Пятое время года Часть 19-8

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]- М-м-м-м? — вопросительно промычал Расим, вопрошающе глядя на Димку — то ли не соглашаясь с таким Д и м и н ы м решением, то ли спрашивая-уточняя, правильно ли будет ему, Расику, так делать; глядя Димке в глаза, Расим снова попытался проглотить, продавить в себя Д и м и н у сперму, и снова сделать это он не смог — ничего у него, у Расика, не получилось.

— Расик, не мучь себя… вставай! — уверенным — командным — голосом проговорил Димка, видя бесполезность предпринимаемых Расимом усилий. — Выплюнь в раковину! — категорично проговорил Димка, и Расик, уже не раздумывая — всецело подчиняясь Д и м е, тут же соскочил с кровати.

Ну, а что ему, Расику, оставалось делать? Если б Д и м и н о й спермы было б чуть меньше, Расик её проглотил бы без всяких сомнений, — проблема возникла чисто техническая, а вовсе не по сути… непреднамеренно и вместе с тем дразняще соблазнительно мелькнув матово-белой попой, голый Расим с округлёнными, как мячики, щеками, скрылся в ванной комнате, — Димка, проводив Расима взглядом, невольно улыбнулся… он улыбнулся Расиму, себе, прошедшей ночи, этому утру, начинающемуся дню — он, Димка, был счастлив! В ванной комнате зашумела вода… «я люблю тебя, Расик!» — горячо, благодарно, порывисто подумал Димка, и нежность… неизбывная нежность вновь наполнила юное Димкино сердце, — энергично вставая с кровати, Димка потянулся за телефон, чтоб посмотреть, сколько времени.

А времени было уже о-го-го — до завтрака оставалось не более двадцати минут… а ещё нужно было хотя бы на пару минут стать под душ — обмыть пиписы, нужно было почистить зубы, заправить постели, одеться-собраться, поцеловать — и не раз!

— Расика, расставаясь с ним на весь день, — «успеем!» — подумал Димка, рывком сдирая с кровати Расима одеяло-покрывало, которым они укрывались ночью; Димка перебросил одну из подушек на свою кровать, быстро расправил смятую простынь, смахнув с неё несколько чёрных коротких волосков, затем аккуратно застелил покрывало… всё, одна кровать была готова!

Никакого темнеющего влагой пятна на его, Димкиной, кровати не было — простыня и матрас, облитые минералкой, за ночь высохли, и Димка так же быстро и аккуратно застелил свою кровать; свои трусы Димка сунул под подушку, а трусы Расика, на мгновение прижав к лицу, положил на кровать Расима, — трусы Расим надел вчера вечером после душа, через какое-то время Димка трусы с Расима стянул, и потому никакого волнующего запаха он, Димка, не уловил… «наверное, Расик сейчас удивился бы, если б увидел, как я целую его трусы… наверняка решил бы, что живёт с сумасшедшим» — весело подумал Димка, направляясь в ванную комнату… «а я, Расик, не сумасшедший… я никакой не сумасшедший — я просто очень, очень тебя люблю!» — мысленно подумал-пропел Димка, чувствуя, как всего его распирает от счастья.

Расим стоял к Димке спиной — обнаженный, стройный, по-мальчишески тонкий и гибкий, но при этом ничуть не субтильный, с плавно округлой, скульптурно оттопыренной попкой, — у Димки при виде стоящего к нему задом Расима сладко ёкнуло сердце… как словно бы он не кончил — не разрядился — всего несколько минут тому назад! Расим, в зеркале увидев возникшего в дверном проёме Д и м у, оглянулся назад — виновато посмотрел Димке в глаза.

— Дим, я не смог… — извиняющимся тоном проговорил Расим, имея в виду не проглоченную Димкину сперму. — Я выплюнул…

Димка, глядя Расиму в глаза, с улыбкой шагнул в ванную комнату, — Димка приблизился к парню вплотную, горячо прижался к нему сзади, кольцом обхватив его плечи жарко скрестившимися на груди руками… он, Димка, плотно, страстно и нежно вдавился в Расима грудью, животом, пахом, словно стараясь тело Расима нерасторжимо соединить с телом своим, и Расим в то же мгновение почувствовал, как в ложбинку между сочно округлыми полушариями его сомкнутых ягодиц ощутимо вдавился упругим валиком полустоячий Димин пипис, — прижимаясь щекой к щеке Расима — глядя в отражаемые зеркалом глаза Расима, Димка чуть слышно выдохнул-прошептал:

— Я люблю тебя, Расик! — и тут, не деля паузы — не давая Расиму никакой возможности уточнить-поправить, чем, по мнению Расика, являются их отношения, быстро и весело проговорил: — Знаешь, сколько у нас до завтрака времени?

— Сколько? — хлопнул Расим ресницами, глядя в отражаемые зеркалом счастливые Димкины глаза.

— Пятнадцать минут!

— Дима! Мы опоздаем! — Расим шевельнул плечами, пытаясь высвободиться из Димкиного объятия.

— А вот ни фига! — рассмеялся Димка, размыкая руки. — Делаем, Расик, всё быстро-быстро…

И действительно, они успели — уложились в пятнадцать минут! Быстро почистили зубы, со смехом толкаясь у раковины; стали на пару минут под душ — ополоснулись без мыла, наскоро; быстро обтёрлись, вытирая одновременно и себя, и друг друга, причём, вытирая Расима, Димка всё время норовил ухватить его за пипис, а Расим, резко отводя назад попу, каждый раз проворно уворачивался, отстранялся, не давался — со смехом крутил попой, отталкивая Димкину руку от своего тяжело колыхавшегося между ног потемневшего мальчишеского пиписа… он, Расик, приятно был удивлён, увидев, что Дима заправил не только свою кровать, но также заправил кровать его, — «нашу кровать» — подумал Расим, надевая трусы; Расик, не раздумывая, надел свой желтый пуловер; Димка сунул в карман голубых джинсов телефон и деньги… уже в дверях Димка неожиданно остановил Расима:

— Растик, постой… я поправлю тебе воротник на рубашке! — но вместо этого, когда Расик, повернувшись к Д и м е, замер, он, Димка, страстно прижал Расима к себе… одной рукой обвив Расима за шею, Димка ладонью другой руки страстно скользнул по Расимовым ягодицам. — Расик… я люблю тебя! Каждую минуту, каждую секунду… я люблю тебя, Расик! — горячо выдохнул Димка, вжимая свой пах в пах Расима.

— Дима, мы опоздаем! — Расим почувствовал, как у Д и м ы твердеют брюки… ну, то есть, стремительно наливается, каменеет, наполняется твердостью то, что в брюках — его, Д и м и н, пипис.

— Каждую минуту, каждую секунду… я люблю тебя! Просто люблю… — Димка, нежно коснувшись губами губ Расима, разжал объятия — времени действительно не было ни минуты.

— Дим, а воротник… — проговорил Расим, одновременно с этим подумав, что хорошо… хорошо, что нет времени, потому как у него, у Расима, от Д и м и н о г о объятия, от его жаром опалившего голоса, от его странно волнующих слов в трусах началось сладостью наполняемое ответное шевеление. — Ты воротник на рубашке хотел мне поправить…

— А я что сейчас делал? — рассмеялся Димка, открывая дверь.

Они, Расим и Д и м а, не опоздали — они вышли из кабины лифта в холл за минуту до времени «общего сбора», а если учесть, что Лерка Петросян, она же девушка эмо, снова — к всеобщему неудовольствию — задержалась на целых пять минут, то они, Димка и Расик, вообще спустились к завтраку, можно сказать, заблаговременно… во всяком случае, на то, что парни, живущие вместе в двуместном номере, появились в холле тютелька в тютельку, никто внимание не обратил; после завтрака Расик отправился в номер, чтоб для выхода на улицу взять свою и Д и м и н у ветровки, а Димка подошел к своим одноклассникам…

Начинался новый экскурсионный день, и в этом н о в о м дне ему, счастливому Димке, теперь было труднее всего скрывать своё счастье, — его, Димку, буквально распирало от любви, оказавшейся взаимной, ему от счастья хотелось прыгать, петь, смеяться, хотелось всех любить и обожать, а вместо этого он, усмиряя ликующую душу, должен был выглядеть таким, каким он, десятиклассник Димка, был вчера, позавчера, неделю назад… это было неправильно, было абсурдно, нелепо, но в мире, погрязшем в тотальном лицемерии, где лицемерие правило бал, где взаимная любовь, где упоительное счастье, где искренность сердца могли легко сойти за ненормальность, нужно было казаться прежним — в меру ироничным, прагматичным, чуть насмешливым…

Нужно было казаться таким, как в с е, — он, шестнадцатилетний Димка, уже умел прятать свою нежную душу, свои сокровенные чувства и мысли под самыми разными масками, но на этот раз — в это утро! — он проделал это не без некоторого труда, потому что счастье его было реально, действенно, всеобъемлюще.
.. можно всегда умело спрятать, скрыть от других своё настроение, свои мысли, свои симпатии-антипатии, но как спрятать, как утаить-скрыть от других себя самого? Любовь к Расику была не частью Димкиных устремлений, а была для него, для Димки, в с е м — любовь была самим Димкой, она была тождественна Димке: ведь он, Димка, вовсе не для красного словца сказал Расику, что он будет любить его, Расика, каждую минуту, каждую секунду…

А ещё у него, у Димки, было внутри в виде кальция-калия и прочих «различных компонентов» утреннее наслаждение любимого Расима — внутри у него, у Димки, был оргазм бесконечно любимого, неповторимого, самого прекрасного парня на свете! Димке казалось, что он сердцем чувствует сок любимого Расика — ощущает-чувствует внутри себя извергнутую Расимом сперму… «хорошо, что хоть это не нужно скрывать — что мы все пока ещё не прозрачные» — весело подумал Димка, не без некоторого внутреннего усилия переключая себя на пустую повседневность, потому как теперь для него, для Димки, пусто было везде, где он не мог прикоснуться к Расиму, не мог обнять его, поцеловать, прижать к себе… или — хотя бы видеть его, любимого, рядом, — Расик поехал в номер за и х ветровками, и Димка, проводив его взглядом до кабины лифта, подошел к одноклассникам.

— Ну, и что ты, Димочка, обо всём этом думаешь? — Светусик, демонстрируя своё возмущение, капризно поджала губки, вопросительно глядя на Димку чуть округлившимися всё от того же возмущения глазами.

— О чём? — не сразу понял Димка, потому как в этот момент он, Димка, подумал о Расике… точнее, подумал о том, где можно купить вазелин.

— Не «о чём», а «о ком»! — поправила Димку Ленусик. — О Лерке… о ком же ещё! Она снова всех нас задержала! Снова все её ждали…

— А мы ведь ей всё вчера объяснили… — поддакнула Маришка.

— Срать она хотела на наше мнение! Коза, бля, драная… — перебила Маришку Ленусик, для полноты выражения своих чувств употребляя слова из общепринятого лексикона.

«Ёлы-палы! Опять двадцать пять… как им не скучно мусолить одно и то же? — невольно подумал Димка, ощущая себя заложником не своего, то есть в н е ш н е г о, мира, который мешал ему, Димке, всецело сосредоточиться на сладких, радостных мыслях о Расике. — Одно и то же… и всё это надо слушать, надо поддакивать, надо им что-то в ответ говорить — изображать соучастие…

Какая тотальная скука в этом всём!» — Ощущение пустоты, неискренности, никчёмности мира л е н у с и к о в возникало у Димки и раньше, но теперь — на фоне ликующего в нём счастья — он почувствовал это всё неожиданно остро. — «Скука, — подумал Димка, — это не то состояние, когда нечего делать, а скука — это когда вокруг пустота: пустые слова, пустые проблемы, пустые эмоции… неужели они всё это не понимают — не чувствуют, не осознают?» Эти мысли возникли у Димки всего лишь на миг — промелькнули чувством легкой, снисходительной жалости к гламурным л е н у с и к а м, заполняющим пустоту своих душ вперемежку с матом пустыми, из пальца высосанными проблемами-переживаниями, и тут же мысли эти исчезли, улетели-испарились, потому что его, упоённого счастьем Димку, переполняла пьянящая, радостная, никому не видимая любовь.

— А, кстати, где она, наша Лерка? — неожиданно для самого себя проговорил Димка, ещё сам не зная, сам не осознавая, зачем он об этом спрашивает; вопрос с его губ сорвался спонтанно… а может быть, и не спонтанно — надо же было ему, Димону, проявлением внешней жизнедеятельности маскировать то, что у него пылало в душе.

— Вон, бля, стоит! Изучает пожарные выходы… — язвительно проговорила Ленусик, кивнув головой в сторону одиноко стоящей Лерки.

— Лера! — позвал Димка, повернув голову в ту сторону, куда показала Ленусик.
— Иди к нам… есть один неотложный вопрос!

И снова… снова слова эти проговорились, вырвались из Димки совершенно спонтанно! Он, позвав Лерку — говоря «неотложный вопрос», вместе с тем понятия не имел, о чём её, Лерку, он может спросить, — ему, влюблённому Димке, просто хотелось… хотелось двигаться, танцевать и петь, потому что прошло уже пять минут, как Расик скрылся в кабине лифта, а это значило, что время его краткосрочной разлуки с Расиком неуклонно движется к концу, что Расик вот-вот покажется вновь… разве этого было мало для ощущения радости?

Димкина радость была никем не видима — она, его солнечная радость, весело плавилась у него в душе, но разве это играло какую-то роль? Важно было другое: радость рождала великодушие, и Лерка… то ли Лерка почувствовала, смогла уловила в голосе одноклассника Димки — для девчонок Димочки, для парней Димона — это совсем не обидное великодушие, то ли она решила-подумала, что глупо делать вид, будто интереснее схемы пожарных выходов на свете ничего не существует, а только, секунду поколебавшись, она, Лерка, неспешно подошла к стоящим в центре холла одноклассникам.

— Что? — вопросительно посмотрела девушка эмо на Димку. — Какой неотложный вопрос?

«Блин! Таким тоном спросила, как если б пришла оказать нам посильную помощь… типа: чем могу вам помочь? Ну, елы-палы… непробиваемая!» — весело подумал Димка, мысленно удивляясь Леркиной независимости; видимо, эту же самую интонацию в Леркином голосе уловила-почувствовала и Светусик, потому что подкрашенные губки у Светусика невольно передёрнулись, сложившись презрительно-возмущенным бантиком, что, в свою очередь, тоже не ускользнуло от веселящегося Димки.

— Ты сегодня без телефона… — с невольной улыбкой проговорил Димка, и снова ни в его голосе, ни в его улыбке не было для неё, для девушки эмо, ничего такого, что могло б показаться обидным или насмешливо-снисходительным. — Чего ты без телефона? Мне, конечно, без разницы, но… с телефоном тебя видеть как-то привычнее.

— Разрядились обе батарейки, — спокойно проговорила, произнесла Лерка, едва заметно пожав плечами. — Я думала утром поменять, а второй элемент тоже разряжен… вот! Если, Дима, тебе интересно… я ответила на твой вопрос?

— Лерка, скажи… — в разговор неожиданно вклинился Толик, — а чего ты всё время в своём телефоне делаешь? Ну, то есть, всё время… всё время ты с телефоном! Вовчик вон тоже в свой телефон частенько лупится, так он в интернете порнуху смотрит… это нам всем понятно! — Толик, глядя на Вовчика, весело рассмеялся. — А ты? — Толик посмотрел на девушку эмо. — Тоже, что ли, порнуху смотришь?

— Блин! Чего ты врешь? — лениво проговорил Вовчик, нисколько не обижаясь на Толиковы слова. — Ты лучше, Толян, чем трепать языком, ссылки в браузере на телефоне своём покажи… сразу всем станет ясно, кто и что из нас смотрит.

— Я изучаю японский язык, — спокойно проговорила девушка эмо. — У меня там стоят две программки… ну, и ссылки на сайты японской культурой — туда ещё захожу…

— Какой ты язык изучаешь? — у Толика от неожиданности полезли, поползли вверх брови… и не только у Толика! Удивился Димка. Ещё больше удивились Вовчик и Серёга. Развязался бантик на губах у Ленки — у Ленусика. Заморгала — часто-часто — длинными ресничками Маришка. Вмиг слетела гламурность с лица Светусика. Елы-палы… они, все вместе и поодиночке, ожидали от Лерки чего угодно, но только не этого — не изучения японского языка… потому Толик и уточнил — проговорил-переспросил — словно он ослышался или не поверил своим ушам.

— Японский, — проговорила Лерка, явно наслаждаясь произведённым эффектом и вместе с тем совершенно не рисуясь — нисколько не выпендриваясь — перед своими одноклассниками.

— А на хуя? Ну, то есть… зачем тебе нужен японский? — на лице Вовчика отобразилось и недоверие, и недоумение, и невольно вспыхнувший интерес… причём, всё это было настолько искренним, что Вовчик, который даже в компании парней матерился лишь в исключительных случаях, теперь, глядя на Лерку, не смог сразу найти никакого другого — менее экспрессивного слова-выражения — чтоб внятно и коротко выразить свой вопрос.

— Интересно, — Лерка пожала плечами. — Каждый чем-то интересуется…

— Ну, блин… дела! И что — ты можешь что-то сказать сейчас на японском? — недоверчиво проговорил Толик.

— Могу, — отозвалась Лерка.

— Ну, например! — живо вклинился в разговор Серёга.

— Ну, например… — Лерка на миг задумалась и, улыбнувшись, вдруг проговорила — мелодично пропела — длинную непонятную фразу из музыкальных, непривычных уху звуков.

— Охуеть! — коротко выразил своё неподдельное восхищение Серёга. — Ну… и что это значит?

— Я сказала, что нет времён года в нашем обыденном понимании — что за окном может быть ненастная осень, но если в душе человека в это ненастную пору расцветает сакура, то это значит, что для него за окном наступает весна… — Лерка, словно извиняясь, снова улыбнулась. — Я эту фразу не сама составила — я её прочитала на сайте, она мне понравилась, и… я её просто выучила.

— Ни фига себе — «просто»! — хмыкнул Толик. — Ты по-японски шпаришь, как гейша, а мы ничего об этом не знали…

— А никто никогда об этом не спрашивал, — Лерка снова пожала плечами.

— Между прочим, Толя… гейша у японцев — это то же самое, что у нас элитная девушка для оказания вполне конкретных услуг, — весело проговорил Вовчик, демонстрируя всем свою продвинутость. — И потому никакого отношения это слово к нашей однокласснице Лере Петросян не имеет. У тебя, Толя, лишь одно на уме…

— Между прочим, Владимир, гейша — это совсем не то, о чём думаешь ты, — рассмеялась Лерка. — Гейша — это… ну как у нас тамада, только в более утончённом варианте. Название этой профессии состоит из двух иероглифов — «искусство» и «человек» — и, таким образом, означает это слово «человек искусства». А то, о чём ты подумал, называется дзёро…

— У них, может быть, это и тамада… — хмыкнул Серёга. — А у нас гейша — это пассивный гей… гей-ша! Всё равно что банкир-ша, президент-ша, комендант-ша, бармен-ша, генераль-ша…

— Ёлы-палы… вот чем Серёга наш озабочен! А мы и не знали… — Толик вмиг сделал блудливо-весёлое и в то же время приятно-изумлённое лицо. — Такие познания в языке… офигеть, сколько всякого нового узнаёшь про одноклассников!

Парни — включая Димку и самого Серёгу — весело, дружно рассмеялись… ну, а чего им было не смеяться? Нормальные шутки нормальных парней… Лерка тоже рассмеялась — вместе с парнями. Глупее всех себя чувствовали всё это время л е н у с и к и, и, как говорится, было от чего… во-первых, их неприятно поразило, что Лерка, оказывается, совсем не такая дура, какой она им, л е н у с и к а м, казалась, а во-вторых, они, то есть Ленчик, Светик и Маришка, не почувствовать, как парни всё своё внимание переключили на эту в ы ё б и с т у ю Петросян… и даже Димочка — даже Димочка! — их, красивых девочек, тоже предал! Было отчего им, л е н у с и к а м, огорчаться…

Летом Светусик гостила у бабушки — была в деревне как раз в тот день, когда было у бабушки день рождения; в гости к бабушке на день рождения пришли другие бабушки — все они за столом выпили водочки, поговорили немного и стали петь всякие древние песни; так вот: слова из одной такой песни ей, Светусику, врезались в память.
.. всю песню Светусик не запомнила, а две строчки в памяти остались, и теперь всё было — как в той песне… в той самой песне, что грустно, проникновенно тянули-пели в июльских сумерках позднего деревенского вечера чуть подвыпившие бабушки: «зачем вы, девочки, красивых любите — непостоянная у них любовь»… всё было в жизни — как в песне! А поскольку у гламурных девочек тоже временами есть душа, Светусику на какой-то миг даже стало себя немножко жалко… впрочем, немножко — чуть-чуть.

В это момент двери лифта разъехались, разошлись в стороны, и из кабинки вышли Расик, Зоя Альбертовна, несимпатичный парень с несимпатичной девушкой, два представителя солнечной Африки плюс ещё одна женщина средних лет, — Димка свой жаждущий взгляд устремил на Расима… елы-палы, до чего же он хорош был, этот любимый пацан в своём солнечно-желтом свитере, в по-мальчишески распахнутой ветровке, в голубых, идеально сидящих джинсах, в белых спортивных кроссовках… он для всех был самым обычным, самым обыкновенным пацаном, а для него, для Димки, он был упоительно, сказочно, солнечно красив, этот школьник-девятиклассник!

Он был обалденно хорош своей робкой, не очень умелой, но искренней страстью ночью… он был обалденно хорош в постели утром — во время их сладкой игры на флейтах… он был обалденно хорош сейчас — в своём солнечно-желтом пуловере… «я люблю тебя, Расик!» — как заклинание, мысленно прошептал Димка, чувствуя, как в груди у него от невидимой нежности млеет сердце, а в катоновых тесных плавках — при одной лишь мысли о прошедшей ночи и сегодняшнем утре! — начинается тоже невидимое, но не менее ощутимое сладкое набухание… не доходя нескольких метров до Д и м ы и до стоящих с ним рядом старшеклассников, Расим деликатно остановился, — невольно улыбнувшись Димке, Расик глазами спросил у Димки, что ему делать с его, с Д и м и н о й, ветровкой — подойти и отдать или он, то есть Д и м а, сам подойдёт к нему, к Расиму, чтоб ветровку свою забрать…

Ветровку он, Расик, прижимал к груди, — Димка внутренне дёрнулся навстречу любимому Расику, но, неожиданно подумав, что и его, Димкины, одноклассники, и одноклассники Расима должны постепенно привыкать видеть их совершенно нормальные — повседневно дружеские — отношения, чуть протянул руку в сторону деликатно остановившегося Расима, тем самым давая понять Расиму, что он, Расим, может смело подходить… иерархия в школе была железная!»А потому, — подумал Димка, — пусть все привыкают видеть нас вместе — пусть у всех ненавязчиво формируется убеждение, что, оказавшись в одном гостиничном номере, мы не просто прожили десять дней на одной территории, а стали за эти дни друзьями…

В принципе, мелочь — захватить заодно и мою ветровку, но из таких каждодневных мелочей для всех вокруг незаметно и потому совершенно естественно за десять дней нарисуется вполне убедительная картина наших нормальных дружеских отношений, и потом, когда мы вернёмся домой, никто не будет удивляться, что наши дружеские отношения естественным образом продолжатся в школе… сущая мелочь, но завтра, Расик, я принесу ветровку тебе — и это будет выглядеть такой же дружеской услугой, какую сегодня оказал мне ты! Главное — не перегнуть палку, не переборщить, то есть всё делать так, чтобы всё выглядело естественно… »

[/responsivevoice]

Category: Гомосексуалы