Обновление смысла

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]Обновление смысла
Категории:
Гомосексуалы
Бисексуалы

Архип, он же рядовой Архипов, сам для себя не смог бы внятно ответить, что толкнуло его, переступая порог комнаты для умывания, откуда был вход в туалет, затаить дыхание и стараться ступать при этом максимально бесшумно… во всяком случае, то, что он там увидел, заранее обнаружить-увидеть он никак не предполагал — не было у него на этот счет никаких ни мыслей-предположений, ни подозрений, ни, тем более, тайных желаний.

Рота была на выезде — на полигоне, где в течение трёх дней должна была отработать очередные нормативы, и потому в казарме было шаром покати: от всей роты в казарме осталось всего-навсего четыре человека. Во-первых, это был рядовой Архипов — круглолицый румяный парень, по жизни настроенный на позитив; призывавшийся на полтора два, Архипов был молодым «стариком», то есть «стариком» он стал только-только — служить ему в этой нетягостной номинации оставалось ещё полгода… Младший сержант Бакланов, в повседневном обиходе именовавшийся Бакланом, уже, в общем и целом, не служил, а зависал в ожидании дембеля — конституционный долг он отдал без особых залётов и происшествий, то есть, говоря языком коммерции, вернул долг без каких-либо штрафных процентов, так что в самом ближайшем будущем ему по праву грезилось море водки и куча баб, а также работа в органах правопорядка; был младший сержант симпатичен и строен, а еще он был не в меру самолюбив — завершить свою службу в качестве дежурного по роте он согласился по личной договорённости с командиром роты, который пообещал сразу же после возвращения с полигона дать команду на его увольнение с присвоением очередного воинского звания… Рядовой Заяц, только-только прибывший в роту из «карантина» и еще не поставленный ни на какую должность — именно по этой причине ему на полигоне делать было пока совершенно нечего — был оставлен в роте для реального несения службы, поскольку ожидать, что рядовой Архипов или будущий сержант Бакланов будут в течение трех дней что-либо делать по поддержанию порядка, трезвомыслящему командиру роты явно не приходилось; рядовой Заяц по прибытии в роту тут же получил погоняло Заяц, что, в общем-то, было совершенно неудивительно и даже для него, для рядового Зайца, вполне естественно — в школе миловидный Дима Заяц тоже был Зайцем… И еще, помимо этих троих, в расположении роты — довеском к рядовому Архипову и рядовому Зайцу в качестве третьего дневального — пребывал ефрейтор Кох, ротный писарь, имевший прозвище Шланг, причем прозвище это, данное Коху сразу же после первой бани, было мотивировано едва ли не больше, чем прозвище Заяц для рядового Зайца, о чём, быть может, следует сказать чуть подробнее, поскольку происхождение прозвища ефрейтора Коха этого стоит.

Дело в том, что у ротного писаря, щуплого и тщедушного, внешне неказистого, был совершенно выдающийся орган, коим одни по призванию судьбы клепают себе подобных, чтоб не прервался род человеческий, а другие, коих тоже немало, тешат-услаждают или исключительно себя, или себя и близких себе по духу, делая это просто так, то есть без всякого воспроизводства… хотя, что значит — «тешат-услаждают исключительно себя»? В определённые периоды жизни, и прежде всего на её заре, то есть в детстве и юности, этим органом услаждают себя и только себя все поголовно — без всякого исключения, но это к слову, — член у писаря свисал вниз сантиметров на двадцать, в диаметре был соразмерен длине, то есть изрядно толст, на взгляд казался мясисто-сочным, и яйца, зримо крупные, тяжеловесно тянущие мошонку книзу, были огромному члену под стать, так что на фоне тщедушного тела всё это хозяйство смотрелось почти запредельно… так вот: в бане, напрочь позабыв о всякой видимости приличия, парни пялились на Коха — точнее, на его «хозяйство» — совершенно неприкрыто, что уже само по себе могло свидетельствовать о необычности видимого, поскольку всякие задержки взглядов на сослуживцах ниже пояса во время помывки в бане «по умолчанию» не практиковались — во избежание всяких-разных двусмысленностей и прочих недоразумений, так что если кому-то и хотелось, пользуясь случаем, усладить свой глаз неспешным созерцанием, то он был вынужден волевыми усилиями то и дело себе в этом отказывать, благоразумно маскируясь под всех и, таким образом, соблюдая некий общепринятый «стандарт» поведения полностью обнаженного бойца, публично находящегося среди таких же, то есть совершенно обнаженных, сослуживцев… а тут — не член, не пенис, не фаллос и даже, говоря деликатно, не хуй, а целый хуище! — внушительная штуковина, похожая на… «шланг!» — кто первый произнёс это самое слово, разобрать в шуме воды было затруднительно, но слово это прозвучало вполне отчетливо, и возразить что-либо было затруднительно, — так член ефрейтора Коха получил вполне адекватное определение, а сам ефрейтор Кох благодаря члену заполучил прозвище, которое с учетом специфики его службы оказалось просто «в десяточку».

Вот эти четверо — «квартирант» Бакланов, молодой «старик» Архипов, отслуживший полгода писарь Кох и во всех смыслах не только бесправный, но и в течение какого-то времени потенциально гонимый «салабон» Заяц — и составляли весь личный состав роты, оставленный в казарме для поддержания порядка, а также сохранения имущества. Поскольку порядок в роте по причине отсутствия личного состава нарушать было некому, то основная задача сводилась к сохранению ротного имущества, на которое могли запросто позариться, пользуясь отсутствием личного состава, лихие бойцы из рот соседних.

Заправленные кровати, которые в обычные ночи проявляли все признаки жизни — скрипели, храпели, сопели и постанывали, теперь в мутно-фиолетовом свете дежурного освещения казались безжизненными, и таким же точно безжизненным казалось само спальное помещение — пустое и потому непривычно гулкое… Плохо было то, что дверь в помещение казармы не имела замка, а значит — нужно было кому-то ночью не спать обязательно, чтоб лихие бойцы их других рот что-либо не упёрли… понятно, что не спать предстояло рядовому Зайцу и ефрейтору Коху — они делили ночи и дни пополам, Архип этот процесс контролировал, а младший сержант Бакланов — в соответствии со своим статусом — осуществлял общее руководство, причем, желая получить звание сержанта, он объяснил рядовому Архипову, что ломать пальцы веером перед Шлангом и Зайцем сейчас не время, что нужно, поскольку все они в равной мере отвечают за вверенное им имущество роты, задротов не только напрягать, но и мало-мальски подстраховывать… ну, например: пока Заяц или Шланг будут драить писсуары либо выполнять какую-то другую полезную для казармы работу вне пределов видимости входной двери, покараулить тумбочку дневального для него, для Архипа, будет совершенно необременительно, с чем рядовой Архипов благоразумно согласился, тем более что караулить тумбочку можно было в абсолютно ненапряжном лежачем положении — с нескольких первых кроватей она, эта самая тумбочка, было отлично видна.

Ну, и вот… собственно, никто из будущих участников действа, разыгравшегося в пустой казарме, ничего т а к о г о не предполагал и уж, во всяком случае, совершенно точно не планировал — всё случилось спонтанно, то есть непреднамеренно, что лишний раз наводит на мысль о тех скрытых возможностях, которые априори есть в наличии у каждого, но которые до поры до времени могут быть неведомы им самим… Была уже ночь, или был поздний вечер — это уж кому как нравится, а только часы показывали почти одиннадцать, и ефрейтор Кох, с головой накрывшись одеялом, бесчувственно спал в своей постели, поскольку ему в два часа ночи предстояло менять «на тумбочке» рядового Зайца; младший сержант Бакланов, который мог спать в любое время и спать столько, сколько захочет, но которому именно по этой банальной причине спать совершенно не хотелось, сидел в канцелярии — на старом-престаром компьютере Баклан машинально раскладывал пасьянс, бесцельно убивая время; никаких интересных программ на компе не было, сам комп был стар, как динозавр, и дежурные по роте нередко использовали …его для того, чтоб скоротать время суточного наряда — играли ночами кто в «косынку», кто в «пинбол» или «солитер»… Архип, который за неимением никакого другого — более продуктивного — занятия нехило вздремнул между обедом и ужином, сидел тут же, в канцелярии; спать он, понятное дело, не хотел, а чем заняться еще, кроме сна, он совершенно не знал; рядового Зайца, чтоб тому в отсутствие роты служба не показалась мёдом, рядовой Архипов оправил драить писсуары, причем к постановке задачи он подошел вполне прагматично: три писсуара из десяти через час должны были сверкать «нежнейшей белизной».

— Гусь уже дома… — нарушая молчание, проговорил Архип и, мечтательно вздохнув, добавил — мысль свою закончил: — Может, сейчас на бабе лежит — засаживает по самые помидоры…

Говоря всё это, Архип совершенно не хотел подколоть-уесть сидящего напротив младшего сержанта Бакланова — типа того, что Гусь, мол, дома уже, Гусь как свободный гражданин дрючит-шпилит баб по полной программе, а ты, Баклан, еще здесь торчишь, дрючишь, как лох последний, вместо бабы допотопный комп — но младший сержант Бакланов именно так расценил слова Архипа, а потому, не отрывая взгляд от монитора, язвительно процедил:

— Пусть засаживает — этого добра на всех хватит… мои бабы от меня никуда не денутся — я их однозначно буду драть через пять дней, а тебе, Архип, ещё полгода на всё на это только облизываться придётся… так что, ровно через пять дней ты точно так же, как сейчас про Гуся, вспомни-подумай и про меня, а я уж, так и быть, одну свечку за тебя, страдальца, поставлю в каком-нибудь сочном храме — кину смачную палочку за тебя, здесь оставшегося…

— Дык, а что? Кинь за меня… я разве против! — Архип тихо засмеялся. — Только ты, Саня, когда кончишь, так и скажи ей… ну, типа: «Это привет от Андрюхи Архипова!» Бля, прикольно получится… — Архип, говоря это, засмеялся снова: было видно, что мысль такая ему понравилась — пришлась по душе. — «Это привет от Андрюхи Архипова»… Саня, скажешь так?

— А почему, бля, нет? — Баклан, всё так же глядя на монитор, пожал плечами. — Скажу… жалко мне, что ли? Ты, кстати… какие храмы предпочитаешь?

— В смысле?

— Ну, в смысле… черненькие, рыженькие… есть сиповки, а есть корольки… мне в каком храме ставить свечку т в о ю — «привет от Андрюхи Архипова» передавать? Или тебе без разницы?

— Да… я не знаю даже. А какая, бля, разница? — глядя на Баклана, Архип непроизвольно приподнял брови, отчего лицо его тут же приобрело простецкое выражение. — Рыжая, черная… мне это, Саня, по барабану! Всё равно, бля, какая — чёрная или рыжая… главное, чтоб сама норка была не раздолбана… ну, то есть, чтоб туго входило — чтоб, бля, впритирочку… вот что главное!

— Ну, это само собой, — Баклан, по-прежнему глядя на монитор, кивнул головой. — А остальное, выходит, тебе без разницы? Остальное тебе — всё равно?

— Дык… может, и не всё равно — откуда ж я это знаю? — Архип недоумённо пожал плечами. — Рыжая, черная… какая, бля, разница?

— Ну, это кому как! — младший сержант Бакланов многозначительно хмыкнул, тем самым демонстрируя рядовому Архипову свою осведомленность в вопросе женской привлекательности. — Но ты же до армии… ты до армии трахал баб — были у тебя биксы?

— Ясное дело! — отозвался Архип, и лицо его вмиг расплылось в улыбке. — Первый раз я, правда, не очень запомнил… мы, бля, пьяные были — Новый год на даче встречали. А соседка по даче, уже подпитая, к нам пришла — типа нас по-соседски поздравить. Выпила с нами еще — и отрубилась. Мы втроём повели её домой… ну, типа проводить её пошли — по-джентельменски, бля. Привели, а у неё — никого… и сама она — никакая. А мы тоже, бля, пьяные… Юрчик и говорит: «А давайте, бля, её трахнем! От неё, бля, не убудет, а нам, бля, в кайф…» Сам говорит нам это, а сам при этом уже шарит пальцами по взбугрившейся ширинке — «молнию» на своих джинсах расстёгивает… Ну, понятно, что мы с Серёгой не отказались — тоже, бля, возбудились… Задрали ей платье, трусы с неё сняли… хуля нам, пацанам, не попользоваться моментом? Лежит, бля, пьяная — ноги врозь, щелочка приоткрылась… Юрчик первый ей вдул — кончил в «ракушку», встал… я — за ним… тоже, бля, кончил — отвалил в сторону… ну, а Серёга — уже за мной. Короче, мы даже не раздевались — только штаны приспускали с себя до колен, и всё… трахнули её все трое — и свалили к себе. Она даже, бля, не проснулась… прикинь! Лет тридцать ей было или, может, чуть больше… хуй её знает! На другой день мы сами мало что помнили — такие, бля, были упитые… ну, то есть, помнили, конечно, но всё это было как в тумане: всунул, вынул — и забыл.

Архип рассказал всё это легко и непринуждённо, так что младший сержант Бакланов, по ходу рассказа невольно оторвав взгляд от монитора, поневоле заслушался… было видно, что Архип ничего не врет, ничего не выдумывает, как это делают порой парни, желая рассказами о своих мнимых сексуальных похождениях зарекомендовать себя в глазах окружающих людьми сексуально опытными или даже бывалыми, — Баклан, глядя на Архипа, почувствовал лёгкую зависть… и зависть почувствовал, и досаду.

— Пришел, увидел, победил… есть такое крылатое выражение, — снисходительно проговорил Баклан, чтоб хотя бы таким образом, то есть знанием крылатых выражений, как-то компенсировать для себя самого чувство зависти-досады.

— Ну! Я же об этом и говорю: всунул, вынул — и ушел, — отозвался Архип, никак не оценив знание Бакланом крылатых выражений.

Баклан хмыкнул; секунду-другую они молчали: Архип, рассказав о своём первом сексуальном опыте, зримо увидел, как, сменяя друг друга, они натянули на даче пьяную биксу, а младший сержант Бакланов… младший сержант Бакланов, слушая рассказы о сексуальных успехах других, всегда ощущал-чувствовал какую-то несправедливость… обидную несправедливость ощущал младший сержант Баклан, слушая подобные рассказы! Взять, к примеру, этого Архипа: всунул, вынул… как два пальца обоссал!

— Значит, ей было лет тридцать… или чуть больше… а вам, бля, по сколько? — Баклан, спрашивая это, постарался придать своему голосу снисходительность, чтоб Архип ненароком не вообразил, что ему, «квартиранту» Бакланову, которого ожидает через пять дней море водки и куча баб, всё это так уж интересно.

— Нам — по семнадцать… то есть, мне и Юрчику по семнадцать, а Серёге — шестнадцать, он был чуть младше нас… всё это было в одиннадцатом классе.

— Хм! А я впервые попробовал, когда мне едва пятнадцать исполнилось — буквально на другой день… с девчонкой из соседнего подъезда — у неё дома… сама меня позвала, и сразу — по полной программе: и туда, и сюда… классно, бля, получилось!

Баклан проговорил всё это так, что на какой-то миг сам поверил в то, что сказал… на самом деле до армии он, несмотря на свою симпатичность-стройность, попробовать ни с кем не успел — как-то так получилось, что в плане секса у него до армии ни с одной девчонкой не сложилось, то есть, в армию он ушел девственником, и все два года, как и до армии, упражнялся-кайфовал исключительно с Дуней Кулаковой… только кто ж в этом будет признаваться? Девственник в двадцать лет — это разве мужчина? Это всё равно что лох или «ботаник» какой-нибудь…лох или «ботаник», и не более того! А младший сержант Бакланов был не только симпатичен и строен, но еще он был самолюбив, а потому Архип был не первый, кому он, младший сержант Бакланов, мимоходом вешал лапшу на уши про то, как впервые лично он в пятнадцать лет… и как лично он в первый раз сразу — «туда» и «сюда»… и как классно всё это было.

— Ну, это у кого как… — Архип, ничего не имея против того, что его собеседник лишился девственности в пятнадцать лет, кивнул головой; поскольку Архип не врал сам, у него не было никаких оснований сомневаться в словах Баклана.

— Ну, и что …дальше… дальше-то что? — Баклан, стараясь не обнаружить своего интереса, проговорил свои вопросы тоном слегка покровительственным, который должен был свидетельствовать о его явном и неоспоримом превосходстве. — Других баб, кроме как на даче, у тебя что — не было больше?

— Почему не было? Были… ну, то есть, одна была — мы с ней типа дружили, уже перед самой моей армией рассорились, так что она меня в армию не провожала. А до ссоры я с ней почти год ходил… ну, и трахал её — регулярно трахал. Не каждый, конечно, день, но — за полгода до армии поимел неплохо… и сосала она у меня, когда я хотел… прикинь: в рот брала без всяких проблем, а вставить в жопу не дала ни разу!

— А ты что — в жопу её хотел?

— Ну! А почему, бля, нет? — Архип, отвечая вопросом на вопрос, пожал плечами. — Пацаны говорили время от времени, что они своим биксам в очко вставляют… типа: это еще прикольней, чем в ракушку… ну, я тоже хотел попробовать, а она мне — хуй… как ни раскручивал её, а в жопу она, бля, не дала… обидно, конечно!

— Ну, с этим делом не угадаешь… — проговорил Баклан, и голос его прозвучал вполне авторитетно. — Одни, бля, дают, другие — нет… хотя, если хорошенько постараться, в жопу можно поиметь любую.

— Дык… ясное дело! — Архип, соглашаясь, кивнул головой. — А волосы, кстати, у неё были рыжие… светло-рыжие — золотистые! Вот — мне такие, бля, нравятся… точно!

— Ага… значит, свечку твою — за тебя — я поставлю в рыжем храме… — Баклан, глядя на Архипа, тихо засмеялся. — «Привет от Андрюхи Архипова!»… смотри, как это всё будет! В сочные губы, похожие на ракушку, я вгоняю по самые помидоры… кол мой тропической влагой обволакивает и сладко сжимает, нежно стискивает её узенькое влагалище, так что движняк происходит впритирочку: хуй, ритмично залупаясь, скользит в тесной норке — как поршень во втулке… я сначала гоняю его размеренно, чтоб она хорошо подо мной разогрелась… затем, не жалея сил, начинаю двигать в норке быстрее, быстрее… бикса уже не может терпеть — она выгибается, стонет, делает встречные движения своим золотистым передком… «ещё! ещё!» — выкрикивает она, и тут — бац! — мощнейший оргазм одновременно пронизывает наши тела… он выворачивает нас наизнанку, разрывает на части — я, кончая, фонтанирую в её изнемогающее тело — в самую глубину… засаживаю ей из последних сил — глубоко-глубоко, по самые помидоры… фонтан иссякает, и я, извлекая метко отстрелявшего бойца из обильно увлажнённого золотисто-огненного храма, говорю: «Это привет от Андрюхи Архипова!»

Баклан, невольно увлёкшись собственной фантазией, невольно озвучил одну из своих многочисленных грёз, что каждый раз возникали перед его мысленным взором в минуты уединённых — тщательно скрываемых от посторонних глаз — упражнений с Дуней Кулаковой; единственное, что он добавил сейчас, так это слова про «привет», а во всём остальном эта была та сладостная мечта, которая помогала девственнику Бакланову в ходе упражнений с Дуней Кулаковой приближать оргазм… но Архип, понятное дело, об этом не знал да и знать не мог — картинка, живо нарисованная Бакланом, показалась Архипу даже реальнее, чем воспоминание о собственном сексуальном опыте… картинка, нарисованная Бакланом, показалась настолько реальной, что между ног сидящего на табуретке Архипа пробежал лёгкий, но вполне ощутимый сладкий озноб — предвестник возможного возбуждения…

— Ну, Саня… класс! — проговорил Архип, невольно сжимая под собой ягодицы — с силой стискивая мышцы сфинктера, чтобы тем самым задержать-усилить щекотливое ощущение лёгкой приятной сладости между ног. — «Это привет от Андрюхи Архипова!» Я б не додумался… честное слово! Это ж, бля, как, бля, это… как виртуальный секс! «Это привет от Андрюхи Архипова!» — я, бля, торчу!

— Торчи… тем более, что торчать тебе, как ни крути, ещё целых полгода, — с лёгкой усмешкой отозвался младший сержант Бакланов, тем самым давая понять Архипу, что все эти виртуальные картинки лично для него, для младшего сержанта Бакланова, ровным счетом ничего не значат, потому как через пять дней в качестве свободного гражданина он будет по полной программе иметь бабцов в реале, а не ля-ля.

— Ну, полгода… подумаешь! Полтора уже позади, и эти полгода пройдут — никуда не денутся… хуля нам, пацанам, печалиться? Зато уж потом… ни одной, бля, биксы симпотной не пропущу! — Архип, по жизни настроенный на позитив, предвкушающе чмокнул губами, словно его полгода будут заканчиваться уже завтра. — Все козы, бля, будут мои…

— Так уж и все? — всё с той же усмешкой отозвался Баклан, снова переводя взгляд на монитор компьютера. — Даже Зайцу, бля, не оставишь?

— А при чем здесь Заяц? — Архип непонимающе вскинул брови. — Мы же с ним из разных городов…

— Действительно… я об этом как-то не подумал, — Баклан произнёс это внешне бесстрастно, а в самой фразе Архип не уловил ни иронии, ни сарказма… ну и ладно — не уловил и не надо. — А, кстати, где он? — поинтересовался Баклан, не отрывая взгляд от монитора компьютера. Вообще-то, его, «квартиранта», такая мелочь, как местопребывание какого-то салабона, уже не должна была интересовать никаким боком, но обещанное командиром роты звание сержанта невольно побуждало проявлять хотя бы минимальный интерес.

— Кто? — не понял Архип. — Мой город?

— Нах мне твой город… я спрашиваю тебя о вверенном тебе Зайце.

— Писсуары чистит… где ж ему еще быть? — Архип был очень даже не прочь поговорить о сексе еще, но про себя он уже рассказал вроде бы всё, а что-либо выспрашивать у Баклана было как-то не с руки… и Архип, вздохнув, поменял тему — проговорил, лишь бы только не молчать: — Прикинь, как пацанам повезло: всего один год будут служить… это ж, бля, на треть меньше, чем мы отпахали!

— А тебе что — обидно? — Баклан, оторвав взгляд от монитора, с лёгкой усмешкой посмотрел на Архипа. — Кто отпахал, а кому здесь полгода еще зависать… обидно, бля, да?

— Да ну! Причем здесь «обидно»? Не обидно, а — хрень всё это! Взять, бля, хотя бы нашего Зайца… чему он за год научится? Плац подметать? Туалет драить? Разве год — это служба?

— Ну, это ты так думаешь… а в а ш Заяц на срок своей службы смотрит, я в этом уверен, наверняка по-другому.

Баклан умышленно проговорил слово «ваш», чтоб таким образом лишний раз подчеркнуть для Архипа, кто есть кто — здесь и сейчас.

— Дык… понятно, как смотрит Заяц. А если вообще — в общем и целом?

— А если вообще — в общем и целом… слышал, что говорит старшина? Конечная цель у всех этих реформ одна — уничтожение армии.

— Вот! Я ж об этом и говорю… о том, что может значить год службы в общем и целом, а не лично для Зайца — не для него персонально.

— Это, бля, ты потому так говоришь, что сам ты уже прослужил этот год. А был бы ты сам сейчас на месте Зайца, ты бы, бля, думал совсем по-другому.

— Ну, не знаю… может быть, Саня, ты и прав. А только год — всё равно это хрень, а не служба. Если, конечно, говорить в целом…

Они помолчали… щелкая «мышкой», Баклан на слова Архипа никак не отозвался, и Архип, глядя на него, вперившего взгляд в монитор компьютера, не без легкой зависти подумал о том, что через каких-то пять дней этот самый Баклан под уютную музыку будет, кайфуя, засаживать какой-нибудь классной биксе «по самые, бля, помидоры» — будет, кайфуя, с силой вжиматься в шелковистый передок, горячий и сочный, влажно засасывающий всё глубже, и глубже, и глубже… ох, и везёт же этому Баклану! Через каких-то пять дней… бикса, разведя в стороны полусогнутые в коленях ноги, энергично будет поддавать снизу, встречными толчками насаживая свою «ракушку» на влажно скользящий — вверх-вниз снующий — член, — и, чувствуя, как сладость лёгкого возбуждения щекотливым теплом растекается между ног, Архип невольно подумал о том, что в казарме …сейчас шаром покати… в казарме сейчас никого нет, и можно, укрывшись одеялом, неспешно всмотреться в эту «картинку» более пристально и внимательно… а почему, бля, нет? Это Баклан будет дома через пять-шесть дней, а ему, Архипу, еще служить и служить, а он ведь тоже не импотент — не святой апостол Павел…

— Пойду, бля, проверю, как там у Зайца идут дела, — поднимаясь, проговорил рядовой Архипов. — Напомню ему ещё раз, когда он должен Шланга будить… а потом, бля, спать пойду… пора! Ты, Саня, как — ещё не будешь ложиться?

— Нет пока, — отозвался Бакланов, не поворачивая головы — не отрывая взгляд от монитора.

Дверь в умывальную комнату, откуда был вход в туалет, была наполовину приоткрыта, так что Архипу не составляло никакого труда проскользнуть туда совершенно бесшумно; что он и сделал, не преследуя, впрочем, никакой внятной цели… разве что, застукав Зайца бездействующим, уличить его в отсутствии прилежания к службе со всеми вытекающими из этого не шибко весёлыми для Зайца последствиями, — затаив дыхание, стараясь ступать совершенно бесшумно; Архип не вошел, а боком вскользнул в комнату для умывания и, не слыша никаких шоркающих звуков, которые со всей очевидностью свидетельствовали бы о том, что Заяц драит писсуары, уже хотел сделать следующий шаг, такой же бесшумный, чтобы возникнуть перед шлангующим Зайцем нежданно-негаданно, как вдруг невольно обострившимся слухом Архип уловил едва различимое сопение с характерным шорохом трущейся материи… такой шорох возникал всегда, когда он, Архип, в этом самом туалете, выгадывая время, чтоб никто не застал, торопливо упражнялся с Дуней Кулаковой, — последний раз он дрочил неделю назад, воспользовавшись подвернувшимся случаем: командир взвода приказал ему отнести оперативному дежурному тетрадь с конспектами, Архип по пути зашел в расположение своей роты, чтоб отлить, в казарме никого, кроме дневального, не было, и Архип, стоя в кабинке туалета — направляя струю в очко, вдруг почувствовал сладко кольнувшее желание… собственно, ничего необычного в этом не было: чутко вслушиваясь в малейшие шорохи, Архип стиснул стремительно твердеющий член в кулаке… всё было тихо, и Архип, не тратя попусту время, торопливо задвигал рукой, одновременно с этим следя обострившимся слухом за шумовым фоном, — если б кто-то входил в умывальную комнату, Архип однозначно бы услышал и — успел бы спрятать-убрать член в брюки… но никто Архипа не потревожил: содрогаясь от сладости, он выпустил перламутровую струю себе под ноги, дёрнул за шнур, потоком воды смывая следы своего одинокого наслаждения, ладонью смахнул с головки члена липкую каплю, чтобы потом не было видно предательских пятен на трусах — и уже через пять минут, как ни в чём ни бывало, он выходил из казармы, приятно облегченный и потому вполне довольный, — это было ровно неделю назад; никаких угрызений по поводу собственной мастурбации Архип никогда не испытывал: во-первых, никакого негатива у Архипа не было к самой мастурбации в принципе, а во-вторых, хотя в роте на его памяти никто ни разу на этом деле не погорел, у Архипа были все основания предполагать, что занимается этим не он один, и даже далеко не один, потому как выдержать полтора года без секса, пусть даже такого «самодельного», было, по мнению Архипа, никак невозможно… разве что какие-нибудь святые или импотенты могли полтора года обходиться без сексуальной разрядки, но святых в роте не наблюдалось, а импотенцию в восемнадцать-двадцать лет Архип представлял смутно; впрочем, другие его в этом плане волновали мало — по мере возможности он регулировал свою собственную сексуальную потребность, одновременно с этим получая пусть мимолётный, но вполне реальный кайф… так вот: когда он дрочил, ритмично вгоняя в кулак напряженный ствол, всегда либо рука соприкасалась с материей брюк, либо о брюки тёрлась материя рукава, но в любом случае возникал едва слышимый характерный звук — непрерываемый шорох трущейся материи, когда что-то быстро и вместе с тем однообразно делаешь рукой, — вот такой характерный шорох, дополняемый не менее характерным сопением, и услышал Архип, замерев у входа в туалет… «дрочит он, что ли?» — мысль-догадка возникла мгновенно, так что Архип на какой-то миг от такого невольно возникшего предположения даже опешил; оставалось сделать ещё один шаг, чтоб, оказавшись непосредственно в туалете, либо воочию увидеть наглядное подтверждение своей догадке, либо… либо — у шорохов-звуков, доносившихся из туалета, было какое-то другое происхождение, но мысль о чём-то другом, что могло бы быть источником подобных звуков, в голову Архипу не приходила… «дрочит, бля!» — уже не вопросительно, а утвердительно подумал Архип; тут же делая по-кошачьи мягкий, совершенно бесшумный шаг вперёд…

В туалетной комнате располагалось два ряда кабинок, закрывавшихся снизу низкими полуметровыми дверцами, вдоль двух стен были расположены писсуары, а еще в туалете был неяркий голубоватые свет, и Архип, когда дрочил в туалете сам, всегда это делал в дальней кабинке, которая хотя и не могла полностью его скрыть-спрятать, но в любом случае давала какой-то, пусть даже секундный, выигрыш для того, чтоб в случае чьего-то внезапного появления успеть спрятать-убрать член в штаны; кроме этого, подобные упражнения всегда проходили под прикрытием — под видом «стою — отливаю», а значит Архип всегда становился спиной к проходу, что тоже затрудняло на случай чьего-то стремительного появления заподозрить его, Архипа, в том, что он на самом деле не отливает, а делает что-то совершенно другое… а тут — на тебе: невысокий, на подростка похожий Заяц стоял в освещенном проходе, и хотя он стоял к Архипу спиной, но был при этом весь на виду, и первое, что Архипу бросилось в глаза, это ритмично содрогающаяся спина рядового Зайца, который… перед глазами Архипа было то самое, о чём он за секунду до этого успел догадаться-подумать: прерывисто сопя, рядовой Заяц с упоением дрочил — торопливо мастурбировал…

Секунду или две Архип с изумлением взирал на открывшуюся картину, не зная, что ему сделать-предпринять, чтобы прервать кайф Зайца наиболее эффектно… гаркнуть командным голосом «равняйсь-смирно»? полюбопытствовать тихо и вкрадчиво, приятно ли ему, рядовому Зайцу, это не прописанное ни в одном уставе занятие? деловито поинтересоваться у молодого солдата, как протекает его ратная служба? громогласно впечатать в него какое-нибудь унижающе хлёсткое слово? или, может, каким-нибудь междометием выразить своё самое искреннее — неподдельное — изумление? Впрочем, можно было смело предполагать, что в той ситуации, в какой потерявший нюх Заяц оказался непреднамеренно застигнутым за своим приятным занятием, для него, для Зайца, все варианты возникновения за спиной кого-либо из «товарищей по службе» были по своей эффективности абсолютно равнозначны, — сладострастно «танцующий» Заяц стоял от Архипа на расстоянии не более трёх метров… и Архип, ничего не говоря, на какой-то миг словно дематериализовавшись — бездыханно ступая неслышным перекатыванием подошв тапочек с пятки на косок, сделал несколько совершенно бесшумным шагов по направлению к Зайцу, так что спустя еще пару секунд он уже в буквальном смысле стоял у Зайца за спиной — на расстоянии каких-то десяти сантиметров… практически вплотную.

— Ну, как успехи? Получается?

Слова эти, сказанные с интонацией мягкой, почти интимной, возникли в голове Архипа совершенно спонтанно, и — произнося эти четыре слова в виде двух вопросительных предложений, Архип одновременно с вопросами, заданными негромко, но совершенно внятно, положил ладонь рядовому Зайцу на плечо, словно этим отеческим жестом желая унять, остановить самозабвенно танцующее тело восемнадцатилетнего салабона…

Бедный Заяц! Как говорят абстрактные гуманисты, врагу такого не пожелаешь…

Услышав над своим ухом голос и в ту же секунду почувствовав, как на плечо его легла чья-то ладонь, Заяц, ничего подобного не ожидавший и не предвидевший,… невольно издал короткий звук, отдалённо напоминающий утробное хрюканье, на мгновение замер, словно остолбенел, но уже в следующее мгновение, рванувшись в сторону, он вместе с тем резко всем телом повернулся к Архипу — и Архип близко-близко увидел его округлившиеся глаза с выражением запечатленного в них тихого ужаса.

— Не ожидал? — игриво проговорил Архип, наслаждаясь произведённым эффектом.

Вопрос прозвучал издевательски. Конечно же, Заяц не ожидал! И не только не ожидал, а даже не предполагал ничего подобного… бедный Заяц! Но кто ему был виноват? Если Архип, время от времени сам предавшийся этому занятию, никогда не терял разумной бдительности и, с упоением двигая кулаком — мысленно рисуя картины сладостного траха, одновременно с этим не забывал чутко вслушиваться в окружающий его мир, чтоб не быть в буквальном смысле пойманным за руку, то Заяц, наоборот, решив поиметь-урвать несколько сладостных минут кайфа, проявил при этом совершеннейшую беспечность, так что трудно было даже сказать, чего в этой беспечности было больше — в чем была истинная причина подобного прокола: то ли это со стороны молодого солдата это был полный непрофессионализм в вопросах организации одиночного секса применительно к особенностям армейской жизни, то ли это было проявлением обычного природного разгильдяйства, когда человек живёт по принципу «авось пронесёт — авось ничего не случится»… случилось — не пронесло: молодого солдата, самовольно покинувшего часть в поисках лучшей доли, более опытный сослуживец одномоментно вернул в родную роту… и возвращение это для молодого солдата было подобно эффекту разорвавшейся бомбы, — бедный Заяц! С учетом небезуспешных попыток агрессивного проникновения-внедрения во все сферы жизни некой коммерческой организации, претендующей на монополию духа, впору было вскричать евангельским выражением «Vade retro, satanas!», которое хотя и трактуется как «не искушай!»-«не соблазняй!», но в буквальном переводе с языка латинского означает «Отойди, сатана!» — с акцентом не на первом слове, а на втором… впрочем, в реальной жизни всё проще и жестче, а потому прозаичней, и салабон, застуканный старослужащим в момент «сеанса», по умолчанию никогда не скажет этому старослужащему: «Отойди, старичок! Дай мне кончить…».

Какое-то время — буквально секунду-другую — они, Архип и Заяц, молча смотрели в глаза друг друга: Архип был чуть выше Зайца, был крупнее телосложением, и потому он взирал на Зайца как бы свысока, наслаждаясь произведённым эффектом, в то время как во взгляде Зайца, уличенного «в неподобающем для мужчины занятии», замер-застыл кроткий ужас… Брюки Зайца были расстегнуты, резинка трусов была заведена под яйца, так что всё его молодое хозяйство было, словно на выставке, выставлено наружу: яйца, непроизвольно подтянутые кверху, как это нередко случается при половом возбуждении, были хотя и не очень крупные, но, рельефно обтекаемые утончившейся кожей мошонки, выглядели выпукло, классически продолговато, а потому вполне достойно — весомо и зримо; волосы на лобке были густые и, наверное, длинные, поскольку они невольно закручивались вправо-влево шелковистыми на вид колечками, в то время как сам живот был, словно у подростка, совершенно чист — густой волосяной покров срезался вверху ровной горизонтальной линией, и на плоском животе выше этой линии не было ни «тёщиной дорожки», ни хотя бы малейших признаков какой-либо другой растительности в виде сиротливо выросших одиноких волосков; сам же член, который Заяц по-прежнему сжимал в кулаке, был этим самым кулаком на две трети скрыт, но именно на две трети — ещё одна треть возбуждённо торчащего члена, не охваченная свёрнутой в трубку ладонью, заканчивалась чуть продолговатой, вишнёво-сочной залупившейся головкой, на самом кончике которой перламутрово блестела выступившая капелька клейкой смазки, то есть член у рядового Зайца в состоянии боевого стояния был вполне приличный, длинный и толстый, так что его, если вдуматься-разобраться, не стыдно было и показать — продемонстрировать посторонним… что, собственно, Заяц и делал — сам того не желая, — секунду-другую они, Архип и Заяц, молча смотрели друг другу в глаза, но уже в следующую секунду Архип, невольно скользнув глазами вниз, самым естественным образом устремил свой взгляд на Зайцево хозяйство — и Заяц, выходя из состояния ступора, инстинктивно реагируя на этот чужой, праздно любопытствующий взгляд, тут же судорожно дёрнулся, с запоздалой торопливостью пытаясь убрать, спрятать-скрыть своё обнаженное хозяйство в штаны.

— Ку-у-да-а? — невольно реагирую на стремление Зайца уничтожить улики, наглядно свидетельствующие о его столь «позорном занятии», напористо проговорил-пропел Архип, одновременно с этим цепко хватая Зайца за член. — Стоять!

Архип проворно обхватил возбуждённый член Зайца вовсе не потому, что когда-либо он хотел или думал сделать нечто подобное, и уж тем более не потому он с живостью схватил парня за член, что о чем-то подобном он когда-либо втайне мечтал-фантазировал, а тут — подвернулся вполне подходящий момент, и он не замедлил этим моментом воспользоваться, — нет, этот жест, безотчетно спонтанный и потому совершенно непреднамеренный, в момент своего совершения напрочь лишенный какого-либо внятно осознаваемого эротизма, был продиктован исключительно одним-единственным желанием — не дать салабону Зайцу, случайно застигнутому за т а к и м занятием, скрыть-замести следы… что именно он будет делать дальше с этими «следами», наглядно представленными в виде расстегнутых брюк с извлечённым из них хозяйством, Архип еще не знал сам, но одно он сообразил верно: если бы Заяц без всяких внешних помех привёл бы свой внешний вид в повседневное состояние, то эффективность от неизбежно грозившей ему «воспитательной беседы» явно бы снизилась — без наглядных улик эффективность «воспитательной беседы» однозначно оказалась бы не той.

Между тем, возбуждённый член Зайца — волнующе крупный, горячий и твёрдый — так органично вписался в кулак Архипа, что Архип, сжимая его, невольно почувствовал… нет, это было еще не сексуальное возбуждение и уж тем более не конкретное сексуальное желание, а всего лишь смутное чувство странной приятности — оно, это странное чувство, шло из глубины души и было ещё зыбко и невнятно, было Архипу не совсем понятно и вместе с тем уже вполне уловимо, так что Архип, безотчётно подчиняясь этому чувству, совершенно непроизвольно двинул на возбуждённом чужом члене крайнюю плоть — так, как он это делал на своём собственном.

— Пусти! — Заяц конвульсивно дёрнул задницей, пытаясь вырвать свой залупившийся член из плотно сжатого кулака Архипа, одновременно с этим обеими руками с силой отталкивая Архипа от себя… так мальчишки в игре-возне верещат и, уворачиваясь, со смехом отталкивают от себя более сильных друзей-товарищей, если те начинают распускать руки — начинают шутливо хватать за писюн.

Но Заяц был уже не мальчишкой, и это была не игра, — такое вольное, совершенно неуважительное обращение со «стариком», пусть даже начинающим, могло быть чревато для рядового Зайца самыми серьёзными тяготами в несении дальнейшей службы… однако рядовой Архипов не обратил на дерзость рядового Зайца никакого внимания — он ещё крепче стиснул в кулаке напряженно твёрдый член, тем самым не давая рядовому Зайцу в буквальном смысле из кулака выскользнуть.

— Стой, бля! — негромко, но властно выдохнул Архип, с силой сжимая горячий ствол; одной рукой удерживая рядового Зайца за торчащий член, ладонью другой руки рядовой Архипов с силой сдавил молодому солдату шею, повторив при этом ещё раз: — Стоять!

Заяц сморщился — и, словно в одно мгновение утратив всякую способность к сопротивлению, безвольно опустил руки… во взгляде его, устремлённом на Архипа, первоначальный животный ужас сменился хотя и сильным, но уже не запредельным, а вполне обычным — человеческим — страхом, — глядя Архипу в глаза, Заяц, и до того не особо заблуждавшийся относительно …своего места в казарменной иерархии, вдруг со всей пеленающей волю отчетливостью не столько осознал, сколько нутром почувствовал свою полную зависимость от старослужащего Архипа, и это чувство абсолютной — тотальной — зависимости в свете н о в ы х обстоятельств тут же подействовало на Зайца совершенно деморализующе: смятый, раздавленный произошедшим, Заяц теперь стоял, покорно опустив руки, и был он в эти мгновения своей жизни всем состоянием своей души похож на пластилин, который без особого труда можно было мять как угодно — в любую сторону… дело теперь было за Архипом — казарменным «стариком». А Архип, между тем, неожиданно растерялся: продолжать держать парня вот так просто за хуй было глупо, но и разжимать пальцы — выпускать из кулака горячий и твёрдый, странно волнующий ствол — Архипу почему-то тоже не хотелось… смутное чувство приятности, возникшее в душе Архипа помимо его воли, не только не уходило, а даже, наоборот, продолжало неуклонно нарастать, медленно превращаясь в еще неясное, невнятно-смутное, но уже вполне предсказуемое желание, — они, Архип и Заяц, неотрывно смотрели в глаза друг другу, и Архип, крепко сжимавший в кулаке напряженный член Зайца, с каждым мгновением всё отчетливее чувствовал, что теперь ему нужно что-то делать дальше, но что именно нужно делать и, главное, к а к это нужно делать, Архип — по причине своей полной неопытности в таких вопросах — определённо не знал… точнее, не представлял, — вот почему, впервые столкнувшись с такой ситуацией, рядовой Архип невольно растерялся… то есть, не только замер-застыл мгновенно деморализованный и потому растерявшийся Дима Заяц, но и он, Андрюха Архипов, совершенно невольно растерялся сам, и растерялся он ничуть не меньше салабона Зайца, — в какой-то миг Архип почувствовал себя не столько казарменным «стариком», сколько обычным парнем, который, стоя в туалете, впервые сжимает в кулаке напряженный член другого парня и при этом… при этом — с всё более очевидной определённостью испытывает растущее чувство странной приятности…

А между тем… между тем, если б в эти секунды Архип сумел просчитать создавшуюся ситуацию на два-три шага вперёд, то он наверняка не стал бы делать того, что он сделал в следующее мгновение… ведь ситуация в своём роде была действительно замечательная! Во-первых, казарма была совершенно пуста, то есть в казарме ещё находились Кох и Баклан, но оба они серьезную помеху представлять не могли: один бесчувственно спал, с головой укрывшись одеялом, а другой в мыслях своих был уже наполовину дома; таким образом, в смысле нужной уединённости Архип мог чувствовать себя достаточно уверенно. Во-вторых, была ночь — то время суток, которое априори предполагает тягу к всякой-разной интимности. В-третьих, расклад был по сути своей совершенно классический: «старший» и «младший»… по сути своей — расклад был античный; правда, разница в возрасте у Архипа и Зайца составляла всего год, но сейчас они оба были в армии, и этот год разницы в возрасте физическом здесь был годом разницы в жизненном опыте, и эта вторая разница между ними была несоизмерима: один был старослужащим, был «стариком», то есть был достаточно опытным и уверенным, если говорить про эти категории — про опытность и уверенность — применительно к армейской жизни, а другой был «салабоном», был беспомощным и бесправным «духом» — другой свою службу в армии только-только начинал, то есть своим армейским статусом чем-то напоминал подростка, только-только вступающего во взрослый — жестокий и грубый — мир… «младший» и «старший» — античный расклад! Впрочем, все эти обстоятельства — отсутствие в казарме личного состава, ночь, отношения однозначной подчинённости — имели значение хотя и важное, но, тем не менее, сопутствующее; главным же было то, что один, во всех смыслах бесправный «младший», был застигнут, то есть застукан и уличен, другим, власть имеющим «старшим», в миг своего сладострастного уединения — в момент неистребимого стремления заполучить привычный сексуальный кайф… ну, то есть, ситуация в известном смысле была идеальной! Не секрет, что зачастую старшие или более сильные товарищи, жаждущие сексуально порезвиться с младшими либо более слабыми, создают-выдумывают всевозможные «регламенты», за нарушение которых неизменно полагается наказание… какое именно наказание, догадаться нетрудно: такие «игры», в которых одни, физически более сильные, под видом «заслуженного наказания» перманентно имеют во всех позах и в разные места других, более слабых, практикуются чаще всего там, где женский пол либо отсутствует напрочь, либо доступ к женскому полу значительно ограничен, и любят в такие игры играть, как правило, те, кто порой даже сам себе не может признаться в приоритете желаний, идущих вразрез с «общепринятыми» догмами так называемой «половой морали»… а придумав разные правила, за нарушение которых полагается неизбежное наказание, можно без всякого ущерба для «общепринятых догм» трахать-насиловать-наслаждаться, поскольку, как говорится в известной пословице-поговорке, будут «и волки сыты, и овцы целы», где под «волками» подразумевается утолённое вожделение, а «овцами» является самообман либо намеренный обман окружающих в щекотливом вопросе так называемой «ориентации»; словом, многие ждут-поджидают случая либо искусственно моделируют ситуации, чтоб заполучить желаемое, а здесь, то есть в той ситуации, в какой оказался молодой солдат Заяц, старослужащему Архипову, будь он в вопросах секса чуть более продвинутым или более опытным, даже выдумывать что-либо не было никакой нужды: Заяц был застукан в момент утоления сексуального желания, и это самым естественным образом могло подразумевать вполне закономерное и потому отчасти неизбежное развитие возникшей ситуации в плане её дальнейшего углубления… ну, то есть, понятно: обнаружив Зайца мастурбирующим, схватив его при этом за возбуждённо торчащий член, Архип уже в следующую секунду мог с полным основанием предложить Зайцу вариант более интересный, от которого Зайцу в той ситуации, в какой он невольно очутился, отказаться было бы во всех смыслах затруднительно — практически невозможно… многие, очень многие, окажись они на месте Архипа, именно так бы и сделали! Ну, то есть: пустая казарма… ночь… симпатичный парнишка, возбуждённый и вместе с тем зависимый и деморализованный, а потому совершенно покладистый, во всём послушный — мягкий, как пластилин… что ещё было нужно, чтоб вкусить настоящий кайф? Что-то типа такого: «Иди ко мне, мой хороший… прижмись ко мне сильно-сильно… не бойся — никто не будет тебя, такого хорошего, бить… ух, какая сочная попочка, упоительной сладостью наполняющая ладони… и губы — какие сладкие губы, если их целовать взасос!.. целовать взасос — и при этом расстегивать медленно брюки… тихо! тихо! — никто ничего не узнает… говорю же тебе, не беспокойся: я ни с кем не буду тебя делить… так, а теперь задом — повернись задом… шире раздвинь, распахни свои булочки — разведи их ладонями рук… ах, какое это блаженство — какой упоительный кайф… не дёргайся, милый, не дёргайся — я уже т а м… есть только миг между прошлым и будущим, и миг этот — мы с тобой… только это и есть настоящее — здесь и сейчас… о-о-о!.. вот и всё… а ты боялся!.. прижмись ко мне сильно-сильно — я тебя никому не отдам!» — ну, и чем был плох такой вариант? Причем, чтоб познать этот кайф однополого секса, совсем не обязательно быть геем, как иные думают, — любой человек от природы бисексуален, и это научный факт — вопреки кликушеству озабоченных моралистов… а Архип, между тем, растерялся: не имеющий никакого опыта — ни практического, ни хотя бы внятно понимаемого, адекватного истине теоретического — Архип в те недолгие секунды, что держал-сжимал в своём кулаке напряженный член Зайца, даже не смог возникшее чувство приятности соотнести с очевидной возможностью однополого секса, который смог бы затем самым естественным образом трансформироваться в тщательно скрываемую и в то же время упоительно сладкую, душу согревающую …дружбу, каких в армии встречается немало, — Архип не сумел в считанные секунды просчитать ситуацию на два-три шага вперёд, и потому он сделал то, что сделал:

— Саня! — призывно и громко прокричал рядовой Архипов, не выпуская из кулака напряженный член рядового Зайца. — Санёк! Иди сюда!

Заяц, словно очнувшись — реагируя на зычный голос Архипа, тут же судорожно дёрнулся, инстинктивно предпринимая еще одну попытку освободиться, вырваться из цепких рук Архипа, но Архип в ответ с такой силой сдавил Зайцу член и шею, что лицо Зайца мгновенно исказилось от боли… прокричав младшему сержанту Бакланову «иди сюда», Архип тем самым из просто парня, каким он себя на какой-то миг невольно ощутил-почувствовал, опять превратился в парня-старослужащего, что было для него, для Архипа, более понятно, а потому и как бы более естественно… во всяком случае, парень, один на один держащий в своей руке напряженный член другого парня, и солдат-старослужащий, застукавший малоопытного салабона мастурбирующим и тут же схвативший его за хуй как за зримую, наглядно неопровержимую улику сексуальной озабоченности — это были совершенно разные ситуации, и из этих двух ситуаций вторая ситуация Архипу была понятней, — зазывая в туалет Баклана, Архип таким образом возвращал себе статус «старика» — статус, невольно утраченный им на какие-то считанные секунды под влиянием странного чувства растущей приятности.

— Саня! — продолжая сжимать Зайцу одной рукой шею, а другой рукой — напряженно торчащий член, нетерпеливо и требовательно прокричал Архип ещё раз.

Двери были везде открыты, так что младший сержант Бакланов, сидящий в канцелярии, не мог не услышать зовущие крики рядового Архипова, — крики эти были громкими, уверенными, требовательными, и младший сержант Бакланов, услышав эти крики, невольно поморщился — ему показалось, что в криках этих прозвучало явное неуважение к его более высокому статусу. «Ишак, бля, ёбаный! — с досадой подумал самолюбивый Бакланов в адрес звавшего его Архипа. — Уже, бля, почувствовал… вообразил себя королем жизни в отдельно взятой казарме — орёт как какому-то салабону… словно я ему, задроту вчерашнему, уже никакой не авторитет…»

Впрочем, истинная причина столь болезненной реакции младшего сержанта Бакланова на призывный крик рядового Архипова заключалась не столько в нарушении казарменной иерархии, как это почудилось самолюбивому «квартиранту», сколько в другом, более важном и существенном: в тот самый момент, когда раздался голос Архипа, младший сержант Бакланов думал как раз об истории, которую рядовой Архипов ему бесхитростно рассказал-поведал, и даже не столько думал, сколько историю эту воочию видел, — сидя перед компьютером — глядя невидящим взглядом на монитор, Баклан, с подростковых лет любивший тщательно прорисовывать в своём воображении даже самые незначительные детали, когда дело касалось воображаемого секса, теперь словно в реале видел лежащее на тахте обтекаемо стройное, совершенно доступное, сладким соблазном манящее тело пьяной, но от этого не менее привлекательной тридцатилетней т ё л о ч к и… итак, с этой тёлки уже были стянуты ажурные трусики, её ноги были призывно расставлены, широко разведены в стороны, так что «ракушка», выпукло сочная, покрытая шелковистыми волосками, была маняще раздвоена-приоткрыта короткой щелочкой, по центру которой… в подростковые годы Баклан прочитал несколько порнографических рассказов, где всё было глянцево и гламурно, и с тех пор в его воображении возникали картины такие же глянцевые и гламурные; живой пизды младший сержант Бакланов никогда не видел, не щупал и не нюхал, а потому… прямо по центру короткой, шелковисто-мягкой щелочки ало пульсировал чуть приоткрытый, нежный, влажно мерцающий вход, — глядя на монитор компьютера — мысленно всматриваясь в этот самый «мерцающий вход», младший сержант Бакланов ладонью правой руки медленно, с лёгким нажимом тёр у себя между ног — не без привычного удовольствия скользил ладонью по чуть затвердевшей ширинке, через материю брюк и трусов смещая на полувставшем члене крайнюю плоть… такое неспешное, томительно сладкое скольжение ладони по чуть взбугрившейся ширинке доставляло Баклану удовольствия даже больше, чем отбойная работа кулаком, и он, вдоволь полюбовавшись глянцево «влажным», гламурно «мерцающим входом», уже собирался плавно переходить к следующей картинке, как вдруг… именно в этот момент и раздался бесцеремонный голос Архипа — голос, вмиг прервавший естественный ход событий… ну, и что про Архипа должен был младший сержант подумать? Только одно: «Ишак, бля, ебаный!» — что, собственно, он и подумал.

Однако, вторично услышав своё имя — услышав в голосе Архипа нетерпеливость и даже требовательность, младший сержант Бакланов поневоле почувствовал вмиг возникшее лёгкое беспокойство: Архип сказал, что идёт в туалет проверить, как выполняет поставленную задачу только что прибывший в роту салабон Заяц, и… мало ли что в туалете могло случиться! Зайца в роте еще никто и никак не прессинговал, поскольку он только-только прибыл и в роте было не до него — все готовилась к выезду на полигон… на вид этот Заяц был пацаном вроде нормальным, вполне адекватным… а там — кто его знает! Военкоматы гребут всех подряд, лишь бы план по призыву выполнить — лишь бы, бля, отчитаться да звания-бонусы получить… ни хуя, бля, за призванных не отвечают! А потому — что угодно мог Заяц в туалете сотворить-сделать… всё, что угодно! Вплоть до…

Все эти мысли в одно мгновение пронеслись в голове Баклана вслед за «ебаным ишаком», и он, торопливо встав из-за стола, торопливым шагом направился по коридору в сторону умывальной комнаты, на ходу поправляя спереди брюки, чтоб не бугрилась ширинка под залупившимся, полустоячим, сладкой истомой наполненным членом… Конечно, Баклан был «квартирантом», а потому по всем правилам иерархии это было уже совершенно не царское дело — интересоваться времяпрепровождением какого-то салабона, но именно его, младшего сержанта Бакланова, командир роты оставил в расположении роты за старшего, и случись теперь что — прокурору будет насрать, «квартирант» он здесь или кто… вмиг, бля, назначат-сделают стрелочником!..

Младший сержант Бакланов из умывальной комнаты шагнул в освещенный неярким голубоватым светом туалет — и… на лице Баклана, обращенном в сторону Зайца и Архипа, застыло выражение изумления и непонимания, так что лицо его на какой-то миг словно одеревенело — превратилось в маску.

— Ты чего, бля… чего хуй его держишь? — прерывая невольно возникшую немую сцену, медленно выдавил из себя Баклан, не сводя своего изумлённого, ничего не понимающего взгляда с кулака Архипа.

— Дык… вот! Самолюба поймал… — отозвался Архип… и тут же, разжимая пальцы правой руки — выпуская член Зайца из кулака, Архип вслед сказанному совершенно непроизвольно рассмеялся.

Впрочем, сам Архип, сказавший про «самолюба» и тут же вслед этому слову с явным облегчением рассмеявшийся, вряд ли смог бы четко и внятно сформулировать, в чём именно заключалась причина такого довольства самим собой. А между тем, это чувство довольства возникло в тот миг, когда он увидел стремительно появившегося в дверном проемё Баклана, и связано это чувство было прямо и непосредственно с вновь обретённой уверенностью в самом себе — той самой уверенностью, которая на какой-то миг в Архипе зыбко заколебалась от наплыва возникшего чувства странной приятности, что он ощутил-почувствовал, держа в кулаке напряженно твёрдый, жаром пульсирующий член другого парня… он схватил за член салабона — а спустя секунду-другую вдруг почувствовал-ощутил, как салабон этот, словно утрачивая свой статус, превращается в просто парня, и вслед за этим неожиданным превращением он сам, Архип, точно так же утрачивая статус свой, перестаёт быть «стариком», — стоя в туалете тэт-а-тэт, он впервые сжимал в кулаке чужой возбуждённый член, и это было ему приятно, но именно это чувство — чувство …странной приятности — на какой-то миг и внесло разлад в душу Архипа… и тогда он, не зная, что с этим чувством делать, на помощь позвал Баклана — крик его, обращенный к Баклану, был неосознанным криком о помощи: «Саня! Иди сюда!», и ещё раз: «Саня!» — то, что Баклану показалось наглостью, на самом деле было желанием как можно быстрее вернуть и себя, и Зайца в привычную и потому понятную систему координат… и едва Баклан появился — едва он возник в туалете, как тут же в одно мгновение всё для Архипа встало на свои места: при ком-то третьем Заяц уже не мог быть просто парнем — Димой, Димкой, Димоном, и потому он тут же вновь превратился в бесправного салабона, а сам Архип вслед за этим мгновенно обрёл-почувствовал пошатнувшуюся уверенность в себе самом — в своём зыбко заколебавшемся статусе «старика» и «мужчины», — при появлении Баклана ситуация с Зайцем вмиг обрела для Архипа понятную ему ясность, а чувство приятности, что нарастало и теле Архипа и что на какие-то секунды внесло разлад в его душу, само собой сместилось-перенаправилось в другое русло… «Я тебя никому не отдам…» — это для душ утонченных, натур романтических; это для тех, кто способен презреть повседневность-обыденность… а рядовой Архипов хотя и был по складу характера незлобив, но был он при этом прост и не очень замысловат, а потому и мыслил всегда без особых изысков — мыслил Архип вполне конкретно, и чувство довольства собой как «стариком» и «мужчиной» было тому подтверждением, — он выпустил всё ещё напряженный член Зайца из кулака, но чувство приятности никуда не делось, не испарилось и не исчезло — оно естественным образом переместилось в промежность, превратившись в лёгкий, сладко щемящий зуд, так что член Архипа тут же стал медленно наливаться в штанах приятной тяжестью… то есть, ощущение возбуждённого чужого члена в кулаке даром не прошло.

— Короче… захожу я сюда, а салабон этот, бля, вместо того, чтоб писсуары драить, хуй из штанов достал и, не видя меня, кулаком наяривает — «танцует», на всё забив… — Архип, глядя на Баклана, коротко рассмеялся. — Ну, и вот… дрочит он, значит, а тут — я… подхожу к нему сзади… стоять, бля! — ребром ладони Архип коротко ударил Зайца по рукам. — Я еще не закончил… стой, бля, не дёргайся!

Заяц, который хотел убрать — от чужих глаз спрятать-скрыть — свой член в распахнутые штаны, вновь безвольно опустил руки… член у Зайца, утрачивая твёрдость вздёрнутого вверх пушечного ствола, слегка наклонился вниз, то есть малость опал, но именно малость, чуть-чуть, — залупившейся головкой провиснув книзу, член Зайца при этом практически не уменьшился в размерах, и хотя Заяц был салабоном и в этом смысле был мал и ничтожен, то есть сам по себе не значил практически ничего, член у него смотрелся вполне прилично — достойно и внушительно, так что младший сержант Бакланов, вслушиваясь в голос Архипа, объясняющего ситуацию, оторвал свой взгляд от члена покорно стоящего перед ним Зайца не без некоторого внутреннего усилия.

— Так… понятно: дрочил, значит, здесь… кулаком играл — вместо службы. Так? — проговорил Баклан, еще не зная — не представляя — как ему надо на всё это реагировать; взгляд его, скользнув по лицу Архипа, вновь устремился на Зайца… точнее, на его член.

Младший сержант Бакланов, двадцатилетний девственник, тщательно скрывающий этот малоприятный факт своей биографии как явный изъян и существенный недостаток, никогда не ловил себя на мысли, что ему интересно смотреть на чьи-то чужие члены, — в бане, мылясь-обмываясь, он мимолётно скользил взглядом по сослуживцам ниже пояса без всякого внутреннего напряга, иногда его взгляд на секунду-другую на ком-то задерживался, но всё это ровным счетом ничего не значило и для Баклана не имело никакого значения: каждый раз во время помывки в бане — в раздевалке и в душевой — видя вокруг себя до полусотни голых парней, будучи сам таким же голым, Баклан ни разу не заострил на этом факте своего внимания, ни разу не почувствовал в глубине души хотя бы что-то, отдалённо напоминающее смутное томление молодого тела… ничего такого у Баклана не было — не говоря уже о какой-либо явной, то есть внятно осознаваемой направленности мыслей-чувств в сторону обнаженных парней рядом с собой. А тут… то ли потому, что Баклан, войдя в туалет, уже был слегка возбуждён и по этой вполне понятной и уважительной причине был уже как бы предрасположен фокусировать своё внимание на всём, что касалось секса, то ли потому, что в бане, сбрасывая с себя одежду, все парни тут же автоматически становились на всё время банной обнаженности одинаково обезличенными своей видимой — действительной либо изображаемой — отстранённостью от малейшего намека на любое проявление сексуальной активности, а Заяц сейчас стоял с залупившимся, откровенно возбуждённым членом, что, в стою очередь, никак не могло способствовать той самой отстранённости, какая присутствовала в бане, то ли потому, что младшему сержанту Бакланову по причине скудости реального сексуального опыта еще ни разу не доводилось воочию видеть возбуждённый член другого парня, и теперь это неожиданное, внезапно открывшееся зрелище чужого возбуждения не могло оставить Баклана безучастным и равнодушным, то ли по какой-то другой причине, а только, не без внутреннего усилия едва оторвав свой взгляд от члена Зайца — скользнув глазами по лицу Архипа, Баклан тут же совершенно непроизвольно вновь перевел глаза на маняще распахнутые штаны покорно стоящего перед ним салабона, — член у Зайца был сочно толст, но толщина эта была вполне соразмерна длине, так что весь член, длинный и толстый, с обнаженной вишнёво-сочной головкой, не мог не вызывать внимания даже у такого — в видимых смыслах пребывающего вне т е м ы — парня, каким являлся младший сержант Бакланов.

— Ну, и вот: подхожу я, значит, к нему… подкрадываюсь сзади, а он, бля, кулаком играет — ничего не чует… я его — цап за хуй! А перед этим, бля, говорю ему… спрашиваю у него тихо и ласково: «Получается?» Нет, ты прикинь — ты, Санёк, только вообрази… он там кого-то мысленно шпилит, а тут, бля, мой голос: «Получается?» — спрашиваю… он чуть не кончил, как это услышал… бля, это надо было видеть! — Архип, глядя то на Баклана, то на Зайца — переводя свой довольный взгляд с одного на другого, вновь рассмеялся.

— Погоди! А ты что… помогал ему, что ли? — Баклан, оторвав свой взгляд от Зайца, вопрошающе уставился на Архипа.

— В смысле? — не понял Архип, и это непонимание тут же отразилось на его лице. — Чему я помогал? Ты, бля, о чём?

— Ну… я вошел, а ты, бля… ты держишь его за торчащий хуй — в своём кулаке его хуй сжимаешь… вот я и спрашиваю: ты его что — доил, бля, что ли? — Баклан, глядя на Архипа, проговорил всё это так, что невозможно было понять, шутит он, над Архипом прикалываясь, или всерьёз думает-предполагает, что Архип по какой-то причине мог мастурбировать Зайца — дрочить рядовому Зайцу хуй… впрочем, если даже Баклан и хотел подколоть Архипа, то своей цели он не достиг — никакого подвоха в вопросах Баклана Архип не услышал, не уловил.

— Я же тебе, Санёк, объясняю — всё по порядку говорю… он, как только меня увидел, тут же стал хуй в штаны запихивать, чтобы улики скрыть-уничтожить. А я, бля, не дал ему это сделать — цапнул его, как себя самого… зафиксировал, то есть. И — вот они, эти улики… наглядно представлены! Понял теперь?

Архип, говоря всё это, невольно почувствовал, как член его в штанах значительно потяжелел… то есть, не встал ещё — не напрягся и не выпрямился, но уже вполне ощутимо налился-наполнился щемящей сладостью, и хотя со всей определённостью Архип еще не отдавал себе отсчёта, что может последовать дальше, нарастающее возбуждение было налицо, и возбуждение это, молодое и естественное, могло со всей конкретной определённостью потребовать своего не менее естественного исхода… Баклан, ничего не отвечая Архипу — никак не отзываясь на его пояснения, вновь посмотрел на Зайца, — …он смерил Зайца медленно скользящим взглядом с головы до ног, ощущая при этом, как его собственный член упёрся головкой в трусы… то есть, еще не напрягся — еще не вздыбился, не взбугрил штаны ликующим стояком, но уже ощутимо налился саднящей сладостью, так что сделалось даже немного больно в яйцах… Они оба — и младший сержант Бакланов, и рядовой Архипов — были независимо друг от друга уже наполовину возбуждены, и при этом оба, глядя на Зайца, ещё не могли со всей однозначностью для себя внятно почувствовать-сформулировать, что их нарастающее возбуждение направлено именно на Зайца, — ни младший сержант Бакланов, ни рядовой Архипов, глядя на рядового Зайца, еще не могли сказать сами себе со всей очевидной определённостью, что они оба хотят… хотят в том смысле, что стоящий перед ними салабон Заяц был вполне приемлемым вариантом, чтоб разрядить своё сексуальное напряжение…

А Заяц, между тем, безучастно выслушав, как Архип рассказал Баклану о его позоре, теперь так же безучастно ждал решения своей участи, тупо переживая свой невольный стриптиз как составную часть этого самого позора, — член Зайца почти опал и уже не выглядел так возбуждающе, как несколько минут назад… сожалеть о случившемся было поздно: то, что случилось, уже случилось, и думать об этом случившемся Зайцу было невмоготу — Заяц, глядя в сторону, тупо ждал, когда всё это закончится… Собственно, ничего позорного в мастурбации не было и быть не могло — наоборот, мастурбация как форма естественной саморегуляции половой функции при отсутствии партнёрши или партнёра является п
[/responsivevoice]

Category: Бисексуалы