История моего падения-1

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]Последнее время в определенных кругах стало модным рассуждать о своих предыдущих воплощениях. Нередко можно услышать от посетителя какого-нибудь манерного салона горделивую фразу о том, какой потрясающей личностью он был в прошлой жизни где-то там: в Англии, или Франции, то ли в XII, то ли в XVII веке

Поскольку я действительно помню свои воплощения, то могу определенно сказать, что никакой потрясающей личностью я не была. Последнее воплощение, которое мне открыли, относилось к XVI веку – тогда я была тибетским монахом – письмоношей, доставлявшим во вне важные послания настоятеля монастыря Тхарпа-Чхой Лин.

И вот я опять здесь – на Земле, в России, на рубеже XX-го и XXI-го веков. Но что было между моим нынешним воплощением и тем монахом – скрыто какой-то пеленой с мерцанием неясных образов и чувств.

Меня все время мучал вопрос – почему? Почему так высоко поднявшись по духовной лестнице, я не смогла подняться еще выше, почему меня опять вернули на Землю, да еще и в нечистое тело женщины?..

И однажды я поняла…

Чтобы родиться на этой планете женщиной после того, как побывал тибетским монахом, нужно было совершить нечто такое, за что и должно было последовать наказание через несовершенное воплощение. И тот большой перерыв в четыре века, укрытый от осознания мерцающей пеленой, мог означать лишь одно: что хотя воплощения и были, но не в человеческом облике, как в песне у Высоцкого: «…родился баобабом…». Значит, было совершено нечто такое, что потребовало для искупления целых четыре века воплощений в низшие формы, пока я не добралась до человеческой, да и то женской.

Тому, кто пребывал не в себе, для перехода к высшему воплощению, а затем и к выходу из их круговорота, требуется покаяние. Но покаяние недоступно человеку в состоянии «пока-я-ни-я». Лишь вернувшись и осознав себя, человек сможет каяться, то есть, осознавая себя, отвечать за свои поступки.

Я хочу знать, что совершил монах в горах Тибета в XVI веке и за что был наказан круговоротом низших воплощений.

Дордже спешил. Путь был неблизок, а солнце уже приближалось к опасной черте. Не смотря на сандалии, горячие камни обжигали его уставшие ступни. Шафрановое дхоти пропиталось едким потом и запылилось. Давно небритый затылок нещадно зудел и чесался от прорастающего ежика волос.

В пути он был уже семь дней и скоро перед ним должен открыться величественный вид пятого монастыря, куда он уже несколько лет доставлял послания настоятеля монастыря Тхарпа-Чхой Лин.

Устремив взгляд на возвышающийся впереди перевал, за которым был скрыт монастырь Багтэн, Дордже в привычном ритме переставлял свои натруженные ноги. Там, за перевалом, его ждал короткий отдых перед тем, как он двинется дальше – к монастырю Сэра, последнему в его маршруте.

С ведущей к перевалу каменистой дороги, поднимавшейся по кромке крутого склона, открывался вид на шин-наг – лесные заросли, устилавшие долину зеленым ковром.

Дордже снова поднял взгляд на вершину перевала, дрожащую в далеком мареве, как вдруг его нога зацепилась за что-то на дороге.

Посмотрев вниз, Дордже с удивлением увидел лежащий в пыли полотняный мешок. Недоуменно оглядевшись по сторонам, Дордже подумал, кто бы мог это обронить? Подняв мешок, он развязал тесемки и заглянул внутрь: там была смена женской одежды, гребень, деревянная фляга с водой и хлеб, завернутый в пеструю ткань.

Два часа назад он разминулся с караваном спешащих по своим делам торговцев, возможно, это они потеряли мешок, хотя он не заметил среди них женщин.

Тщательно отряхнув мешок от пыли, Дордже положил его на большой камень у дороги – может быть, за ним вернутся, или он кому-нибудь еще пригодится

Собравшись идти дальше, Дордже бросил последний взгляд по сторонам и вдруг его что-то остановило – справа, недалеко от обочины дороги, почти скрытая в траве валялась женская соломенная шляпа.

Монах осторожно приблизился к ней, но поднимать ее не стал и только осмотрел ее. Шляпа была почти новая, и вряд ли ее кто-нибудь просто выкинул

С недобрым предчувствием Дордже раздвинул густые кусты, растущие рядом, и внимательно вгляделся сквозь сумрак в скрытое за ними пространство

Там что-то белело. И это «что-то» по очертаниям очень напоминало человеческое тело

Не обращая внимания на цепляющиеся за дхоти ветки, Дордже начал продираться сквозь кусты, пока не добрался до лежащего на земле обнаженного тела.

Остановившись над ним, Дордже увидел, что это женщина, вернее, почти девочка, на юном избитом лице которой запеклась кровь, а глаза заплыли багрово-черными кровоподтеками. Ее длинные черные косы были обмотаны вокруг самшитового ствола, а рядом валялась разодранная одежда. Все указывало на то, что над несчастной жестоко надругались.

Подняв обрывки одежды, Дордже бережно прикрыл ими тело жертвы, бросив беглый взгляд на ее искусанные до синяков маленькие груди, и бедра, на которых бурыми пятнами уже запеклась кровь.

«Кто же это мог сделать?! – думал Дордже, стоя на коленях рядом с девушкой и освобождая ее косы. Он был потрясен картиной зверского злодеяния, ему впервые пришлось столкнуться с этой стороной жизни. – И что теперь делать с телом?»

Вдруг с земли послышался стон.

Дордже от неожиданности отшатнулся, поскольку был уверен, что девушка мертва. Но она шевельнулась и медленно открыла глаза. Увидев склонившегося над ней Дордже, она хрипло закричала и забилась всем телом, стараясь отползти от него подальше.

Удержав ее за плечи, он попытался ее успокоить:

– Тихо, тихо, я не трону тебя, не бойся!

Девушка сжалась под его руками и смотрела на него взглядом, полным ужаса.

– Не бойся! – повторил он, и, отпустив ее плечи, сел рядом с ней.

Глядя на нее с сочувствием, он спросил:

– Кто это сделал с тобой?

Девушка не ответила.

– Ты можешь встать? – терпеливо обратился он к ней снова. – Тут неподалеку есть родник, я тебя отведу, там ты сможешь… – он заколебался, выбирая, как назвать то, что ей нужно было сделать, и облегченно добавил: – …смыть с себя грязь.

Девушка опустила взгляд на свое тело, едва прикрытое обрывками одежды и попыталась сесть, но тут же вскрикнула, вновь откидываясь на землю. Лицо ее исказилось гримасой боли, а по щекам потекли слезы из плотно сжатых глаз.

– Давай я помогу тебе, – сказал Дордже, наклоняясь к девушке и подсовывая руку под ее плечи.

– Нет, святой отец, – простонала она, пытаясь отодвинуть от себя его руку. – Я не могу, мне больно

– Я понимаю, но и тут тебе нельзя оставаться, – возразил Дордже, осторожно поднимая ее.

Она опять застонала.

– Если тебе больно сидеть, давай, я подниму тебя на ноги, – предложил он.

– У меня все кружится перед глазами, я не смогу стоять, – ответила она.

– Не бойся, я поддержу тебя, – успокоил ее Дордже.

Обняв ее за талию, он помог ей встать на ноги, и смутился, ощутив, что спина у нее обнажена – он прикрыл ее обрывками одежды только спереди. Растерянно замерев и чувствуя под рукой ее горячую кожу, он не знал, что предпринять. Но тут девушка начала неожиданно обвисать на его руках, видимо, снова потеряв сознание, и он едва успел подхватить ее.

«Легкая, как перышко райской птички», – думал Дордже, направляясь к роднику, и спиной раздвигая кусты, чтобы не поранить девушку, лежащую у него на руках. Впервые ему приходилось нести такой груз, и хотя он устал за долгую дорогу между монастырями, ее он нес без особых усилий.

– Как зовут тебя? – спросил он, увидев, что девушка открыла глаза.

– Чхойдзом… – едва слышно ответила она.

Добравшись до родника, он осторожно опустил девушку на землю, и, прислонив ее спиной к песчаному откосу, сказал:

– Побудь здесь, я сейчас вернусь.

Пробравшись сквозь кусты обратно к дороге, он забрал оставленный им на камне мешок, поднял шляпу, валявшуюся в траве, и почти бегом устремился к роднику.

Девушка лежала неподвижно там, где он ее оставил. Услышав шаги Дордже, она зашевелилась и испуганно повернула к нему свое разбитое лицо. Дордже снова ужаснулся содеянному с ней.

– Вот, наверное, это твое? – спросил он, положив рядом с девушкой мешок и шляпу.

Она кивнула и благодарно посмотрела на него.

– Хочешь, я отнесу тебя в ручей? Вода облегчит твою боль. А я тем временем приготовлю место для ночлега, скоро ночь, – и он добавил, поясняя: – Здесь есть неподалеку пещера. Идти ты не сможешь, а я не смогу бросить тебя здесь одну.

Не дожидаясь ее ответа, Дордже подхватил девушку на руки и отнес к ручью, вытекающему из родника. Потом перенес ее мешок поближе к ней, и направился в сторону скал, где была пещера, в которой он не раз укрывался от внезапно разыгравшейся непогоды.

Два дня он выхаживал ослабевшую от потери крови Чхойдзом, не решаясь продолжить путь, и как мог, старался облегчить ее страдания. Он поил ее отваром шалфея и шафрана, прикладывал холодные компрессы к кровоподтекам на лице и теплую землю, взятую у мышиной норки, смотрящей на восток, к ее пояснице.

Все это время Чхойдзом молчала, лишь коротко отвечая на его вопросы и настороженно наблюдая за его действиями. Наконец, к исходу второго дня она нарушила свое молчание и поведала Дордже о том, что недавно овдовела и хотела вернуться к родственникам, живущим в пяти днях пути от деревни ее покойного мужа. Не решившись идти одна, она напросилась в попутчицы к торговому каравану, направлявшемуся в нужную ей местность. Но в дороге пятеро торговцев, очарованные красотой юной вдовы, решили вкусить ее прелестей, и, прямо днем затащив в самшитовые заросли, жестоко изнасиловали. Она, прожившая с мужем в любви и ласке почти год, истекла бы кровью после этого чудовищного совокупления, если бы не Дордже.

Он слушал ее внимательно, не перебивая, и сокрушался про себя о тяготах Пути, выпавших на долю этой несчастной молодой женщины.

На третий день, когда было съедено все, что у них было, включая и хлеб, лежащий в мешке Чхойдзом, они медленно направились через перевал к монастырю Богтэн.

Приведя Чхойдзом в деревню, расположенную недалеко от монастыря, Дордже оставил ее у одной сердобольной женщины, а сам направился в монастырь, обещая Чхойдзом вернуться за ней, и на обратном пути в свой монастырь сопроводить ее до деревни, где жили ее родственники.

Через несколько дней, с ответной почтой, он уже спешил в деревню, где оставил свою подопечную.

Увидев, он не сразу узнал ее – синяки сошли с ее лица, сменившись нежным румянцем, в движениях пропала болезненная скованность. Она вышла ему навстречу плавной походкой, и остановилась, застенчиво глядя на приближающегося Дордже. В руке она держала знакомый полотняный мешок, наполненный припасами в дорогу.

– Вы пришли за мной, святой отец… – тихо сказала она и с благодарностью склонилась перед Дордже, целуя ему руку.

– Если ты готова, то нам пора в путь, меня давно ждут в моем монастыре, – сказал он, и, повернувшись, быстро пошел по дороге.

Чхойдзом попрощалась с приютившей ее женщиной и поспешила за Дордже.

За несколько дней они миновали два монастыря.
Чхойдзом не жаловалась в пути и следовала за Дордже, не отставая.

Он оставлял ее в деревнях на время своего пребывания в очередном монастыре, и каждый раз, когда он забирал ее оттуда, он замечал, как она, завидев его, облегченно вздыхала, словно боялась, что он бросит ее здесь.

В короткие минуты отдыха у дороги Чхойдзом садилась чуть поодаль от Дордже и молча смотрела на него. Она вообще была молчалива, и Дордже не раз ловил себя на мысли, что ему бы очень хотелось узнать, о чем она думает.

Когда они добрались до монастыря Кабу, рядом с которым не было никаких селений, Дордже пришлось оставить Чхойдзом у водопада, находящегося в часе пути от монастыря.

– Здесь ты сможешь отдохнуть, – сказал он перед уходом. – Я принесу тебе свежую еду и устрою на ночлег. Не бойся, тут ты в безопасности.

Через три часа он возвращался назад.

Отведя кусты в сторону, Дордже вышел к водопаду, и ошеломленно остановился: потоки воды алмазным каскадом срывались со скал вниз, и зыбкая радуга дрожала над озером в изножии водопада, где плескалась совершенно обнаженная Чхойдзом. Ее стройное тело, все в бисеринках влаги, переливалось, подобно алебастру, в лучах солнца, а длинные черные волосы темным блестящим шлейфом тянулись за ней по воде.

Почувствовав присутствие постороннего, Чхойдзом испуганно оглянулась, но, увидев Дордже, с облегчением улыбнулась ему.

Выбравшись из воды, она пошла к нему навстречу, совершенно не смущаясь собственной наготы.

Дордже, как завороженный, смотрел на нее. Впервые он так открыто и близко лицезрел обнаженную женщину. Обнаружив несколько дней назад Чхойдзом, лежащую растерзанной и без сознания в гуще кустов, он видел ее тело лишь мельком, и оно было обезображено насилием. Сейчас же, на ярком солнце, он смог хорошо рассмотреть ее, и испугался – испугался женской красоты, которая ранее была неведома ему в его монашеской жизни, и той ошеломляющей бури эмоций, которую она пробудила.

Дордже с ужасом почувствовал, как внутри у него что-то жарко вскипело, и, прорвавшись потоком горячей крови, хлынуло в низ живота, вздымая мгновенно отяжелевшую плоть.

Чхойдзом шла к Дордже, молча глядя на него с загадочным выражением своих продолговатых черных глаз. Ее точеные маленькие груди, на которых уже почти не осталось следов кровоподтеков, подрагивали в такт шагам. Небольшие светло-коричневые соски, словно бусины четок, маняще выделялись на ее белой груди.

Подойдя вплотную к Дордже, Чхойдзом остановилась и опустила глаза в ожидании.

Дордже, не в силах сдержать искушения, протянул руку и дотронулся до ее груди. Почувствовав прохладное прикосновение упругого соска, он медленно провел по нему ладонью.

Чхойдзом вздрогнула и подняла на Дордже затуманенный желанием взгляд.

Это было последней каплей

Дордже, сорвав с себя дхоти, толкнул Чхойдзом на траву, и, нависнув над ней, грубо развел ее ноги. Бросив короткий взгляд на открывшееся ему беззащитное лоно, он с каким-то животным рыком вонзился в него своей пульсирующей плотью и замер от острого непривычного ощущения… Это было ни с чем несравнимое ощущение, какого ему никогда не доводилось испытывать в своей жизни.

Откачнувшись назад, Дордже высвободил из девушки свою плоть и вновь вошел в нее, желая еще раз прочувствовать это потрясающее погружение в горячее влажное лоно, туго обхватывающее его со всех сторон, и уже не мог остановиться. Он неистово раскачивался над Чхойдзом, словно вбивая каждым ударом вглубь ее податливого тела один за одним годы своего вынужденного целомудрия.

Чхойдзом, вначале в страхе замершая под ним, ощутив страстный натиск Дордже внутри себя, вдруг встрепенулась, вскинула бедра, и, подчиняясь его ритму, порывисто задвигалась навстречу.
Приглушенный стон сорвался с ее губ, и это не было стоном боли.

Зеленые кроны шин-нага сомкнулись над ними ажурным шатром. Шум водопада, птичьи голоса исчезли куда-то, а в той тишине, что окутала их со всех сторон, остались лишь звуки их прерывистого дыхания, стоны и удары тел друг об друга.

Время остановилось. Дордже не смог бы сказать, сколько длилось это безумие. Он лишь запомнил, как Чхойдзом, цепляясь за его плечи, вдруг закричала и затрепетала под ним в судорогах наслаждения, на которые тут же откликнулась его плоть.

С отчаянным стоном выплеснувшись в глубину ее тела, Дордже, тяжело дыша, откатился от Чхойдзом и распростерся в изнеможении на влажной от водяной пыли траве. У него было такое чувство, словно с него содрали кожу и нервы, он перестал воспринимать мир, а в голове не было ни одной мысли. Тяжелый дурман навалился на него, не давая поднять закрывающиеся веки.

Несколько долгих мгновений он ничего не осознавал, но постепенно голова начала проясняться и на него нахлынуло чувство непоправимой вины.

«Что я наделал?! Что она со мной сотворила?!..» – мысленно простонал он, приходя в себя.

Неуклюже поднявшись, Дордже побежал на дрожащих ногах к озеру и погрузился в его холодные воды, пытаясь остудить тело, еще опаляемое вспышками памяти о недавней близости. Он лег на мелководье так, чтобы тело его омывалось быстрыми струями убегающего из озера ручья, и, закрыв глаза, откинулся головой на песчаный берег. Он лежал недвижимо, пока не почувствовал, что тело его совсем заледенело. Тогда он поднялся, и, повернувшись спиной к сидящей на берегу Чхойдзом, принялся ладонями стряхивать с себя капельки воды.

Неожиданно он почувствовал, как жаркое тело Чхойдзом прижалось к нему сзади, и маленькие горячие руки, обняли его. Порхнув по его груди, они двинулись вниз, устремляясь к его уже успокоившейся плоти.

– Нет! – крикнул Дордже, отрывая от себя эти ласкающие руки и поворачиваясь к их владелице.

Чхойдзом, отступив от него на шаг, испуганно смотрела на него.

– Нет! – еще раз повторил Дордже. – Оставь меня в покое! – и он с силой толкнул ее в грудь.

Не удержавшись на ногах, Чхойдзом упала навзничь.

Ему вдруг захотелось бить и даже топтать ее ногами за то, что она ввела его в искушение, за то, что заставила совершить великий грех. Но, глядя на покорно лежащую перед ним Чхойдзом, он почувствовал, как уже раз взведенная пружина страсти вновь начинает раскручиваться где-то внутри него непреодолимым ослепляющим желанием.

Чхойдзом, увидев, как его плоть дрогнула, наполняясь новой силой, широко развела ноги в приглашающем движении и чуть приподняла бедра навстречу ему.

Он бросился на нее, рывком ворвался в уже знакомую глубину, и, страдая от собственной слабости, не дающей ему совладать с охватившим его вожделением, впился зубами в ее призывно торчащий сосок.

Чхойдзом дернулась и, сладострастно вскрикнув, выгнулась ему навстречу. Он, уже не сдерживаясь, начал кусать ее грудь и шею, оставляя на них глубокие следы с тут же проступающей кровавой росой, и чувствуя, как обуреваемый новой страстью – страстью всех насильников мира, с наслаждением терзающих свои жертвы, погружается в темный омут упоения чужой болью. Но его жертва разделяла с ним это наслаждение, и на краю его заволоченного страстью сознания вдруг вспыхнула смятенная мысль, что от той демонической бездны, в которую неудержимо увлекала его Чхойдзом, его уже не уберегут никакие молитвы и посты. Он будет падать в нее, одолеваемый все новыми пороками

Дордже ужаснулся этой мысли и, пытаясь остановить это наваждение, с силой сжал горло той, в которой он увидел воплощение всех своих искушений.

Чхойдзом забилась под его руками в попытке вырваться, лицо ее налилось темной кровью, но ее судорожные движения только сильнее распалили его. Он еще крепче сжал ее горло, продолжая вторгаться вглубь ее тела, и в тот момент, когда она, наконец, обмякла под ним, он содрогнулся в пароксизме оглушающего экстаза, изливая жизненную влагу в уже мертвое тело.

Отодвинувшись от девушки, Дордже полежал несколько минут, усмиряя сбившееся дыхание, потом окинул неподвижное тело Чхойдзом долгим прощальным взглядом и поднялся.

Даже не взглянув на свое дхоти, мокрой оранжевой тряпкой валявшееся на берегу, он решительно направился к водопаду.

Цепляясь за скалистые выступы, он карабкался вверх, не обращая внимания на то, что солнце нещадно опаляет ему спину, что растущие на скалах кусты царапают его обнаженное тело, а с ободранных коленей стекают ручейки крови, смешиваясь с каменистой почвой под его ногами.

Солнце уже почти склонилось к закату, когда он оказался на вершине скалы, с которой срывался водопад.

Выпрямившись во весь рост, Дордже взглянул вниз. Там уже залегли тени, но он все же смог разглядеть белевшее на изумрудной траве совсем крошечное с такой высоты тело Чхойдзом.

– О, великий Будда, я утерял свой Путь! Я дважды согрешил за один день и не хочу более множить свои прегрешения. Пусть третий грех прервет цепь моих злодеяний! – произнес он, делая шаг вперед.

Когда он летел вниз вместе с шипящими потоками воды, он не ощущал ни страха, ни боли. И даже чувство вины покинуло его – он искупил ее, принося в жертву свое грешное тело. Душа не умирает, и он еще вернется на эту землю в другом обличии

Он представлял себя бессмертной капелькой жизни, которая вечно будет срываться вниз – водой в водопаде, росой с травинки, семенем в лоно женщины