудь на тему национальности, и тогда можно (и нужно) будет идти отрывать уши и что там еще можно оторвать у семиклассника. Не знал тогда Костян Хоев, какие важные части организма спас ему внутренний голос, шепнув в критический момент: «А вот это уже лишнее!»

В тот раз Нелька не стала вмешиваться, хорошо уже понимая (после шока педпрактики) , что она скоро уедет — а Катьке быть среди «этих» еще годы и годы. «Сама должна справиться», — так она сказала матери, а сестре объяснила доступным языком, куда следует посылать малолетних гопников. И наизусть повторить заставила. Осознавая, что в особом аду для педагогов в этот момент сияющие черти прикручивают сияющую табличку «Н. Н. Баранова» на совсем уж нестерпимо сияющий пустой котел.

В последующие приезды на расспросы сестры Катька бодро рапортовала, куда отправляются те, кто на нее наезжает. Теперь уже наступила Нелькина очередь заучивать наизусть заковыристые обороты: ученица определенно превзошла учительницу. Которая и учительницей-то еще не была, кстати. А тем летом, когда сестра отгуляла на выпускном из девятого, Н. Н. Баранова закончила свой истфак — и приехала преподавать в родной школе. С красным дипломом в сумке и ходящей кругами под рыжими волнами мыслью: «Вот попала, а?» А куда деваться, если мать совсем уже работать не может, пенсия никакая, а Катюха в самом опасном возрасте и без копейки карманных денег? По рукам же пойдет, моргнуть не успеешь.

Да и, в конце концов, это еще не котел с табличкой. Выберемся.

И когда сестренка ей радостно и по большому секрету рассказала, что она уже… это… ну, с мальчиком… , и назвала имя мальчика — вот тогда и плеснула под волнами новорожденная мысль: «Удавлю!» И с тех пор так и ходила там, в глубине. Потому и огибал взгляд училки Наумовны четвертую парту во втором ряду слева.

И все-таки не обогнул.

У старшеклассника Хоева последние полтора года тоже зрели некие смутные мысли относительно исторички-истерички. Что-то из области «обесчестить и бросить в полк». Конечно, воли им Костик не давал, невозможному в данной реальности обесчещиванию и бросанию предпочитая старательный обход рыжей стервы по максимально возможному радиусу… но в глазах что-то плескалось, видимо.

— Итак, начиная с девяносто третьего года… Что ты на меня так смотришь, Хоев?

— А что, нельзя? Я вообще-то на вас и должен смотреть.

— Ты слушать должен! А не пялиться!

(Хихиканье на грани слышимости)

— Кто пялится? Я?? Да было б на что пялиться.
.. ой, бля…

В тишине громко упала выпавшая у Оли Киреевой ресница. Старшеклассники на линии, соединяющей училку и Хая, инстинктивно легли на парты — когда в канале пойдет разряд, каждый сантиметр расстояния может спасти жизнь. Физику в классе любили.

Запахло озоном.

— Тты. Ссс… Встал быстро!

С грохотом товарного поезда меееедленно отодвигается стул.

— Сюда иди! Исссторик, ссукин ссын!

— Да ты вообще, что ли? Белены обожралась?!

— Сюда, я сказала, козел безрогий! И заткнись, пока есть что затыкать!

(Шепот в пространстве, не имеющий отношения к звуковым волнам: «ващщщще… «)

Подчеркнуто шаркающие шаги.

— Ну, пришел. Че теперь?

На этот раз взгляды почти вплотную. Нелькины волосы начинают пушиться и вставать дыбом. Вот-вот заскачут искры.

— Ты, урод! Историком себя вообразил? Рассказывай.

— Че рассказывать?