Кро или Я у мамы хорошая Часть 1

В моём сне буря разгоралась всё сильнее..
В первый раз, сквозь пьяный сон до меня дошло, что вроде как, получается, мама в доме, когда она неприлично и зло матерясь — во всяком случае, голос был точно именно её — вытаскивала из моей постели Динку и Вику. Те вяло огрызались, но когда моя мама не в духе, с ней особо не поспоришь. В итоге, в кровати остался один я.
Первая мысль была сожалением. Ночью я славненько покуражился с этими развратными горячими кошечками, жадными до любви и совершенно открытыми до грязных фантазий. И сказать по правде, утром у меня была мысль продолжить наше взаимное веселье с ними.
Хм… С Динкой и Викой я так-то рос с детсадовских штанишек. Кто бы мог подумать, как изменит девчонок в лучшую сторону год в городе в студенческой общаге педагогического училища.
Вторая мысль, всё так же сквозь сон, была уже испугом. Ведь, по идее, как только моя родительница выкинет девчонок из дома, то она непременно возьмётся за меня. А так хотелось спать…
Немного спустя, из пелены сна меня снова вырвало мамино недовольное ворчание в комнате. Она ругала меня. Но почему-то негромко, словно, бубнила себе под нос. Не хотела меня будить?
Это было очень благородно с её стороны. Особенно, если учесть какая картина открылась её взору, когда она переступила порог нашей дачи. Хм… Да уж… Мы с ребятами тут славно покутили на выходные. Сколько народу-то тут было? Двадцать? Тридцать человек? Одним словом пир на весь пир.
Гы… Припомнилось, как пришёл скандалить уже под полночь, из-за громкой музыки и всеобщего пьяного веселья, наш сосед Пётр Иванович, местный поселковый бессменный многолетний участковый и надо добавить человек, пользующийся в посёлке непререкаемым авторитетом в последней инстанции. Правда, в итоге он быстро утихомирился, приняв единственное верное и благоразумное решение в данной ситуации, — если уж не можешь покончить с разгульной бурной вечеринкой, то лучше уж к ней присоединиться, а ещё лучше данное мероприятие возглавить. Где-то через час, уже заявилась скандалить его жена, пытаясь утащить к тому времени уже пьяного в дымину благоверного муженька в семейное гнёздышко.

Единственное, что, наверное, я мог бы сказать в своё оправдание, — мама никак не должна была быть здесь сегодня. Она должна была приехать завтра. Я как бы планировал к тому времени все последствия вечеринки благополучно устранить.
Но с другой стороны… Я снова напрягся. А какое сегодня число-то?
Вообще, в этом доме мы уже давно не живём. Изначально, когда-то это был дом родителей моего отца. Мне, помнится, уже лет десять было, как мы с мамой в город перебрались. Но, понятное дело, каждые летние каникулы я проводил здесь (гораздо чаще, чем у родителей мамы), в родном для меня посёлке у моих бабушки и дедушки по папиной линии. Тем более папаша мой, что меня, что своих родителей иной раз годами не радовал своим явлением, весьма занятый собственными исключительно важными делами ну, или мотая очередной срок за эти самые свои исключительно важные дела. От города, где мы с мамой жили вдвоём в нашей квартире, сюда было километров 50, — на электричке чуть больше часа.
Я чувствовал, что мама присела на краешек кровати. Её вздох. Её рука на моей голове. Внутренне я напрягся, ожидая гневной тирады. Но её не последовало.
Искренне благодарный маме за это, я уснул сном мертвецки пьяного человека.
Вообще-то, я не пью. В смысле, что не бухаю. Наоборот, что называется активист, на хорошем счету в деканате, да и первый курс закончил, не как-нибудь, а на отлично. И всё такое, прочее… Ага!
Опять же, ни много, ни мало, я первый пианист студенческого оркестра нашего универа, который наш ректор так лелеет и бдит, лично уделяя своё драгоценное внимание всем репетициям своего детища. Говаривали, в далёкой молодости наш ректор и сам был очень даже хорошим скрипачом и, вроде бы, даже долго колебался какой стезе отдать себя, — музыкальной или научной. В его душе в итоге победила Наука. Но, видимо, часть сердца нашего достопочтенного ректора навсегда осталась принадлежать музыке.
Так, что музыкальная школа тоже пошла мне впрок. Не зря меня мамка, получается, вопреки моему сопротивлению гоняла в музыкалку. Хм… В стенах моего универа принадлежность к университетскому студенческому оркестру давала многие весьма ощутимые бонусы. Правда, приходилось то и дело мотаться по многочисленным конкурсам и фестивалям, на которые ректор неустанно выдвигал своё детище, то бишь наш студенческий ансамбль. Но опять же, помотаться по стране нахаляву с дюжиной своих сверстников в общем делом было весёлым, нежели обременительным.
Тем паче, так уж вышло, что вырвавшись из под материнского крылышка, в универе, я что называется раскрылся. Хм… Если не сказать больше, пошёл вразнос.
Парнем я получился видным. В папашу, что уж тут скрывать. И как всегда тот добавляла при этом моя мамуля, слава богу, что только внешностью. К тому же, с моей врождённой извечной робостью и застенчивостью, а главное приступами паники, бывшими моим сущим проклятием практически на всём протяжении школьного времени, благодаря… хм… усилиям… моей мамы, было покончено. В универе я внезапно ощутил себя, как верно чувствует себя гусеница, когда, наконец, выбравшись из тесного опостылевшего кокона, она с восторженным удивлением внезапно осознаёт, что у неё теперь есть крылья и горизонты окружающего мира теперь поистине безграничны.
И если в школе я был тем, кем бы, — прилежным ботаном. Да, да… Я и сам всегда это отлично осознавал. Впрочем, а кем мне ещё светило быть с моими-то извечными приступами паники?
То уже в универе, во вред учёбе я стал с удовольствием придаваться прелестям жизни, менять девчонок, как перчатки, не в силах насладиться ни одной из них. Да и вообще, не в пример к школьным временам в своей студенческой жизни я стал неожиданно популярным, чьего общества искали

, несмотря на то, что я был зелёным первокурсником. Но не взирая на то, меня стабильно приглашали на студенческие тусовки.
Тут меня спасало моё многолетнее упрямое нудное ботанство в школе, с которым я прилежно корпел над учебниками в школе и дома. Потому, как теперь в универе посещал занятия я крайне неаккуратно. Но оказалось, что имея за плечами отличную школьную базу, учиться в вузе спустя рукава, постоянно догоняя и закрывая хвосты, можно даже и на пятёрки и даже без особого труда.
К тому же, что-то про меня вдруг вспомнил и мой родной папаша, которого я так-то видел редко, когда бывало и один раз в три года. Но он оказывается, походу, взялся за ум и даже, оказывается, разбогател-таки, впервые в жизни занявшись легальным делом. Что-то связанное с охранным бизнесом. Как я узнал позже, на деле всё было намного проще, — батя мой теперь крышевал таксистов Киеве. В России-то он был снова в розыске, как говорится, уже в который раз. Но как бы там ни было, теперь папик был при хороших деньгах. Так, что мало того, что теперь он стал периодически подкидывать мне денег, так ещё и расщедрился на хоть и потрёпанную, но вполне себе достойную спортивную «бэху».
Надо сказать деньги у отца я брать не хотел. Хоть они мне сейчас совсем были нелишними. Мама, конечно, мне денег подбрасывала, да и я понемногу подзарабатывал, играя ночами в барах. Но на машину хрен бы я когда, конечно, накопил.
Все мои сомнения, отмела мама в разговоре по телефону (созванивались-то мы с ней, наверное, чуть ли не через день, даже не представляю какую прорву денег она угрохала на междугородние звонки).
— Даёт бери… , — без тени сомнений, даже непривычно жёстко хмыкнула она в телефон, — я от него алиментов за всю жизни ни разу не видела. А как-никак, ты его сын родной… Ну, что ж можно только порадоваться, что он об этом вспомнил, когда тебе стукнуло всего-то семнадцать… То, что у нас с твоим отцом, — это у нас… Тебя это не должно касаться. В общем, сам думай..
Ну… Я подумал, и взял деньги, — он мне их переводом пересылал, — уж дюже мне хотелось свою тачку. Одним словом моя учёба в универе была бурной во всех смыслах.
Не знаю, сколько я спал. Во сне мне пригрезился Розенбаум собственной персоной. В потёртых джинсах и майке он зачем-то сидел прямо на асфальте на конечной автобусной остановке, той самой, которая на самой окраине нашего посёлка, привалившись спиной к покосившемуся фонарному столбу и, почему-то игравший не на гитаре, а на баяне:
— Как часто вижу я сон, мой удивительный сон…
Потом, передо мной опять развернулась красочная картина, как Пётр Иванович, шериф нашего посёлка, словно крыс швыряет за решётку, в камеру, сначала Дроныча, а потом и Макса, успев каждому из них приложить по заднице крепкого пендаля босой ногой.
Иваныч грозно смотрит на перепуганных парней, ухватившись за краешек стола, чтобы не упасть, ибо на ногах он уже держался не очень уверенно, и медленно с расстановкой произносит:
— Зарубите себе, сволочи, на носу, — в ЭТОМ посёлке расизм, мать вашу, не пройдёт!!! , — к концу фразы он уже рычит в праведном искреннем гневе, аки медведь.
Дрон и Макс уже едва ли не скулят:
— Пётр Иванович… Дядя Петя… Дядя Иваныч! Товарищ старший лейтенант! Да, какой расизм… Просто дури намешали с водярой… Бес попутал…
Но Петра Ивановича жалобные, судя по всему, лживые причитания поселковых кладбищенских сторожей не разжалобили ни на йоту. Казалось, он даже их и не слышит.
— Уроды! Какой позор! Какой позор! — наш участковый, горестно вздыхает, по его румяным круглым щекам крупными каплями сбегают скупые мужские слёзы, — а ведь наш посёлок основал САМ товарищ Ермак Тимофеевич! Аж в 1584 году! А эти уроды… Всё обосрали… Какой позор!
В фуражке набекрень, он сокрушённо смотри на меня:
— Слушай… Это же международный скандал! Наш посёлок будет осрамлен на весь мир! Ты представляешь, КАКУЮ кашу заварили эти ублЮ-Ю-дки!
Он вытащил из кармана форменного кителя пистолет Макарова, его табельный, и нахмурил лоб, напряжённо размышляя.
К этому времени он уже бос и без штанов. В магазине, Анна Львовна, крайне раздражённая и недовольная

Category: Инцест