Пятое время года Часть 19-1

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]Д и м а сосал член, и ощущение его влажно-горячих губ, жарким кольцом скользящих вдоль распираемого от напряжения ствола, было настолько приятным, что у Расима то и дело перехватывало дыхание, как если бы он, Расим, не дышал, а едва слышно, судорожно всхлипывал, — сладость разливалась по всему телу, и в этом не было ничего удивительного… ну, какому пацану в пятнадцать лет т а к о е могло бы не понравиться — могло бы оставить равнодушным?

Нет таких пацанов — не бывает в принципе! Другое дело, что удовольствие от скользящих вдоль члена губ у него, у Расима, было бы не таким всеобъемлющим, если б губы, жарко обжимавшие член, были б не Д и м и н ы, а чьи-то другие, потому как удовольствие тоже может быть разными: одно дело, когда удовольствие — сугубо сексуальное — локализуется исключительно в районе паха-промежности-ануса, не распространяясь дальше, и совсем другое дело, когда сексуальное удовольствие сливается с устремлением жаждущего сердца… чего жаждал он, Расим?

Конечно же, дружбы — н а с т о я щ е й дружбы… искренней, отзывчивой, доверительной, преданной дружбы жаждало сердце пятнадцатилетнего Расима, и в этом желании не было ни чего-то удивительного, ни, тем более, чего-то необычного, потому как многие, очень многие мальчишки хотя бы раз — или даже не раз — испытывают, чувствуют осознаваемую или, наоборот, смутную, на томление похожую потребность в настоящей дружбе, не всегда понимая, ч т о кроется в желании такой дружбы… чистой, ничем не замутнённой душой Расим искренне потянулся к Димке, готовый стать для него, для Д и м ы, самым лучшим, самым преданным другом, и когда это юное, горячее, порывистое желание вдруг — совершенно неожиданно, неожидаемо!

— встретилось, соединилось-слилось с удовольствием сексуальным, Расим не мог не почувствовать, как наслаждение, охватившее его, не ограничилось одним лишь членом, оказавшимся во рту старшеклассника Д и м ы, не локализовалось в пределах промежности-ануса, а разлилось по всему телу, включая радостно забившееся сердце, — мысль о том, что Д и м а, так делая, тем самым ему, Расиму, доверяет, считает его своим н а с т о я щ и м другом, была не менее сладостной, чем Д и м и н ы губы, сладко, неутомимо скользящие вверх-вниз… кайф сексуальный и кайф душевный слились в теле и в сердце Расима в одно — сладостно ликующее — наслаждение!

Они — Д и м а и он, Расим — теперь будут вместе… они будут — как одно целое! Вот что почувствовал — о чём подумал! — изнемогающий от кайфа Расим, ощущая, как Димка неотрывно сосёт, дрочит губами его сладостью распираемый пипис…

А Димка, заполучив член Расика в рот, никак не мог от члена оторваться, — наклонившись на пахом лежащего на спине Расима, Димка ритмично двигал головой, ощущая во рту горячий, жаром обжигающий твёрдый ствол, и ощущение это было сравнимо с чувством неизъяснимого, упоительного блаженства; теперь для него, для Димки, сплошной эрогенной зоной сделался его рот — губы, язык, внутренние стороны щёк… да и как могло быть иначе? Разве не об этом он, Димка, страстно мечтал?

Разве не об этом он, тиская в кулаке свой член, фантазировал и грезил? Настоящая любовь неотделима от секса, и ощущение Расикова члена во рту доставляло ему, Димке, такое неизъяснимое наслаждение, что уже от одного этого можно было бы кончить, — Димка скользил губами вдоль члена Расима, и осознание того, что всё это происходит не в его, Димкиных, фантазиях, а всё это происходит наяву, наполняло Димкино сердце сладостным ликованием… но у Расика — у любимого Расика! — помимо его прекрасного члена ещё были губы, были плечи и шея, был по-мальчишески плоский живот, была обалденная грудь с двумя набухающими сосками, были изящно округлые узкие бёдра и были стройные длинные ноги, была небольшая, красивая, упруго-сочная попка, и всё это неодолимо манило, всё это было возбуждающе притягательно, всё это было ещё никак не обласкано, — ему, влюблённому Димке, нестерпимо хотелось ласкать, целовать, любить Расима везде, всего!

А потому, оторвав губы от распираемого твёрдостью члена, Димка нетерпеливо приподнял голову, пытаясь в темноте рассмотреть лицо возбуждённого, жарко дышащего парня — самого любимого человека во всём необъятном мире.

— Расик… — вопросительно и вместе с тем радостно, совершенно ошалело прошептал Димка, вытирая тыльной стороной ладони мокрые губы.

— Что? — едва слышно отозвался Расим, и в этом коротком «что?» — в той интонации, с какой это «что?» было выдохнуто-произнесено — внятно прозвучала готовность Расима ко всему… ко всему, что будет дальше!

— Расик… — вместо ответа повторил — прошептал-выдохнул — Димка; подавшись всем телом вперёд, голый Димка мягко и в то же время уверенно, нетерпеливо опустился на лежащего на спине Расима — страстно, горячо вдавился в него, тоже голого, горячего, ощутив, как от этого жаркого, ничем не ограниченного вдавливания тела в тело у него, у Димки, по телу прокатилась волна нестерпимой сладости… содрогнувшись от кайфа, невольно сжимая, сладострастно сводя, стискивая ягодицы — с силой вдавливая свой залупившийся член в член Расима, Димка снова скользнул пламенеющими губами по шее Расика, по горячей мочке уха, по жаром пышущей щеке, и… губы Димкины снова прикоснулись, сладко прижались к губам ничего не возражающего, не противящегося Расима, — округлив рот, Димка страстно, нетерпеливо вобрал губы Расика в губы свои, одновременно с этим судорожно сжав полушария ягодиц… ах, какой это был обалденный кайф!

Это был фантастический, непередаваемый кайф… лёжа на Расиме — ощущая тело Расика телом своим, Димка неотрывно, страстно сосал Расима в губы, и снова… снова Димкин язык, ещё минуту назад страстно, неутомимо ласкавший обнажённую голову члена, мотыльком затрепетал у Расима во рту, — ощущая пьянящую наготу Расима наготой своей, Димка, присосавшись к губам, целовал любимого Расика взасос, одновременно с этим судорожно, конвульсивно двигая бёдрами взад-вперёд, отчего его член, туго сдавленный животами, липко, сладостно залупался, то и дело выскальзывая из крайней плоти — доставляя тем самым Димке неимоверное наслаждение… Димка сосал Расима в губы, тёрся о Расима напряжённо гудящим членом, и снова — снова!

— осознание того, что всё это происходит не в его, Димкиных, фантазиях, а всё это происходит наяву, наполняло Димкино сердце сладко полыхающим ликованием… так, двигая бёдрами, можно было бы запросто кончить, но у Расика — у любимого Расика! — ещё была попка, была поясница, была спина… но прежде всего у него, у любимого Расика, была восхитительная, красивая, сочно-упругая попа, и её Димке тоже хотелось ласкать, ощущать, любить, — не отрывая губ от губ Расима, прижимая Расима к себе, Димка перевернулся в постели на спину, и Расим в тот же миг оказался лежащим сверху…

Теперь не Димка, а он, Расим, вдавливался в Димку своим обнаженным телом, — руки Димкины медленно скользнули по спине Расима, по пояснице, и ладони, вмиг превратившись в эрогенные зоны, округлённо замерли на упругих Расимовых булочках… сколько раз, мастурбируя перед сном, Димка мысленно гладил, ласкал Расимовы ягодицы!

А теперь Расим — любимый Расик! — лежал на Димке голый, горячий, возбуждённый, и попка его, совершенно доступная, сочной мякотью ягодиц наполняла Димкины ладони… разве это было не счастье — для него, для влюблённого Димки? В прошлом году, когда Димка учился в девятом классе, им на уроке задали сочинение… тема была написана на доске в двух вариантах: «Я счастлив!» — для пацанов, и «Я счастлива!» — для девчонок, словно кто-то из них мог попутать, «счастлив» он или «счастлива», — за сорок минут каждый должен был написать, что нужно для счастья лично ему… как будто в пятнадцать-шестнадцать лет все могут сказать об этом открыто и откровенно!

Так вот, Димка тогда написал какую-то галиматью из красивых и правильных, но неискренних и потому пустых, не согревающих душу слов, и хотя потом, на следующем уроке, его сочинение было отмечено как лучшее, Димку это счастливей не сделало: он написал тогда, что счастье для него — когда мир во всём мире и все друг другу вокруг улыбаются.
.. ну, то есть, как в телевизоре, из которого, демонстрируя неиссякаемый оптимизм, одни улыбаются другим, на них смотрящим, с хорошо оплаченной жизнерадостностью неутомимо рекламируя прокладки, проекты, планы, прогнозы… счастье, а не жизнь!

А с другой стороны… что он, Димон, знал о счастье полгода назад? Ничего он не знал о счастье, потому что тогда, в прошлом учебном году, в их школе еще не учился Расим и Димка в него, в Расима, ещё не был влюблён… конечно, он и сейчас — на тему «Я счастлив!» — написал бы какую-нибудь фигню, но сейчас… сейчас слово «счастье» было наполнено для Димки совершенно конкретным смыслом, и смысл этот сводился к одному-единственному слову: «Расик!» Любить Расима, думать о нём, надеясь на понимание, на взаимность… вот что такое счастье!

А улыбаться при этом будут все, или все будут грустить… для него, для Димки, это не играло никакой роли, потому что счастье — это, конечно же, не улыбки л е н у с и к о в… и не мир во всём мире… настоящее счастье — это лежать под Расимом, чувствовать сладкую лёгкость его обнаженного тела, впитывать жар его мягких горячих губ, гладить ладонями сочно-округлую мякоть его ягодиц… и не нужно… не нужно ни в рот, ни в зад, — просто лежать, обнимая Расима… лежать вот так, как сейчас… лежать под Расимом, осознавая и телом, и сердцем, что Расик — любимый Расик! — в его горячих объятиях… «просто лежать… разве это у ж е не счастье?» — то ли подумал, то ли почувствовал Димка, страстно лаская ладонями попу Расима.

Расим лежал сверху, и ему, Расиму, ничто не мешало чуть приподнять вверх голову или чуть двинуть лицо в сторону, чтобы тем самым освободить свои губы от жарко сосущих губ Димки, но он, Расим, этих движений не делал, — Димка, лёжа под Расимом, сосал Расима в губы, одновременно с этим вжимая ладони в Расимовы ягодицы — вжимая горячий Расиков член в свой пах; мысль, на какой-то миг промелькнувшая у Димки — про то, что «не нужно ни в рот, ни в зад» — возникла, конечно же, от ощущения полноты чувств…

Но чувства были в душе — чувства переполняли Димкино сердце, в то время как тело его, распираемое бушующим в нем огнём юной любовной страсти, рвалось к ощущению полной физической близости; это звучит прозаично: «в рот» или «в зад» — и звучит прозаично это тогда, когда нет настоящей любви, а всё сводится исключительно к сексу, к сексуальному удовольствию… а когда любишь, и любишь по-настоящему, то эти слова — «в рот» или «в зад» — наполняются музыкой подлинной страсти и звучат не менее поэтично, чем звучат любовью дышащие шекспировские сонеты, потому как посредством физического проникновения друг в друга влюблённые получают возможность почувствовать и осознать подлинное — ф и з и ч е с к и ощущаемое — слияние друг с другом в одно неделимое целое, — подумав от полноты чувств, что «не нужно ни в рот, ни в зад», он, Димка, всем своим существом хотел Расима любить и в рот, и в зад… он хотел сразу всё — всё-всё! — как голодный странник, увидевший стол, заставленный яствами…

Ладонью одной руки прижимая Расима к себе — указательным пальцем скользя по стыку сомкнутых ягодиц аккурат напротив скрытого ягодицами входа, ладонью другой руки Димка скользнул по спине Расима, и ладонь его мягко коснулась Расимова затылка, — выпуская из губ своих губы Расика, Димка легонька надавил Расиму на затылок, и Расим податливо ткнулся мокрыми губами в Димкину шею, прижавшись пламенеющей щекой к Димкиной скуле…

Непослушные губы Расима, ещё больше налившись от Димкиного сосания, пылали огнём, — чувствуя, как Димкин палец, медленно проникая между сомкнутыми ягодицами к сладко зудящему входу, Расим совершенно невольно приподнял зад, отчего ягодицы его разомкнулись, чуть разошлись в стороны, и… содрогнувшись от кайфа, от нестерпимого удовольствия, Расим ощутил, как мягкой подушечкой пальца Димка коснулся туго стиснутых мышц сфинктера.
.. «разве так можно?» — мелькнула у Расима запоздалая мысль, но уже в следующее мгновение эта глупая мысль была вытеснена ощущением небывалой сладости, — Д и м и н палец — горячий, волнующе твёрдый — с лёгким напором заскользил, заелозил по мышцам сомкнутого входа… офигеть, как ему, Расиму, были приятны эти прикосновения!

Вообще… вообще было всё приятно! — вжимаясь губами в Д и м и н у шею, Расим с наслаждением сжал, стиснул ягодицы, тем самым вдавливаясь, сладострастно вжимаясь в лежащего на спине Д и м у своим каменно напряженным, горячим, сладко полыхающим от кайфа членом… это движение его было импульсивным и оттого абсолютно искренним — совершенно непреднамеренным, — он, Расим, пятнадцатилетний парень, школьник-девятиклассник, физически чувствовал неодолимое желание слиться с Д и м о й в одно — неделимое! — целое…

— Расик… — чуть слышно выдохнул Димка, ощущая-чувствуя, как под напором его указательного пальца сладострастно сжимаются, вибрируют, конвульсивно вздрагивают мышцы туго сжатого Расимова сфинктера. — Расик… — задыхаясь от кайфа, повторил Димка, — давай развернёмся… ты ко мне задом… ложись ко мне попкой — возьмём друг у друга… Расик… одновременно возьмём… давай…

Димка дважды проговорил — нетерпеливо, горячо выдохнул — слово «давай», причём сделал он это с такой настойчивой, не оставляющей выбора интонацией, что у Расима, по сути дела, никакого не оставалось выбора, кроме как подчиниться… да и не было у него, у Расика, никакого желания что-либо выбирать, — сейчас он готов был всецело, безоговорочно подчиняться Д и м е… и не только готов был, а он и душой, и телом — всем своим существом — х о т е л подчиняться, потому как то, что делал в постели Д и м а… то есть, то, что делали они оба — и Д и м а, и он, Расим! — было необыкновенно сладостно… и сладостно это было, и волнующе, — офигенно всё было — классно!

Приподнявшись над Димкой — оторвав от Димки своё жаром пылающее тело, Расим, не раздумывая, послушно развернулся на сто восемьдесят градусов; Димка тут же, обхватив Расима за ноги, потянул его зад на себя, и Расим, подчиняясь Д и м е, податливо переместился — чуть подался всем телом назад… он сделал так, как Д и м а ему сказал, — колени раздвинутых ног Расима оказались на уровне Димкиных плеч, в то время как лицо его очутилось аккурат над пахом лежащего на спине парня-старшеклассника; лицо Расима оказалось над Д и м и н ы м членом, напряженно торчащим вверх, и у Расима тут же мелькнула мысль, что он, Расим, сейчас возьмёт этот член в рот…

Он возьмёт Д и м и н член в рот — так, как это только что делал сам Д и м а, и эта мысль, похожая на осознаваемое желание, совершенно не смутила, нисколько не испугала Расима, не внесла в его душу никакой — даже секундной, даже мимолётной — сумятицы, потому что всё… абсолютно всё, что делал Д и м а и что вслед за ним, за Д и м о й, готов был делать он, Расим, было совершенно естественно… и естественно всё было, и желаемо! — именно такое ощущение было у него, у пятнадцатилетнего Расима, на мгновение застывшего, замершего над Димкой!

Димка нисколько не сомневался, что Расик — любимый Расик! — теперь с а м, без всяких подсказок, возьмёт его член… возьмёт точно так же, как это сделал он, Димка, — да и как могло быть иначе — т е п е р ь, когда он, влюблённый Димка, ощутил-почувствовал, как его огнём пылающая страсть передалась любимому Расиму? Смутно видя в темноте распахнувшуюся попу Расима, расплывчато белеющую над ним сладко манящими ягодицами, Димка нетерпеливо потянулся вверх, устремляя свои жаждущие губы к члену Расика…

И в этот момент он почувствовал, как губы Расима прикоснулись к члену его, — содрогнувшись от кайфа, непроизвольно сжав, стиснув мышцы сфинктера — невольно дёрнув бёдрами вверх, Димка, не дотянувшись губами своими до члена Расима, снова откинулся на подушку, ощущая, как одно лишь лёгкое прикосновение губ любимого Расика к обнаженной головке его сладостью распираемого члена мгновенно отозвалось во всём теле неизъяснимым блаженством.
.. «Расик… » — мысленно прошептал, простонал Димка, и ему, шестнадцатилетнему десятикласснику, на какой-то миг показалось, что сердце его вот-вот разорвётся от счастья, — возникло нестерпимое желание обхватить голову Расика ладонями, чтоб его, Расика, подтолкнуть — чтоб тем самым ускорить процесс проникновения члена в рот, но вместо этого…

Вместо этого, скользнув руками по разведенным ногам Расима, Димка страстно обхватил ладонями раскрывшиеся, распахнувшиеся Расимовы ягодицы и, прикасаясь большими пальцами к туго сомкнутому пацанячему входу, тут же почувствовал-ощутил, как от лёгкого прикосновения его пальцев конвульсивно дрогнули мышцы девственно стиснутого Расикова сфинктера, — ощущая горячие губы Расима на головке своего напряженно вздыбленного, сладостью распираемого члена, о с о з н а в а я это сладчайшее прикосновение губ любимого Расика к его, Димкиному, члену как знак, как свидетельство ответного чувства, лежащий на спине Димка, ещё больше разводя, раздвигая ладонями и без того распахнутые Расимовы ягодицы, снова нетерпеливо потянулся головой вверх, устремляя свои жаждущие губы к нему, к любимому Расику… ах, какой же это был кайф — осознавать-чувствовать, что Расим не только не противится его, Димкиным, устремлениям, но что он сам… он, бесконечно любимый Расик, с а м устремлен навстречу ему — Димке!

[/responsivevoice]

Category: Гомосексуалы