Пятое время года Часть 19-5

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]В Димкином шепоте было столько нежности, столько нескрываемой, жаром пышущей страсти, столько искренней, не подлежащей никакому сомнению л ю б в и, что у Расима по телу вновь побежали щекотливо-сладостные мурашки…

Cловно сладкий озноб прокатился по телу — то ли от странно волнующих Д и м и н ы х слов, то ли от той интонации, с какой он слова свои выдохнул-прошептал, — старшеклассник Д и м а, лёжа под Расимом — лаская Расима горячими ладонями, упорно называл дружбу любовью, при этом он говорил «люблю» ему, Расиму, так страстно и проникновенно, так радостно, так уверенно, что Расим, невольно сжимая, конвульсивно стискивая от удовольствия мышцы сфинктера, неожиданно для себя подумал, что, наверное, дружба… «настоящая дружба — это любовь» — подумал Расим, чувствуя, как в теле его незримо плавится, полыхает щекотливо-сладкий озноб.

— Расик… — прошептал Димка, целуя Расима в губы… не в засос целуя, а нежно касаясь губами губ.

— Что? — отозвался Расим, невольно млея от удовольствия.

— В душ идём?

— Идём, — словно это, проговорил Расим.

— Так вставай с меня… — тихо засмеялся Димка, не разжимая объятий.

— Ты меня держишь — не пускаешь… — засмеялся — отозвался смехом на смех — Расими.

— Потому что, Расик, я люблю тебя… — прошептал Димка, снова касаясь губами губ Расима.

— Дима, ты всё время… всё время об этом говоришь! — отозвался Расим с едва уловимым осуждением в голосе.

— Потому что я люблю тебя… — повторил Димка и, тихо засмеявшись — ещё крепче прижимая Расима к себе — пояснил-добавил: — Я всё время… всё время тебя любою!

Откуда ему, Расиму, было знать, что эти слова — «я люблю тебя!» — он, Димка, за два месяца проговорил-прошептал мысленно бессчётное число раз: он говорил эти слова в школе, видя Расика на перемене — мимолётно скользя ничего не выражающим взглядом его лицу, он шептал мысленно эти слова, глядя Расику вслед — надеясь, что Расим каким-то образом однажды почувствует его, Димкину, любовь, он шептал эти слова дома, мысленно представляя Расима…

Бессчётное число раз эти слова, обращённые к Расиму, выдыхались Димкой в пустоту, и вот — Расим был рядом… любимый Расик был рядом, и Димка готов был снова и снова повторять «я люблю тебя», упиваясь одним лишь тем, что он может говорить это вслух — может говорить эти слова ему, любимому Расиму…

— Вставай! — Димка, разомкнув объятия, шутливо хлопнул Расима по попе… и детское слово «попа» нравилось Димке применительно к Расиму, и нравилось слово «вазелин», потому что завтра он купит этот самый вазелин, чтобы любить Расика глубоко — до самого донышка… чтобы любовь Расима ощутить в себе — в своём жаждущем т а к о й любви теле… он, Димка, готов был любить всё, что имело хоть какое-то отношение к любимому Расику!

Расим, поднимаясь, оторвал свой живот от живота Димки — отлип от Димки, часть Д и м и н о й спермы забирая с собой, часть спермы своей отставляя на теле Д и м ы, — «всё перемешалось» — подумал Расим, вставая на пол, и тут же, вслед за ним, упруго колыхнув телом, встал на ноги Димка, чувствуя, как холодком обдало его мокрый от спермы живот.

— Держим курс на ванную… кто навигатором будет? — дурачась, прошептал Димка.

— Ты! — рассмеялся Расим, тут же включаясь в Д и м и н о дурачество.

— Согласен… ну, Расик… опять ты меня уболтал! — отозвался Димка, рассмеявшись вслед за Расимом. — А если я навигатор, то делаем так.
.. — Димка протянув в темноте к Расиму руку, и Расим почувствовал, как член его оказался в свёрнутой Д и м и н о й ладони. — Идём… — легонько сдавив член Расима в своем кулаке, Димка потянул Расима за собой.

-Дима! — словно протестуя, с легким возмущением выдохнул Расим, но… непонятно было, то ли Расик возмутился действительно, то ли сделал вид, что он возмутился. — Ты как маленький… тянешь меня за пипис!

— А я и так маленький! — тут же согласился Димка, увлекая Расика за собой — держа его за мягкий и вместе с тем ощутимо упругий член. — Мне в баре даже вино не продали… барменша сказала: ты ещё маленький!

Расим рассмеялся, вспомнив, как Д и м а дурачил его по телефону, — ведь сначала он, Расим, подумал, что Д и м а всерьёз говорит про вино… а потом, когда понял, что Д и м а дурачится, стало слушать прикольно- в кайф… классный розыгрыш получился!

— А что — барменша поверила, что ты хотел мне вино купить? — откликнулся Димка, невольно улыбаясь.

— А фиг её знает… во всяком случае, на меня она смотрела осуждающе… может, она бы и не поверила, да ты ж в телефоне кричал: «вина! хочу вина!»… думаешь, она не слышала?

— Я не кричал: «вина! хочу вина!»… чего ты придумываешь? — Расим тихо рассмеялся.

— То есть, как это — я придумываю? Ничего я не придумываю! — запальчиво проговорил Димка, с трудом удерживая смех. — Хочешь, завтра пойдём, и ты сам у ней спросишь… она подтвердит, что слышала, как ты требовал в номер вина, кина и главного администратора… спросим?

— Спросим! — подыгрывая Димке, живо отозвался Расим.

— Вот… сразу говоришь, что спрашивать не надо! Потому что знаешь, что я прав… — Димка легонько сжал в кулаке чуть напрягшийся член Расима, чувствуя, как от ощущения в ладони горячего Расикова члена у него, у Димки, незримо разливается по телу сладостная истома. — Кажется, прибыли… без происшествий и аварий. Классный я навигатор? — улыбнулся в темноте Димка, пытаясь нащупать на стене сенсорный переключатель света.

— Ага, — отозвался Расим, вдруг подумав, что сейчас… сейчас Д и м а включит в ванной яркий свет, и они… как они посмотрят в глаза друг другу — при ярком свете? Разве им, двум парням, не будет стыдно за всё то, что они только что делали-вытворяли? Они, парни… они друг у друга сосали, и друг другу пытались вставить в попы, и Д и м а в попу его, Расика, целовал… и ещё говорил, что он завтра купит вазелин, а он, Расим, против этой покупки нисколько не возражал, — разве за это… за всё это им не должно быть стыдно?

Блин… «хорошо, если б свет сейчас не зажегся, по какой-то причине не загорелся» — подумал Расим, ощущая в своей пацанячей душе и смятение, и стыд… то есть, он, Расик, понимал, что, во-первых, стыдиться им уже поздно, потому как в с ё уже случилось — всё уже произошло; а во-вторых… во-вторых, стыдиться им было вроде как нечего, потому как всё, что между ними было в постели, было классно, причём классно им было обоим — и ему, и Д и м е…

Они оба сладостно кончили, и сперма их смешалась на их животах, — стыдиться им было нечего, и всё равно у Расима от чувства внезапно возникшей неуверенности неприятно засосало под ложечкой: Расиму вдруг показалось, что всё то, что они делали и что говорили друг другу в темноте, сейчас, когда Д и м а включит свет, будет восприниматься совсем по-другому… «неужели Дима об этом не думает?» — мелькнула у Расима смятением рождённая мысль…

— Блин, где же эта иллюминация… — нетерпеливо прошептал Димка, ладонью водя по стене; по идее, переключатель должен был бы иметь какую-то минимальную подсветку, но её то ли не было вообще, то ли она перегорела.
.. впрочем, то, что «по идее», часто не совпадает с тем, что «в реале», — как образно сформулировал один шибко популярный персонаж из театра абсурда, «мухи отдельно, а котлеты отдельно», возразив тем самым другому в своё время не менее популярному персонажу из того же театра, просившему не раскачивать лодку, поскольку, как он полагал, «все мы сидим в одной лодке», ну то есть, всё-все плывём в одной общей лодке: и зайцы, и герасимы, и дедушки мазаи, и муму…

И ленусики, и светусики, и Расик, и Димка, и девушка эмо, и озабоченные гопники, что зазывали Расима в свой номер, — все в одной лодке: absque omni exceptionae — ab unum omnes… как бы не так! — Блин… то вазелина нет, то свет не включается… что у нас, Расик, за жизнь? Не жизнь, а одно выживание… в трудных условиях… — ворчливо прошептал Димка, шаря рукой по стенке… ему, влюблённому Димке, не терпелось поскорее включить свет, чтоб при свете увидеть Расима рядом — обнаженного, доступного, отзывчивого…

Такого, каким Димка видел его всё время в своих фантазиях! Это Расик, пятнадцатилетний девятиклассник, в эту ночь лишь вкусивший сладость дружбы, но ещё не познавший счастья любви, по наивности, по неопытности и чистоте души своей в смятении думал, что то, что они делали в темноте, при ярком свете может показаться и постыдным, и нехорошим…

А Димка — уже не просто влюблённый, а счастливо влюблённый — думать о стыде не мог в принципе, потому как «стыд» и «любовь» были для него, для Димки, категориями несовместимыми, взаимоисключающими: любви не могло быть без обнаженности чувств и желаний, без неуёмности губ и рук, и потому говорить или думать о каком-то стыде после упоения страстью, после сладостного взаимного наслаждения было бы для него, для влюблённого Димки, и смешно, и нелепо, — Димке нужен был свет, чтобы видеть любимого Расика, чтоб смотреть на него, чтобы им любоваться… он, старшеклассник Димка, жаждал света!

Пальцы Димки были подобны заблудившимся в ночи пилигримам… наконец, Димка нащупал небольшой, со стенкой слившийся квадратик сенсора-переключателя, и — в ванной вспыхнул яркий молочный свет.

— Ну, наконец! — облегчённо выдохнул Димка, широко открывая в ванную комнату дверь… он повернул голову в сторону стоящего чуть позади Расима — посмотрел Расиму в глаза, и… на него, на Расима, из ярко блестящих, широко распахнутых Димкиных глаз хлынул поток такой неодолимой страсти, неизбывной нежности, радостной, торжествующей любви, что у Расима на миг перехватило дыхание… «разве так можно смотреть парню на парня?» — подумал Расим… и вообще: никогда он, Расим, не видел такого обжигающе солнечного, счастливого, ликующе-радостного, взгляда! — Расик… — прошептал Димка, и улыбка — такая же радостная, солнечно щедрая, нескрываемо счастливая — в один миг озарила Димкино лицо. — Ты воду какую любишь?

— Какую воду? — не понял Расим, чувствуя, как в глубине его души невольно рождается, ответным теплом возникает такое же — встречное! — чувство сладко щемящей радости… на постели — в комнате комнаты — был несомненный кайф, но то был кайф от секса, от ощущения соединявшихся тел… там, в темноте комнаты, были почти неразличимы лица, и удовольствие Расиму доставляли жаром пылающие Д и м и н ы губы, его обжигающе горячие ладони, а теперь Расим видел перед собой знакомое и вместе с тем странно изменившееся — радостно светлое, счастливое, ставшее ещё более симпатичным — лицо не просто Д и м ы, а д р у г а Д и м ы, и у него, у Расика, это выражение Димкиного лица, выражение его глаз невольно рождало в душе ответное чувство и радости, и благодарности, и чего-то ещё такого, чего он, Расим, никогда не испытывал…

— Ну, под душем… какую мы воду сделаем — какую ты любишь? — Димка, шагнув в ванную комнату, протянул руку к смесителю. — Расик, чего ты замер в дверях? Как не родной стоишь.
.. заходи! Тёплую, чуть-чуть тёплую, сильно тёплую… какую воду нам делать?

— Не знаю… я горячую всегда делаю, — отозвался Расим, непроизвольно прикрывая ладонью, как щитом, свой полунапряженный, словно налитый — обтянутый нежной матовой кожей — упруго-мясистый пипис.

— Я тоже всегда горячую делаю! — мгновенно откликнулся Димка, и из подвешенного на кронштейне распылителя ливнем брызнула-полилась вода — заструились перламутром серебристые нити. — Расик… ну, чего ты стоишь? Иди… — нетерпеливо проговорил Димка, только тут заметив, что Расим, словно стесняясь-стыдясь, прикрыл ладонью свой пацанячий член. — Ра-а-а-сик… — прошептал Димка укоризненно, по-смешному растягивая первую гласную, — ты чего?

И тут же, шагнув к Расиму сам, Димка порывисто, страстно обнял Расима — прижал его, любимого, к себе, словно стараясь тем самым защитить его от глупого, совершенно неуместного смущения, от нелепого стыда, от наивного непонимания, как прекрасна может быть любовь не только в темноте комнаты, но и в молочно-ярком свете горящей «иллюминации»…

Губы Димкины ткнулись в губы Расима — и снова, как в комнате, Димка пылающим жаром своих неуёмно страстных, ничего не боящихся губ влажно обвил губы Расима, втянул его губы в свой жадный, огненно обжигающий рот, и Расим, невольно поддаваясь этому искреннему, не подлежащему никакому сомнению Д и м и н о м у порыву, медленно отвел свою руку в сторону, убирая от пиписа щит-ладонь… какое-то время Димка страстно целовал Расима взасос, обвив его шею руками, вдавливаясь членом в член; наконец, оторвавшись от губ Расима — ликующим взглядом блестящих глаз глядя Расиму в глаза, Димка жарко выдохнул-прошептал:

— Расик… — всего одно слово проговорили Димкины губы! Но в этом слове — в одном-единственном слове! — было всё: и ликование юности, и счастье первой любви, и неизбывная нежность, и неуёмная страсть… он, Димка, любил Расима — любил самого прекрасного парня на планете, и Расик, бесконечно милый своей наивной мальчишеской целомудренностью, своей доверчиво отзывчивой искренностью, чистотой своей ничем не замутнённой юной души, его, Димкину любовь, не отвергал… какие ещё нужны были слова?! — Расик, идём… под душ идём — друг друга помоем! — нетерпеливо проговорил Димка, увлекая Расима за собой.

Горячая вода приятно расслабляла — добавляла в юные обнаженные тела дополнительную сладость… казалось бы, после всего, что уже было, что случилось-произошло, стесняться было нечего, а между тем Расим стоял перед Димкой с опущенными руками, и по нему, по Расиму, было видно, что он снова смущен… «как не пацан!» — с чувством лёгкой досады на себя самого мимолётно подумал Расим, ощущая в себе растущую потребность прикасаться к Диме, трогать его, ласкать — так, как это делал с ним он, Дима… намылив безучастно стоящему Расиму живот, Димка протянул Расиму мыло:

— Расик, на… делай, как я! — нетерпеливо проговорил Димка, счастливо смеясь искрящимся взглядом. — Я обкончал тебя, и потому я мою тебя… а ты обкончал меня — ты моешь меня… справедливо?

— Справедливо, — отозвался Расим, и ответная улыбка озарила его лицо; беря из рук Димы мыло, Расим почувствовал, как в душе его мгновенно вспыхнула радость, и даже непонятно было, отчего эта радость вспыхнула — то ли от устремленного на него Диминого взгляда, то ли оттого, как правильно — как справедливо! — Дима всё рассудил.

Расим всё делал так, как делал Дима, — стоя друг против друга, они медленно скользили мыльными ладонями друг другу по животам, по груди, по плечам… снова по животам… и снова по груди… они мылили — ласкали — друг друга, не прикасаясь при этом к членам, словно сознательно оттягивая эти самые сладостные прикосновения, желая предварительно насладиться ощущением плеч, животов, сосков друг друга, — они оба — и любящий Димка, и любимый Расик! — испытывали одно и то же чувство томительно сладкого, упоительно неспешного, чарующего удовольствия от этих взаимных, наполненных страстью горячих прикосновений.
.. да и как могло быть иначе?

Димка любил стоящего перед ним обнаженного Расима своими трепетно скользящими по телу Расима ладонями, и Расим, который с явным удовольствием делал всё в точности, как делал Дима, в свою очередь тоже… он, Расик, тоже л ю б и л — любил его, Димку! Как же это было сладко… как упоительно, невообразимо сладко было видеть перед собой любимого Расика, ласкать ладонями его плечи… живот… рука Димки, на миг остановившись чуть ниже пупка, скользнула вниз — и Димка, глядя Расиму в глаза, сжал, легонько стиснул ладонью, свернувшейся в трубочку, полунапряженный — толстый, мягко-упругий, на сардельку похожий — Расимов член, — рука Расика, остановившись чуть ниже пупка на животе Димы, не двигаясь вниз, нерешительно замерла…

— Расик… — прошептал Димка, мыльной ладонью сдвигая, смещая на члене Расима крайнюю плоть — обнажая продолговато-округлую, на клубнику похожую сочно-алую голову. — Делай, как я…

«Делай, как я» — прошептал Димка, сладострастно сжимая член Расима в ладони… он уже стискивал, ласкал член Расима в комнате, делая это и рукой, и губами, но в комнате было темно, а теперь Димка, ощущая в ладони твердеющий член Расима, смотрел Расиму в глаза, и это было совсем другое наслаждение — ещё более сладостное, более упоительное… «делай, как я» — сказал Дима, и ладонь Расима медленно, неуверенно скользнула вниз… Только глупые, никогда никого не любившие, ничего не смыслящие в любви штатные моралисты, либо лукавые бородатые к о з л ы, ненавидящие любую любовь кроме той, которая им приносит барыш, либо такие же мутные политиканы-законодатели, превращающие любовь в разменную монету своего дешевого пиара, могут твердить-утверждать, что любви в однополом формате не существует… кто им дал право судить обо всех?

Два парня — Расим и Димка — друг против друга стояли в ванной под серебристо струящимися нитями льющейся сверху воды, и тела их вновь наполнялись музыкой негасимой юной страсти, — слаженно, синхронно двигая руками, они смотрели друг другу в глаза, и уже не нужно было… не нужно было никаких слов!

Когда действую пушки, музы молчат… или как там звучит эта пословица? Их члены — их юные, но вовсе не маленькие пиписы — были снова налиты горячими соками неудержимого желания, и сладость опять растекалась по их обнаженным телам, — музыка страсти неслышимо, но вполне ощутимо звенела-звучала в их юных душах: стоя друг против друга, они сладострастно ласкали — мыльно дрочили — друг другу напряженные, сладким жаром распираемые пиписы, приближая один для другого желаемые оргазмы… и — оргазмы не заставили себя ждать!

Димка почувствовал, как судорожно дёрнулись, конвульсивно сжались мышцы его сфинктера, — невольно двинув бёдрами вперёд, Димка судорожно сжал, стиснул свои ягодицы, и в то же мгновение из его окаменевшего члена молниеносно вылетела струйка перламутровой спермы… струйка долетела до Расима — влепилась в Расима чуть ниже пупка, и тут же, буквально через секунду, Димка ощутил, как упруго дёрнулся, встрепенулся в его кулаке член Расика, — он увидел, как на миг лицо Расика словно застыло от ощущения ознобом прокатившегося по телу кайфа; сперма Расим, не долетев до Димкиного живота, крупной горячей каплей вязко шлёпнулась Димке на ногу…

— Расик… — то ли выдохнул-прошептал, то ли всхлипнул-проговорил Димка, порывисто прижимая податливо подавшееся тело Расима к себе. — Расик…

[/responsivevoice]

Category: Гомосексуалы