Пятое время года Часть 19-4

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]Димка чувствовал в теле приятную опустошенность, и вместе с тем из души шестнадцатилетнего Димки никуда не делась, не испарилась любовь, — любимый Расик лежал на нём, и Димке — влюблённому Димке! — страстно хотелось, чтобы Расиму было так же кайфово, так же классно и обалденно, как только что было кайфово, классно и обалденно ему… «давай!» — прошептал Димка Расиму, но Расим, жаждавший с Д и м о й настоящей дружбы, сейчас нисколечко не нуждался ни в подсказках, ни в каком-либо руководстве с Димкиной стороны: Расим не по-детски был возбуждён, голое тело его полыхало желанием, он лежал на только что кончившем Д и м е, в гостиничном номере было темно, они были вдвоём, и при этом при всём он, пятнадцатилетний девятиклассник, был совершенно нормальным — вполне адекватным — парнем… ну, а какой адекватный — нормальный — пацан в т а к о й ситуации не сумел бы, не смог бы сообразить, что ему надо делать?

Тем более, когда сердце было искренне устремлёно… какие подсказки могли быть в такой ситуации? Нужно было быть конченым извращенцем, чтоб в т а к о й ситуации что-то не понять или, тем более, не захотеть!

Вжимаясь всем телом в тело Д и м ы, Расим сладострастно задвигал, заколыхал вверх-вниз мальчишескими бёдрами, опуская-вздымая голый зад, — содрогаясь всем своим юным телом от неуклонно растущего наслаждения, Расик всем своим естеством устремился к апофеозу… да и как могло быть иначе? Только так — и никак по-другому! Расим скользил, двигал членом между животами, но теперь животы были липкими, и головка его, Расимова, члена, залупалась в Д и м и н о й сперме легко и сладостно… головка Расимова члена, сжатая животами, залупалась-каталась — как сыр в масле!

Димка, ладонями чувствуя, как сладострастно сжимаются — танцуют-играют — Расимовы ягодицы, закрыл глаза… разве сейчас Расик — любимый Расик! — его не любил, содрогаясь на нём, на Димке, от наслаждения?

Конечно, это был секс — всего лишь секс: нормальный секс нормального парня… «любви не бывает без секса, а секс может быть без всякой любви, и Расик… сейчас, в эти сказочные секунды, он любит меня или просто… просто кайфует — как кайфовать может всякий и как кайфовал бы он с кем-нибудь с другим, окажись этот другой на моём месте?» — подумал Димка, всем своим телом влюблённо вслушиваясь в тело содрогающегося Расима, — между тем, Расик его, влюблённого Димку, лежащего на спине с расставленными, разведёнными в стороны ногами, трахал с упоением, с полной самоотдачей…

Хотя секс без любви встречается сплошь и рядом, что-то подсказывало Димке, что сейчас это был не просто секс — не просто трах, — Димка ощущал, с каким упоением содрогается на нём жарко сопящий Расим, Димка чувствовал твердый горячий член любимого Расика, Димка ласкал ладонями спину Расима, его плечи, его поясницу, его судорожно сжимающуюся попу, и ему, влюблённому Димке, хотелось думать, что Расик не просто… не просто трахает его — кайфует на нём, используя его, влюблённого Димку, в качестве удачно подвернувшегося сексуального партнёра, а любит… именно л ю б и т — как любил его, пятнадцатилетнего Расика, он, шестнадцатилетний Димка! Хотя… какая была разница, кому сколько лет?

Разница в возрасте — разница в год — для влюблённого Димки в принципе не имела значения, а теперь эта разница не будет иметь никакого значения и для Расима, — «он любит меня!» — подумал Димка, и ощущение счастья горячей волной опалило его юное ликующее сердце… «он любит меня!» — мысленно повторил Димка, ощущая-чувствуя страсть содрогающегося от кайфа пятнадцатилетнего парня по имени Расим… разве счастье бывает только в грёзах — только в мечтах-фантазиях?

Между тем, Расим вдавился пахом в пах Д и м ы изо всей силы, на какой-то миг замер, словно сердце его остановилось, и тут же тело Расима содрогнулось от накатившего оргазма, — из члена, стиснутого животами, вырвалась струя пацанячей спермы, огонь полыхнул в промежности, обжег мышцы ануса.
.. никогда ещё ему, Расику, не было так сказочно сладко!

Ни в какое сравнение с э т о й сладостью — с э т и м небывалым наслаждением — не шла сладость от суходрочек! Когда Расик дрочил, сладко делалось только в попе — в районе ануса, и сладость эта была короткая, скоротечная… а теперь сладость разлилась по всему телу — как если бы он, Расим, с головой нырнул в бочку солнцем нагретого золотистого меда!

Кончил… «с Д и м о й кончил — на Д и м у… как он — на меня… » — мелькнула у Расима радостная мысль, и Расим, ощущая в промежности огнём полыхающую сладость, с чувством невольно возникшей благодарности обессилено ткнулся пересохшими горячими губами в Димкину шею; «завтра нам будет стыдно… » — подумал Расим, но эта возникшая мысль никак не вязалась с его чувствами, и Расим тут же отмахнулся от этой мысли, однако ощущение лёгкой виноватости снова царапнуло сердце, как это бывало у него, у Расика, всегда, когда он кончал в одиночестве, занимаясь мастурбацией…

«стыдно… почему нам должно быть стыдно, если обоим нам — и Д и м е, и мне — было так хорошо?» — подумал Расим, чувствуя горячее объятие крепких Д и м и н ы х рук, в то время как сам Димка, лёжа под Расимом — прижимая кончившего Расика к себе, с чувством ликующей радости думал о том, что сейчас случилось-произошло самое главное: Расик кончил — испытал с ним, с Димкой, не просто оргазм, а познал несомненное наслаждение, и теперь… «теперь он уже никуда… никуда не денется от нашей взаимной любви!» — ликующе думал Димка, ощущая сухие горячие губы Расима на своей шее — чуть ближе к ключице… разве это было не счастье?

Какое-то время они лежали молча, не шевелясь, — смешавшаяся сперма липко склеивала их животы, и Димке было приятно думать о том, что сперма его и сперма Расима перемешалась в одну неделимую субстанцию; это смешение казалось Димке символичным — имеющим сакральный смысл… как если бы это смешалась не их горячая сперма, а они сами слились друг с другом и душами, и телами в неразделимое целое! Повернув голову набок — не размыкая объятий, Димка краем дотянувшихся губ поцеловал Расима в пылающую скулу.

— Расик… — чуть слышно прошептал Димка, и руки его ещё крепче прижали Расима к груди.

— Что? — так же тихо — так же чуть слышно — отозвался Расим, не делая никаких попыток высвободиться из Д и м и н ы х объятий.

— Я люблю тебя… Расик, я люблю тебя!

Слова эти прозвучали, сорвались с Димкиных губ совершенно спонтанно, сами собой… конечно, Димка сотни раз говорил эти слова мысленно, видя Расика в школе, или думая о нём дома, или общаясь с пацанами-приятелями во дворе, но теперь — именно в эти минуты! — он, Димка, о признании Расику в любви совершенно не думал, поскольку в эти минуты для него, для Димки, любовь не требовала никаких словесных воплощений, и тем не менее… слова сами сорвались с Димкиных губ: «я люблю тебя» — дважды произнёс-повторил Димка, выдохнув эти слова жарко, порывисто, нежно, искренне, и Расим… услышав от Д и м ы эти слова, Расим нисколько не удивился: он вдруг подумал, что он, Расим, об этом знал — знал об этом сегодня, знал об этом вчера…

Знал с того самого момента, как они вошли вместе в номер, и даже ещё раньше знал, когда они шли по коридору — когда уточняли, как друг друга зовут… конечно, этого не могло быть, потому что Д и м а эти слова — «я люблю тебя» — произнёс-проговорил сейчас впервые, а ему, Расиму, слово «любовь» вообще ни разу не приходило в голову ни вчера, ни сегодня, и тем не менее… тем не менее, Расим, услышав Димкино признание, нисколько не удивился… как будто он знал об этом — знал всегда! Расим нисколько не удивился, услышав эти слова от Д и м ы, и вместе с тем… вместе с тем, это было и странно, и необычно — услышать т а к и е слова от парня, — если б он, Д и м а, сейчас произнёс бы, проговорил бы не «любовь», а «настоящая дружба», это было бы совершенно понятно: н а с т о я щ а я д р у ж б а, наверное, такой — именно такой! — и должна быть.
.. а любовь?

— Дима, мы ж пацаны… — тихо проговорил Расим, и в интонации его голоса Димке почудилось едва уловимое замешательство. — Ну, то есть… мы с тобой парни — пацаны… как ты можешь меня л ю б и т ь?

— Просто… люблю — и всё, — отозвался Димка, скользнув ладонью по спине Расима. — Разве парни не могут любить друг друга? — Димка умышленно проговорил «друг друга», таким образом делая свою любовь взаимной — обоюдной.

— Не знаю… наверное, могут, — чуть помедлив, отозвался Расим, невольно вслушиваясь в собственные слова — в собственный голос… «наверное, могут» — сказал-услышал Расим и тут же подумал… разве он, Расим, не любил сейчас Д и м у — не испытывал чувство необъяснимого удовольствия от ощущения максимально возможной близости? Конечно, это можно было б называть сейчас н а с т о я щ е й дружбой, и это тоже, наверное, было б правильно… но разве т а к а я дружба — это не есть любовь? А с другой стороны… как они могут любить друг друга? Трахаться, кайфовать, друг другу всегда и во всём помогать, один другого всегда поддерживать… словом, дружить крепко, по-настоящему — это ему, Расиму, было понятно… то есть, стало теперь понятно — после всего… а любить… как они могут л ю б и т ь друг друга, если они обычные парни — обычные пацаны? — Дима… можно, я о чём-то тебя спрошу? — неожиданно для себя самого проговорил Расим.

— Спроси… — отозвался Димка, мгновенно догадался, о ч ё м Расим его хочет спросить — о чём он сейчас его, Димку, спросит. — Ну, спрашивай! — повторили Димка, понятия не имея, что и как он будет Расику отвечать.

— А ты не обидишься? — чуть помедлив, проговорил Расим; он оторвал лицо от Димкиной шеи, но Димка по-прежнему прижимал его к себе, и потому он по-прежнему лежал на нём, на Д и м е, сверху; огнём полыхнувшая сладость из тела Расима ушла, уступив место не менее приятной легкой опустошенности… опустошенности в теле, но не в душе!

— А ты разве хочешь сейчас о чём-то меня спросить для того, чтоб меня обидеть? — вопросом на вопрос отозвался Димка.

— Конечно, нет! — не задумываясь, искренне проговорил Расим. — Я совсем не хочу тебя обидеть… нисколько не хочу!

— Ну, и как в таком случае я могу обидеться? — невольно улыбнулся Димка, и ладони его медленно скользнули по спине Расима к ягодицам… горячие ладони Димки обтекаемо замерли на упруго-сочных Расимовых булочках. — Спрашивай…

Если б Д и м а не произнес «я люблю тебя» — не сказал бы сейчас само слово «люблю», то у него, у Расима, этот вопрос не возник бы… ну, то есть, возник бы — наверняка возник бы! — но не сейчас, потому что сейчас… сейчас ему, пятнадцатилетнему Расиму, было хорошо без всяких вопросов! Они стали друзьями — стали н а с т о я щ и м и друзьями, и это было классно: непредвиденный, совершенно неожиданный, но обалденный секс органично дополнил накануне возникшую у Расима горячую симпатию по отношению к Д и м е: секс неожиданно, но удивительно верно раскрыл, расшифровал подлинный смысл его, Расимовой, симпатии, и, таким образом, желание н а с т о я щ е й дружбы у него, у пятнадцатилетнего Расика, осуществилось, сбылось… они стали д р у з ь я м и, — какие могли быть вопросы? Но Д и м а сказал «я люблю тебя…

Расик, я люблю тебя!», и этими словами невольно сбил Расима с толку, подтолкнув к тому, чтоб его, Д и м у, спросить… чтоб задать ему, старшекласснику Д и м е, вопрос, который он, Расик, в данное время задавать не собирался — о чём он, Расим, совершенно не думал…

— Ну… чего ты, Расик, не спрашиваешь? Спрашивай! — повторил-проговорил Димка, чувствуя, как Расим невольно замер, то ли думая, как лучше сформулировать свой вопрос, то ли решая, задавать или нет свой вопрос вообще.
.. они, шестнадцатилетний десятиклассник Димка и пятнадцатилетний девятиклассник Расим, лежали на постели в гостиничном номере, и смешавшаяся сперма, спущенная с интервалом в несколько минут из двух мальчишеских членов, липко склеивала их по-мальчишески плоские животы; была ночь, и где — совсем рядом — спали л е н у с и к и, спали братья-близнецы, дружно подрочившие перед сном на своих кроватях после того, как погасили в номере свет, спал Толик, перед сном в ванной комнате кончивший с мыслями о Светусике, спали без сновидений Серёга и Вовчик, спала неугомонная Зоя Альбертовна, после ужина позвонившая сыну в армию, спала отрешенная от всех — то ли глупая, то ли слишком умная — девушка эмо…

Спали все, прилетевшие в Город-Герой в составе туристической группы школьников, и только они, Димка и Расик — двое из этой группы — лежали без сна в одной постели: голый Расик лежал на голом Димке, и Димка — счастливый Димка! — в ожидании вопроса, одной рукой обнимая Расима за плечи, ладонью другой руки ласкал по-мальчишески сочные, мягкие и вместе с тем упругие Расимовы ягодицы; «спрашивай… »

— Дима, скажи мне… ты голубой? — прозвучал в темноте вопрошающий голос Расима.

Конечно, он, Димка, угадал, о ч ё м Расик его, Димку, хочет спросить… «ты голубой?» — прозвучал в темноте вопрошающий голос Расима, и Димка, предчувствуя именно этот вопрос — о ж и д а я этот вопрос, вдруг неожиданно для себя самого растерялся: у него, у влюблённого Димки, не было ни для Расима, ни для себя исчерпывающе короткого — внятного и однозначного — ответа на этот вопрос! Как будто на все другие вопросы можно всегда отвечать однозначно и коротко… «ты голубой?»

«Голубой», «не голубой» — «да», «нет»… не было у Димки, шестнадцатилетнего десятиклассника, однозначного ответа на этот вопрос — ни для себя ответа не было, ни для Расика. Потому как он — по своим устремлениям — явно склонялся в сторону предпочтения однополого секса, и вместе с тем он внятно — осознанно — ещё не сказал самому себе, что парни, и только парни, ему, Димке, нужны по жизни… о каких однозначных выводах можно говорить в шестнадцать лет?! Дело ведь не в словах, которыми одни — по своему недомыслию или по иным, нередко мутным, причинам — спешат-торопятся поименовать других: «голубой», «голубой»… дело не в словах, или, точнее, не в самих словах, а в осознании этих слов как единственно верных, не подлежащих внутреннему сомнению… вот в чём было всё дело!

Проще говоря, «голубым» парень становится не тогда, когда скажут ему об этом другие, а тогда, когда скажет об этом себе он сам — когда внутренне это осознает, а осознав, это внутренне примет, причём, без разницы, оповестит он об этом мир или скроет это знание о самом себе внутри своей собственной души; у шестнадцатилетнего Димки такого внутреннего осознания не было, и потому Димка, будучи честным по отношению к самому себе, не мог — stricto, strictissimo sensu — назвать себя «голубым»; но и назвать себя «не голубым» — в строгом, строжайшем смысле слова — он тоже не мог, потому как тема эта его, Димку, и волновала, и манила… волновала и манила ещё до того, как он страстно влюбился в Расима! Тема манила, волновала… но и здесь — в предыдущей Димкиной жизни, то есть в жизни до любви — всё было тоже не совсем однозначно! Потому как…

В тринадцать лет он, Димка, «трахался» с Игорем — в сарае они приспускали с себя штаны и, испытывая совершенно естественное удовольствие, на старом скрипучем диване поочерёдно тёрлись друг о друга своими сладко напрягавшимися пиписами… ну, и что с того, что всё это было — в тринадцать лет? Мало, что ли, мальчишек делают точно так же, вступая в пору своего нетерпеливого жадного взросления?

Понятно, что их пацанячий «трах» в сарае по вечерам был в то лето всего лишь игрой, был подростковым экспериментом, и потому ни о какой конкретной ориентации тот первый сексуальный опыт свидетельствовать не мог.
Потом, спустя два года, когда секс с Игорьком не случился, Димка всё лето мастурбировал, воображая Игоря и себя… и опять в тех фантазиях не было ничего особенного: он, мастурбируя, представлял то, что знал. В это же время он стал обращать внимание на парней… но ведь он, Димка, не был при этом совсем равнодушным-амбивалентным к девчонкам — девчонки его волновали тоже!

Не какие-то конкретные девчонки, а вообще… он, Димка, нисколько не сомневался, что у него будет всё, что бывает у всех: и любовь, и семья, и дети, — девчонки его волновали тоже, но он, открыв для себя в интернете мир однополых отношений, стал всё чаще и чаще мастурбировать, думая не о девчонках, а о парнях, страстно трахающих друг друга на бесчисленных сайтах с бесконечными галереями… и снова: разве можно было на основании одного лишь этого делать вывод, что он, Димка, является «голубым»?

Разве не могло получиться так, что — по мере взросления — весь этот интерес к однополым отношениям постепенно притупился бы или даже совсем исчез бы? Ведь, сидя дома перед монитором — мастурбируя «на парней», Димка вместе с тем нисколько не стремился вступить с кем-то в реальный половой контакт — никто из парней ни в школе, ни во дворе у него, у Димки, такого желания не вызывал… ну, и какой же он был «голубой»?

Димка не стремился к однополому сексу в реале… и то же время он, Димка, не только рассматривал фотки, мастурбируя «на парней», но ещё и читал на всяких тематических сайтах кой-какие статьи, и хотя чтение это было совершенно хаотичное и бессистемное, тем не менее он, Димка, уяснил для себя два важных момента: во-первых, в занятиях однополым сексом нет ничего постыдного или предосудительного и только совершенно безграмотные либо лукавые люди могут считать или утверждать, что такой секс позорен и недопустим, а во-вторых, Димка с удивлением узнал, что есть немало людей, которые периодически имеют секс то с партнёрами пола своего, то с партнёрами пола противоположного…

Или даже имеют секс с партнёрами разных полов не периодически, а параллельно, то есть мужчина может быть успешно женат и при этом с таким же успехом ходить «налево», то есть трахаться на стороне, но трахаться не с женщиной, а с парнем… эти два осмысленных Димкой знания сделали для него, для Димки, вопрос о его возможной «голубизне» и несущественным, и неактуальным, — «надо просто жить, полагаясь на собственную природу, а не на визг подзаборных гопников или лукавые нравоучения внешне респектабельных козлов… потому как в жизни есть только два пути: либо быть самому кузнецом своего судьбы, либо овцой брести в стаде, бездумно потребляя лишь то, что тебе будут подсовывать лукавые пастухи» — здраво решил неглупый Димка накануне десятого класса, предполагая в самом ближайшем будущем попробовать секс и с девчонкой, и с парнем… ну, и какой же он был «голубой» — stricto, strictissimo sensu? А в начале десятого класса…

В начале десятого класса в Димкину жизнь ворвалась любовь: он увидел Расима, нового парня в своей родной школе, и у него, у Димки, в один миг «сорвало крышу» — в его жизни внезапно наступило радостное, мучительное, неизбывно-томительное, сладкое, ни на что не похожее и ни с чем не сравнимое п я т о е в р е м я г о д а, как он сам в один из осенних дней, возвращаясь домой через парк, утонувший в золоте листопада, определил свое состояние упоительной влюблённости: п я т о е в р е м я г о д а…

Любовь завладела Димкой всецело — он по уши влюбился, втрескался-втюрился в парня, и здесь-то, казалось бы, к нему и должно было прийти осознание того, что он, Димка, однозначно и безоговорочно «голубой»… ну, а как могло быть иначе? Это трахаться могут в формате «парень-парень» все поголовно — и геи, и натуралы, и гопники, и гомофобы, и бедные, и богатые, и мракобесы, и атеисты, и люди с высшим образованием, и люди без всякого образования.
.. ну, то есть, все — без всякого исключения — могут в формате «парень-парень» с успехом трахаться-кайфовать, но чтоб влюбляться, и влюбляться по-настоящему… много званых, да мало избранных, — разве он, Димка, по уши влюбившись в Расима, не должен был сделать вывод, кем он, шестнадцатилетний десятиклассник, является на самом деле — в плане своей сексуальной ориентации?

Вроде как должен был бы сделать однозначный вывод — мысль о безоговорочной «голубизне» лежала, как говорится, на поверхности. А между тем… между тем, по уши влюбившийся Димка ни разу не подумал об этом — ни разу не возникла у него мысль увязать свою любовь с сексуальной о р и е н т а ц и е й, потому как любовь его — любовь парня к парню! — была такой небывалой силы, она пылала в Димкином сердце таким неизбывным, с ума сводящим огнём, что сама мысль о какой-либо ориентации своей любви показалась бы Димке и смехотворной, и нелепой… при чём здесь была какая-то ориентация, если он, Димка, любил!

Он любил, и любовь его была вне всяких ориентаций! За все два месяца — с того самого дня, как он увидел Расима впервые стоящим на перемене в школьном коридоре, и до этой сегодняшней сказочной ночи — он, Димка, лишь пару раз заходил на сайты с гей-эротикой, потому как сама собой исчезла такая потребность: Расик — любимый, один-единственный! — заполнил все Димкины мысли, чувства и желания, напрочь вытеснив из круга его потаённых интересов бесконечные галереи трахающихся парней… никакие парни, кроме Расима, его, Димку, не интересовали! И даже цвет… даже цвет у его, у Димкиной, любви был не шаблонно «голубой», а был нежно-желтый — под цвет обалденного пуловера, в котором любимый Расик однажды, в золотой листопад, пришел в школу…

«Дима, скажи мне… ты голубой?» — прозвучал в темноте вопрошающий голос Расима, и Димка, который внутренне ожидал этот вопрос — предвидел этот вопрос, на какой-то миг растерялся… не было у него, у счастливого Димки, лежащего под Расимом, однозначно исчерпывающего ответ — ни для себя, ни для Расика; не было ответа… не было потому, что он, Димка, любил — любил страстно, самозабвенно, и это было для него, для Димки, главное… а «голубой» он или «не голубой» — эти вербальные определения по сравнению с чувствами были для него, для влюблённого Димки, мало что значащими… совсем ничего не значащими!

Между тем, Расим ждал — ждал от него, от Димки, ответа… и ему, не втискавшему свою любовь в какой-то заданный цвет, ничего не думавшему об этом, теперь нужно было на вопрос Расима отвечать, — Расим задал нормальный вопрос… вопрос был нормальный, да только вот он, влюблённый Димка, понятия не имел, как ему, Димке, на этот вопрос ответить, — он, шестнадцатилетний Димка, сам не знал, «голубой» он или «не голубой».

— Расик, скажи… а это так важно: голубой я или нет? — медленно проговорил Димка, словно встречным своим вопросом желая узнать о своей собственной ориентации у него, у любимого Расика.

— Ну, не знаю… — Расим, ожидавший ответ, но никак не вопрос, на миг запнулся… «действительно… разве это так важно?» — мелькнула у Расима мгновенная мысль… ну, в самом деле: разве Д и м а перестанет быть Д и м о й, если он сейчас скажет, что он голубой? Ну, голубой… допустим, что голубой… «и что с того?» — подумал Расим, чувствуя под собой горячее Д и м и н о тело — ощущая, как Д и м а приятными прикосновениями нежно гладит своими ладонями его, Расимовы, ягодицы… наверное, если б он, пятнадцатилетний Расим, узнал о том, что старшеклассник Димон, заигрывая с девчонками, на самом деле является голубым, ещё в тот момент, когда они только-только заселялись, то есть еще до того, как у него, у Расима, возникло неодолимое желание с Д и м о й сдружиться, то, вполне возможно, реакция у Расима была бы совсем другой… а теперь, когда было в с ё, и всё это было так классно… какая т е п е р ь была разница, голубой старшеклассник Д и м а или нет?

Ему, Расику, было классно… было кайфово от мысли, что они — Д и м а и он — стали друзьями… они стали настоящими друзьями, и это было самое главное! — Думаю, что неважно… — буквально через секунду после сказанного «не знаю» проговорил Расим, и Димка не мог не почувствовать искренность этих слов.

— Расик! — Димка, ладонь одной руки вдавив в Расимову попу, ладонью другой руки прижал лицо Расима — его горячие губы — к своей щеке… ему, Димке, это тоже было неважно, «голубой» он или «не голубой», и теперь это его ощущение неважности всяких определений своей любви совпало с точно таким же ощущением Расима… разве это было не счастье? Димкино сердце вновь захлебнулось в волне накатившей нежности! — Ты думаешь, что неважно… я тоже так думаю, Расик! — горячо, порывисто прошептал Димка, и руки его сомкнулись на спине лежащего на нём Расима — Димка страстно и крепко прижал Расима к себе, словно желая с ним слиться в одно неразрывное целое. — Я думаю так потому… ты спросил меня, голубой ли я, а я сам… я сам не знаю ответа на этот вопрос!

Иногда мне кажется, что «да» — что я голубой… а иногда я думаю, что никакой я не голубой… я сам — сам! — этого не знаю, потому что не это главное… не это главное, Расик! Главное то, что мы… что я… я люблю тебя, Расик! Я люблю тебя, и… и мне всё равно… нам с тобой всё равно, в какой цвет маркируют другие нашу любовь! — Димка — в порыве нахлынувшей нежности — совсем неумышленно спутал местоимения, говоря то «я», то «мы», и потому получилась эта непреднамеренная подмена совершенно естественной, абсолютно искренней. — Разве не так, Расик? Разве не так?

— Так… — отозвался Расим, невольно заражаясь ликующе-радостным, жаром пышущим Д и м и н ы м настроением; «нашу любовь» — выдохнул Димка, прижимая лежащего сверху Расима к себе, и его, Расима, нисколько не царапнуло, ничуть не смутило прозвучавшее местоимение — он, Расим, подумал совсем о другом… он вдруг подумал, что Д и м а, несколько раз опять выдохнув-проговорив слово «любовь», не совсем точно определяет их новые отношения, потому как любовь… любовь может быть у парня с девчонкой или у двух парней — у парней «голубых»… а они… никакие они не «голубые»!

Д и м а просто не знает, как говорить… конечно, большой роли это не играло, потому как важны были чувства, а не слова, и тем не менее, прижимаясь всем телом к Димке, Расим подумал, что надо всё-таки уточнить — надо ему, Д и м е, подсказать… он уже хотел это сделать, но в этот момент Димка снова — словно дразня Расима своим непониманием — страстно, порывисто выдохнул:

— Я люблю тебя, Расик! Люблю!

— Но любовь… это ведь все равно, что дружба — настоящая дружба… да? — проговорил Расим, невольно выделяя голосом слово «настоящая».

— Да! Всё равно что дружба — настоящая! — словно эхо, отозвался Димка, так же, как Расик, выделив голосом слово «настоящая»; конечно, Димка мог бы сейчас сказать, что в мире, насквозь пронизанном ложью и лицемерием, любовь, чтоб спасти-уберечь себя от пошло-усредненных, для обуздания паствы предназначенных представлений, порой может или даже бывает вынуждена маскироваться — называться н а с т о я щ е й дружбой… но ведь суть от этого не менялась! Любовь… или дружба — настоящая дружба… разве всё это не синонимичные понятия, наполняемые одним и тем же содержанием — страстью, нежностью, упоительно-сладким сексом?

«Настоящая дружба — это любовь» — подумал Расим; «ну, то есть, любовь — это дружба… так будет правильней» — сам себя тут же поправил Расим, прижимаясь всем телом к телу Д и м ы, — теперь для него, для Расима, всё стало понятным, всё встало на свои места: если слово «любовь» Расима чуть-чуть напрягало, то слово «дружба», наоборот, наполняло сердце горячей радостью… да и как Расиму было не радоваться? Он страстно хотел подружиться с Д и м о й, и… это желание осуществилось — они стали не просто друзьями, а стали друзьями н а с т о я щ и м и… самыми-самыми настоящими! Как ему, Расику, было не радоваться?

Руки Д и м ы скользнули вниз, — Димка вновь обхватил ладонями сочно-упругие половинки Расимовых ягодиц, легонько сдавил их, стиснул, одновременно с этим разводя, раздвигая в стороны… елы-палы… так классно — так упоительно классно! — всё получилось, и… из-за какой-то долбаной смазки… как он, Димка, мог упустить это из виду?!

— Завтра куплю вазелин… и — в попу… друг друга… да? — прошептал Димка, касаясь подушечкой пальца туго стиснутого девственного входа. — Расик… в попу — друг друга… ты хочешь?

— Как голубые? — едва слышно засмеялся Расим, непроизвольно дёргая мышцами сфинктера — конвульсивно сжимая, от удовольствия стискивая и без того сжатый-стиснутый вход.

— Как друзья… как настоящие друзья! — отозвался Димка, чувствуя, как отзывчиво, жарко играют под пальцем мышцы Расимова входа. — Расик… ты не ответил на мой вопрос!

— На какой вопрос? — чуть помедлив, отозвался Расим, то ли действительно не поняв, о чём его Димка спросил, то ли делая вид, что не понял… во всяком случае, в голосе Расима прозвучала одновременно и искреннее, и, как показалось Димке, вместе с тем весёлая, от ответа уходящая хитрость.

— На такой вопрос… — подражая интонации Расика, произнёс-прошептал Димка, одновременно с этим целуя Расима в ухо. — Я спросил тебя: в попу друг друга… хочешь?

— А ты? — прошептал Расим, чувствуя, как жаркого Д и м и н о г о дыхания, от кругами скользящего между ягодицами Д и м и н о г о пальца у него, у Расима, по телу побежали сладостные мурашки.

— Я хочу… — прошептал Димка, шевеля жарко пышущими губами у самого-самого уха. — А ты?

— Я — как ты, — отозвался Расим, содрогаясь от удовольствия.

— Уговорил! — засмеялся Димка. — Завтра будет у нас любовь…

— Дружба, — поправил Расик.

— Дружба у нас сегодня… — прошептал счастливый Димка — А завтра… — руки Димки горячо скользнули по спине Расима вверх: Димка обнял Расима за плечи, крепко и страстно прижал его к груди. — Завтра куплю вазелин, и будет уже не дружба, а будет у нас любовь… Расик… если б ты знал, как я тебя люблю!

[/responsivevoice]

Category: Гомосексуалы