Настенка — Горемыка
[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]Лет десять тому назад, на одном из захолустных уральских рудников, добывавших медь, служил конторщиком молодой человек, двадцати трех лет, Федор Максимович Порываев.
На всем этом рудничке было всего двое хозяйских служащих — он и, изгнанный из штейгерского училища, почти всегда пьянствовавший, горный мастер, в обязанности которого входило надсматривать за работами в шахте. Десятка четыре рабочих, семейные, в большинстве горькие пьяницы, и десятник — вот и весь рудник.
Тоска заедала Федор Максимовича. Дел было мало — всего на час или два. Остальное время он употреблял на бесцельное сидение в конторе, состоявшей из четырех комнат, где он был и конторщиком, и бухгалтером, и сторожем.
От нечего делать целыми днями ходил из угла в угол, читал газеты за прошлый месяц, иногда принимался петь и чуть ли не танцевать. А чаще забирался в одну из комнат конторы, служившей ему квартирой, заваливаясь спать. Тянулись бесконечные дни и месяцы. Где-то бушевала война, гибли люди, низвергались империи, но в богом забытом уральском руднике казалось время застыло. Сон, еда, редкие пьянки со штейгером, обходиться без женской ласки, до которой он, сказать по правде, не был большим охотником, помогала мастурбация , да утрешние поллюции.
Ничего не предвещало изменений в жизни. Вытащив, попавшую в чернильницу полусонную муху, оторвал ей крылья, бросил на пол. Заняться было совершенно нечем, может отправиться спать? Но тут раздался тихий стук в мутное окошко, даже не стук, а поскребывание.
— Входите, кто там? — недовольно отозвался он.
В комнату вошла незнакомая девчонка. Была она в чистенькой белой кофтенке, юбке из домотканой холстины, босиком и без головного платка, несмотря на осень.
— Чего надо? Чьих будешь? Работы нет, стирать уже Василиса взяла.
— Настенка, я. Шаповалова. Тятенька у вас в руднике работают…
-Шаповалова, говоришь. Что-то не припомню, так что нужно, Настенка?
Скука, вселенская скука… Вот и повод удобный развлечься, развеяться.
Девочка не ответила, стоя у порога напротив стола, за которым конторщик сидел, потупилась, ковыряя большим пальцем босой ноги половицу.
— Что так легко одета? — посочувствовал Федор Максимович, — ведь холодно на дворе.
— Так ведь надеть-то нечего, тятька все в кабак отнес, все до последней тряпицы. Вот пришла, чтоб спросить денежку в долг. Тятя потом отработают, он когда тверезый, работящий. Да только опять запил. Мы горячего уж третий день не варили… А братья младшие орут, есть просют. Отец пьяный, мамаша больная. Люди говорят вы добрый, не откажите в участии…
Федор Максимович, конечно, юношей был сердобольным , участливо посмотрел на склоненную русую головку. Причесана аккуратно, коса заплетена туго, достал рублик и дал, погладив по плечу. Она тихо поблагодарила, глянув исподлобья, и опять потупилась, держа деньги в руке.
Федор Максимович с недоумением спросил:
— Ну? Еще что-нибудь? Ты уж говори, не стесняйся.
— Спасибо вам! Я так… Может быть чего надо? Вы скажите, я понятливая…
Она медленно подняла голову и доверчиво взглянула на конторщика, выставив вперед босую ногу, как бы представляя ее для обозрения.
Взглянув на это примитивное приглашение полюбоваться невинной красой, конторщик несколько взволновался. Неясная мысль, вроде, а что «если», шевельнулась в голове. Она подошла к столу, облокотилась, продолжая молчать и улыбаясь загадочной полуулыбкой.
Еще не веря в реальность предложения, как бы проверяя догадку, Федор Максимович, встав из-за стола приобнял девушку за плечи.
Так говоришь голодные братья-то? Сама поди тоже ничего не ела? А я вот только -только обедать собирался, — хотя время обеденное давно прошло.
Осмелев, оглядел девицу, та робко улыбнулась в ответ, будто приглашая к чему-то. И Федюша решился… Решился, как головой в омут… Обняв за талию, притянул ее к себе и опустился на стул, посадив ее на колени. Обнимая одной рукой, другой сжал по кофтенкой маленькую, но уже налитую грудку, крепко в губы поцеловал, спросил сдавленным голосом:
— Этого хотела? Так что ли? Ты скажи, нравлюсь хоть? По любви или из-за денег? — вопросы были из разряда абсолютно дурацких.
— Нравитесь… Я как увидала, так сразу пондравились… Давно хотела подойтить, да боязно было…
— Чего же меня бояться? Не кусаюсь, поди… А раньше ни с кем? Не баловала?
— Нет…
— А со мной, как, будешь? Я денег дам, ситцу на платье, калоши резиновые куплю.
Как городская барыня будешь…
— Буду… Благодарствую за заботу и милость вашу…
С нарастающим желанием Федюша ласкал грудку, толком еще не созревшую, рука, как бы сама собой, скользнула под юбчонку.
Девица было завозилась, намереваясь слезть с колен, но потом, раздумав, вздохнула, доверчиво положила головку ему на плечо.
— Чего? На попятную, ведь обещалась же !- шептал распаленный конторщик, -ты раздвинь ножки-то. Раздвинь, глядишь способней станется…
Настенка покорно выполняла приказание, Федор Максимович уже тяжело дышал…
— А меня что ж не приласкаешь? — глухим голосом проговорил он — Я тебя балую, а ты нет.
Он высвободил из штанов «елдак» истосковавшийся, сунул ей в ладошку.
— Ты крепче его взъяри… Крепче… Не робей, сильнее!
Погодите, сударь, Федор Максимович, дайте я рядышком стану. Так способнее будет и вам полегче, а то все колени, поди, вам отсидела.
И встав рядышком на колени, Настенка сжала ладошку.
— Ты… Ты двумя руками его… Да за головку, головку, так, вот так славно будет! А-ах!
Федор Максимович вытянулся на стуле и задрожал. Настенка быстро отняла руки и, спрятав их за спину, зашептала:
— Будет ужо… Не то малофейкой все забрызгаете, потом хлопот-то будет чистить и стирать Поздно уже, а ну маменька хватится, я, пожалуй, пойду.
— Куда?
— Домой… Пора уже… Спасибо вам и до свиданьица…
— Погоди, Настенка, так не годится. Разве так прощаются, надо чтобы мне приятно стало, а то видишь, какой конфуз случился. Никак в штаны не укладывается, на волю просится. Давай-ка подсоби скоренько…
Властно, как полный хозяин, приподнял девицу, посадил на край стола письменного и, продолжая целовать взасос, опрокинул на спину поверх конторских книг. Она смотрела на него снизу широко раскрытыми глазами, тогда как конторщик, дрожа от нетерпенья, задирал подол юбки, путаясь в длине. Засияла белизна заголившихся ног, погладив колени, раздвинул их в стороны, устремляясь к нежной, по-детски пухлой, щелке. Жадно впился в бугорок лобка поцелуем, скользя языком меж наружных губок. Пальцами вверх прошелся по гладкому худенькому животу подростковому, ощущая трогательно выпирающий частокол ребер, сжал набухшие бутоны грудок за острия затвердевших сосков. Времени не тратил, расстегнул брюки, приспустив вниз на колени.
Настенка отвернула лицо в сторону, прикрыв глаза и стиснув зубы, только подрагивание ресниц, да вцепившиеся в край стола побелевшие косточки пальцев выдавали волнение. Он пытался нащупать, найти головкой «ласкуна» зев девичьего влагалища. Не нашел, желание окончательно затуманило голову, не сдержавшись, ухватил девицу за бедра, толкнув несоразмерно раздутую от желания «колотушку» в узкое лоно. Толкнул слепо, по наитию, приглушенный стон, вырвавшийся из стиснутого рта Настенки, указал, что путь выбран верный.
Конторщик также ощутил боль не меньшую, узка была тропа -тропинка заветная, между ног девичьих скрытая. Стиснув зубы, задвигался, стремясь разжать тиски влагалища. Наконец боль отпустила, получив возможность заскользил, заелозил в тесноте девичьей «лодочки», пришло, наконец-то, наслаждение обладания телом женским.
Забыл даже, что перед ним неопытная и неумелая девица, может быть впервые принимающая мужскую плоть. Настенка закусила нижнюю губку, молча принимая его, только слезинка из-под реснички скатилась вниз по бледному худенькому личику. Увидев это и опомнившись, конторщик как мог, обуздал похоть и завершил начатое осторожными, неглубокими движениями, излив накопившееся не в глубину плоти Настенкиной, возможно уже готовую к зачатию, а на коричневые крашеные половицы дощатого пола…
— Придешь еще?
— Приду…
— Давай сегодня вечером? Чтоб дело в долгий ящик не откладывать. Как? Сможешь?
— Не знаю…
— Приходи, буду ждать.
Девочка неслышной мышкой выскользнула в сумрак осенний, все происшедшее через пару секунд казалось конторщику сном. Наскоро умыл лицо под рукомойником, обтерся полотенцем льняным, Федор Максимович уселся за стол и предался приятным мечтаниям. Неужели эта девка станет любовницей? Закурив, прошелся по скрипучим половицам, подбросил полешек березовых в радостно загудевшую печурку. Сомнения от долгого ожидания и нетерпения лезли Федору Максимовичу в голову.
— Как бы не надула, шельма. Они хитрющие, одно слово каторжная кровь, хоть и мала по годочкам, а власть над мужчиной чувствует. Все они тут варнаки, норовят украсть чего или объегорить — мелькало в мыслях, курил без остановки одну папироску за другой.
Сладкие размышления были прерваны гомоном пьяных рабочих пришедших. Когда они ушли, попытался было вернуть утраченное настроение, но, оно было испорчено, посему Федюша и завалился спать.
Проснулся, когда стемнело. Поднявшись, Федор Максимович зажег лампу, закрыл ставни, заправил спиртовку и стал кипятить воду на чай. Дневное приключение понемногу теряло свою остроту. Осторожный стук в задребезжавшее оконце вернул его на грешную землю.
— Настенка? Ты что ли? — не веря себе, негромко спросил конторщик.
— Ну…
— Пришла, не обманула — ахнул про себя и пошел скорехонько открывать дверь. Еще в темных и сырых сенях привлек к себе, в нетерпении крепко поцеловал, в засос, аж дыхание перехватило. И ничего не осталось вокруг, все исчезло, растворилось, ничего на свете, кроме податливых обветренных губ, хрупкого тела девичьего и тяжелого дыхания. Он целовал Настенку как взрослую бабу, крепко, жадно, понимая, что теперь будет все, все до конца
Суетливо потирая руки, запер на засов дверь, вернулся к девице. Подняв ее, легкую как пушинку, на руки, понес в комнату, находившуюся рядом. Нащупав в темноте кровать, подтолкнул девку, принуждая ее лечь, сам сел возле. Настенка легла ничком, и ни звука. Конторщик принялся торопливо ее раздевать, она слабо отталкивала его, но скоро осталась в одной рубашонке. Он и с себя снял все, улегшись рядом, принялся целовать и щупать девку.
— Любишь хоть, это дело?
— Люблю…
— А дозволишь ?
— Чего?..
— Дурой-то не прикидывайся, ежели уж дала раз, так давай и вдругорядь. Раздвинь ноги, вот чего. Я ведь не задарма, денюжек припас. Ты мне угоди, а я и отблагодарю:
— Нет, батюшка, нет, не надо… Больно поди будет…
— Разве боишься?
— Да… Не надо.
— Но ведь все так делают и не боятся.
— Ну, и пускай делают. А мне больно, будто ножом кто раскаленным меж ног ткнул.
.. Никак не прошло, как вы там все сбрушили
— Больно только в первый раз. Знаешь ведь?
— Знаю… Да все равно боюсь.
-А ты для сугреву, потрогай меня за причинное место-то… Как днем… Вон как ловко получилось, будто учил кто. А может соврала , видно с парнями-то баловалась? «Солоба»-то натирала на посиделках? Честно скажи так али нет?
Не дождавшись ответа, Федор Максимович взял ее руку и начал водить по члену. Она послушно подхватила предложенный ритм, мастурбируя с кроткой покорностью.
-Ты не молчи, ты говори…
-А что говорить-то?
-Ну, скажи, к примеру, нравится за место причинное рукой тереть?
— Не знаю, не разобрала ишшо. Только так- то способнее будет, чем ежели в меня наяривать возьметесь. Ведь просто ужас как больно, никакого терпежу нет. Ежели б не у вас была, в полный голос орать принялась, так больно было… А так, ежели, рукой, то ничего, ндравится…
Ощутив готовность телесную, все еще лежа на спине, конторщик схватил девочку и потащил на себя.
— Ой, боюсь! — забарахталась Настенка.
— Я же ничего…Ты просто лежи!
— А он… Он тыкает в живот мне…
Усмехнувшись, Федор Максимович ловко перевернулся и оказался сверху. Девица сжала ноги, конторщик дышал горячо ей прямо в ухо.
— Ой, не надо так!.. Ой, матушки, щекотки боюся… Хо… Хотите… Я сделаю вам… Как днем…
— Мне уж мало этого… Понимаешь? Ты раздвинь ноги-то… Раздвинь… Я только гладить буду…
— Рукой?..
— Нет, ногой, дура иль притворяешься? Головкой… Одно слово дура девка…
— Ой, боюся. Опять больно будет…
— Нет, ты раздвинь только ноги… А там и сладимся, не бойся, я с понятием, легонечко…
Уговоры и ласки сделали свое дело. Скоро Федор Максимович лежал между раскрытыми бедрами девочки и с наслаждением, задыхаясь от похоти, натирал головкой раскрывшийся девкин «пирожок». Та боязливо вздрагивала под ним, слегка отталкивала, но молчала… Долголи, коротко, да через какое-то время Федор Максимович почувствовал, что Настенка взмокла снизу… Дыхание участилось… Двигал головкой в щелке легонько, как и обещал, но страсть приперла и природа взяла свое, обняв девочку, сильно нажал… Раз, другой, а там и третий…
На третий раз Настенка взвизгнула, вытянулась и забилась под ним, пытаясь вырваться.
Да только конторщик крепко ее удерживал, выжидая, пока девица успокоится.
— Ну, пустите! Пустите!
— Полежи так… Уже все. Больше не будет больно…
— Нет, обманываете… Болит… Все время болит… Слезьте…
— Ты полежи так… Тихонько… Перестанет болеть-то.
Как не сдерживался Федор Максимович, но член нетерпеливо вздрагивал в тугом колечке влагалища девкиного.
— Ой!.. Ой больно! Больно, на самом деле… Ой! Маменька! Как пешней пробило, горит в нутрях все!
Федор Максимович уже не мог больше сдерживаться и дал наконец волю похоти. Продлить наслаждение, однако, не удалось… Семя брызнуло помимо желания и воли, девка, охнув, вывернулась и сперма опять пролилась мимо, на этот раз обильно оросив смятые простыни.
— Ну, да ничего, ничего — подумал, отдуваясь, конторщик, — в другой раз сделаю все как следует… Всю ночь буду держать под собой!
Рассуждая таким образом и поцеловав Настенку, Федор Максимович встал, зажег лампу, привел себя в порядок, помог девице одеть ветхую кацавейку. Прошел в другую комнату, сложил в мешочек немного муки, сахара, соли, подумав, положил пару сладких коврижек.
— Настена! Домой пойдешь, захвати гостинцы кое-какие, я припас.
Она приходила к конторщику еще и еще, дела у них заладились, что и говорить, радости в семье рудокопа-пьяницы Шаповалова не было предела.
— Вон как дело-то ловко обернулось, глядишь зиму-то и переживем,- думала радостно Аграфена Шаповалова, рассовывая по углам землянки принесенную дочкой провизию…
[/responsivevoice]
Category: Подростки
