Херманн Лонге

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]

Я так и не выяснил до конца, почему эти белые молодые женщины желают себе в мужья иностранцев? Они бесстыдно выставляют себя на глобальной ярмарке невест рядом с тысячами таек, с самого рождения обреченных на проституцию. Впрочем, бесстыдны у них не только женщины. Они бегут целыми семьями, бегут, как от войны. Что они хотят найти в чужой богатой стране? Особенной сытости? Глупцы! Эти добровольные эмигранты, проще говоря — перебежчики, органически не способны вызвать жалость — только естественное презрение. Мне не дано понять, как можно променять скромный домашний ужин на горький хлеб изгнания, пусть даже намазанный толстым слоем шоколада. Но скорее всего им приготовят бутерброд с говном.

Поначалу я решил, что эти жаждущие иностранцев женщины — жадные до унижения извращенки, а обилие таковых в отдельно взятой стране объясняется, скорее всего, какими-то особенностями национальной психологии. Я всерьез заинтересовался — женитьба открывала заманчивые перспективы расового доминирования — занялся вплотную: знакомился, приглашал претенденток к себе, в славный город Саарбрюкен, и, надо сказать, пользовался у них большим успехом. Среди обычных посетителей сайта знакомств, среди всех этих порочных старцев и толстых неудачников, охотников до хлебосольной пизды, я торчал как сучок в куче опилок. Тридцать пять лет, хорош собою, высокооплачиваемый специалист, с самыми серьезными намерениями, и даже (заметьте!) готов оплатить авиабилет. За последние три года у меня перебывали две россиянки, две украинки и одна гражданка Белоруссии. Они были красивы и свежи. Подарков я им не дарил, в ресторанах не кормил, по Европе не возил, но все остались очень довольны. Я же трудился, не покладая уд, на совесть, с немецкой основательностью, и если поделить стоимость билета на число наших интимных сближений, то каждая гостья обходилась мне втрое дешевле, чем самая обычная саарбрюкенская блядь. Но кроме хорошего секса и полезного опыта я ничего не получил. Ни одна из них не годилась в жены. В некоторых ощущалась довольно-таки хищная хватка: эти явно старались урвать от жизни всё и ничего другим не оставить. Другие оказались отважными искательницами приключений. Я стал склоняться к мысли, что стремление к зарубежному замужеству объясняется не личными наклонностями — страдает, по-видимому, все общество. Оно-то и направляет к заведомо извращенной цели свои несмышленые члены и наивные вагины.

Тем не менее я продолжал поиски. Особые надежды мною возлагались на шестую претендентку, студенточку из провинциального города. По дороге в аэропорт я пытался собрать в уме её образ. Но что можно составить из нескольких плохих фотографий? Она изящна и стройна, у нее бледное, какое-то хрупкое лицо, русые волосы, голубые глаза. На одной фотографии она улыбалась. Странная это была улыбка — улыбка в предчувствии боли. Эта улыбка не давала мне покоя, я хотел — и боялся поверить… Но все мои сомнения исчезли, когда я увидел её вживе. Она стояла посреди зала как-то особенно нелепо, держа на весу большой зеленый чемодан, и во всей ее фигуре, в потерянном личике было столько беспомощности, что у меня сжалось сердце. Хотелось кутать её в шинель (а может и топтать сапогами). Я решительно подошел к ней, забрал чемодан и повез к себе.

Она совсем не знала языка (тем лучше!); изъяснялись на примитивном английском. Следующие несколько часов ушли, как водится, на обустройство. Вот ванная комната, здесь белье, кондиционер включается так… Она все больше и больше стыдилась себя — я уже имел случай наблюдать, какое сильное впечатление производит ни них с непривычки обычная европейская вежливость. Во время этих занятий у меня возникло странное ощущение: она моя, она всецело принадлежит мне, давно, всегда. Не хотелось ничего объяснять, хлопотать — хотелось окунуть в свои ладони её открытое лицо, приласкать или ударить, прижать к своим чреслам. Но надобно было есть праздничный ужин, пить вино, а затем проводить демонстрацию мужской силы и сексуального искусства.

В том, что она сразу даст, я не сомневался. Они всегда дают сразу, в первый же вечер, видно, за долг почитают. Нечто среднее между ритуальной проституцией и полной капитуляцией. Странно, но мне почти не хотелось. Невозможно желать то, что уже получил, но еще не можешь иметь по праву. Такая ситуация вызывает лишь раздражение. Требуемый элементарными приличиями ритуал соблазнения томил меня как бюрократическая проволочка.

Тем временем она приняла душ и нарядилась к ужину: блузка, юбка мини, большие каблуки. Так вот, что было у нее в чемодане! Ненавижу их манеру одеваться!»Учти, они не проститутки, они просто так выглядят», — напутствовал я как-то раз моего приятеля, который собирался в те края. Эту её юбку мне сразу нестерпимо захотелось снять и выбросить. Я поскорее усадил гостью. Ужин, впрочем, не удался. Девушка не умела пользоваться прибором и от этого ужасно конфузилась. Все время приходилось подливать ей вино. С неудовольствием я отметил, что она одна выпила почти всю бутылку. Её глазки стали очень уставшими. Чувствительность, конечно, притупилась.

Я поднялся и церемонно подал ей руку. Без лишних слов повел её в спальню. Первым делом снял юбку, затем блузку, уронил претендентку в постель и скатал с взлетевших ножек колготки с трусами. Все это она позволила проделать с собой в ленивой истоме. То, что произошло потом было для нее в некотором роде неожиданностью. Девушка ожидала какой-то прелюдии, более или менее длительной и изобретательной я же был убежден, что таких как она вместо прелюдии пинают армейскими ботинками и, не имея возможности сделать это, просто раздвинул пальцами ее губы и почти насухо вошел. Она вскрикнула от резкой боли. Её влагалище оказалось мне узко и коротко. Наслаждаясь этим открытием, я грубо насиловал её. Она изо всех сил сжала ноги, но это не спасало. Криков я больше не слышал, она закусила губу, на нежном лице проступила горькая обида. Только тогда я остановился. Остановился потому, что хотел также овладеть той труднодоступной щелью, которую многие бездумно именуют женскою душой. Я выпил её слезы, я осыпал её шею и грудь поцелуями. «You are beautiful! I want you so much!» — шептал я, вжимаясь в девичьи бедра. То, что я говорил, было чистейшей правдой! Сдерживая себя в ней, я просто умирал от желания. Наконец, силою своей страсти я покорил ее. Она стала мягкой, разжалась судорога, сводящая её влагалище. Нижние губы увлажнились, а верхние, словно отвечая им (пизда — зеркало души), набухли в томной полуулыбке. Я провел руками по шелковой спине и с силой сжал обе ягодицы. Они были словно созданы для моих рук. У неё вырвался стон, влагалище несколько раз сильно сократилось. Как же быстро я открыл тебя, мой ларчик!

Я стал осторожно насаживать на себя эти изящные бедра. Не до конца! Не упираться! Но вскоре она сама не выдержала и пустила меня глубоко, вынуждаемая похотью крепко прижиматься ко мне клитором. Подтянул ей вверх колени. Её ноги обвились вокруг меня, стоны наслаждения и боли стали громче, рот младенчески раскрылся — она явно была на пороге оргазма. Слишком быстро. Быстрые оргазмы дешево стоят!

Сам почти теряя голову, я резко выдернул дрожащее копье и перевернул её на живот. Она послушно приняла коленно-локтевую позу. Я с вогнал с размаху несколько раз, она закричала как от серьезной боли, попыталась лечь. Видимо, в этой позиции я особенно чувствительно задевал матку. Оставив на коленях, я положил её грудью на постель. Она выгнулась, гибкая девочка. Попа раскрылись, пизда выпятилась. Я вошел еще глубже, как нож в масло — в этом единственно верном положении мой член растягивал её, не травмируя. Она поняла, что нужно полностью отдаться и расслабиться, замерла, боясь разрушить хрупкое равновесие, и только сильнее прогибалась. Теперь я мог ебать её наотмашь, не причиняя ни малейшего вреда. Её ягодицы со звуком бились у меня в паху. Кажется, я мог бы ебать её так бесконечно! Девушка слегка остыла. Значит, без клитора мы не кончаем! Хорошо! Поезжай, красавица, сверху! Я дал
ей время освоиться.
Пока она осторожно садилась на кол, то и дело теряя равновесие (головка уже кружится), я любовался её прелестными грудками, не большими и не маленькими, белыми, нежными, удивительно изящными. Наконец она уселась, морщась от боли. Я заполнил её всю, до отказа. Кажется никогда у меня не было такой эрекции! Обеими руками я притянул её к себе за ягодицы и стал натягивать, костью, волосами жестко врезаясь в чувствительный клитор. Она стонала и дрожала крупной дрожью. Вскоре наслаждение пересилило боль. Лицо её стало самозабвенным, она стала двигаться сама, крепко сжав меня ножками. Чтобы тереться об меня клитором, ей приходилось, садясь всем своим весом, давать особенно глубоко и больно. Она двигалась все быстрее и, наконец, закричала. Боль и наслаждение слились воедино! Она кричала очень долго, корчась, извиваясь на моем копье в судорогах оргазма. Волна наслаждения захлестнула и меня. Я кончал как на войне, умирая с каждым выстрелом. Затем наступила пустота.

Затихли её последние судороги, она без сил поникла мне на грудь, и кажется, уже спала. Сделав над собой усилие — не хотелось разъединяться — я вышел и перевернул её на спину. Окинул долгим взглядом… Что может быть прекраснее лица хорошо выебанной женщины! Оно становится совершенным. Женская красота вообще двулика. Сначала она тревожит нас, влечет и манит. Нас возбуждает её незаконченность, возникает желание совершить акт — сделать её совершенной. Поэтому мы любим её нежной и хрупкой, слабой и страдающей, униженной и оскорбленной. Но все наши усилия в конечном итоге направлены к единой цели: закончить её, сделать довольной и самодостаточной; и тогда мы глядим на неё словно с высоты покоренной вершины: она прекрасна как зеленая долина, а вокруг нас только снега и скалы, и пустота. Но ради этого мига мы живем.

Имя прекрасной претендентки было Helen, но я стал звать её по-русски — Lena. Lena оказалась девушкой почти невинной. Было очевидно, что до меня её никто толком не еб. «Я сплю. Таких как ты не бывает» — говорила она мне после второго оргазма. Она была счастлива, как щенок, которого наконец-то отдали в хорошие руки. Я тоже в каком-то смысле лишился с ней невинности. Раньше я и не предполагал, что возможна такая близость, когда тело партнера действительно, буквально принадлежит тебе: его боль и наслаждение, судороги и оргазмы становится твоими — не своими — а именно твоими, они не переживаются, но ощущаются во всей полноте.

Её тело создано для меня: я понял это сразу! Я сожалел только о том, что не могу жениться на ней в первый же вечер. Чтобы не потерять лицо, я оттянул свое предложение почти до её предполагаемого отъезда. Конечно, я никуда её не отпустил. Наша жизнь в последующие несколько месяцев была захватывающе однообразна. Я старался сдерживаться и редко позволял себе безумства. Гораздо сложнее было обуздать её. Она любила кончать через боль, когда я превышал лимит и жестоко бил по матке. Ей это просто так не сходило, и на следующий день, страдая, гордясь и млея, она прижимала мою ладонь к своему животу, вздувшемуся от внутреннего воспаления.

Через несколько месяцев я почувствовал себя насытившимся. Это вовсе не означает, что она мне приелась — голодная страсть вспыхивала с новой силой после малейшего воздержания (я понял это тогда, когда на несколько дней пришлось по работе уехать в Гамбург). Но я утолил первый зверский голод и теперь был расположен немного погурманствовать. «Ты бы хотела поиграть в ролевую игру?» — спросил я однажды, во время затянувшегося акта. Мы оба не могли кончить. «В какую?» — выдохнула она, прижимаясь. «Господин и его служанка». Ответом мне был оргазм.

В то пасмурное осеннее утро мы перешли черту, которая отделяла обыденность от мира грез. Перед уходом, вручая ей объемный пакет, я прошептал: «Иметь русскую горничную — заветная мечта каждого немецкого солдата».

Когда я вернулся вечером, воплотившаяся мечта с желанием в глазах открыла мне дверь.
Она выглядела как киногероиня 40-х: белый кружевной воротничок, глухое черное платье ниже колен, чулки со швом, завитые, тщательно уложенные волосы, ярко красные, четко очерченные губы. Несмотря на то, что многие детали её образа мною же были и продуманы, я был потрясен до немоты. К счастью, мне не нужно было ничего говорить — я просто отдал ей шляпу.

Вскоре мне был принесен горячий ужин. Еще раньше я заметил, что приготовление пищи и даже грязную уборку она искренне считает своей обязанностью и нисколько не ценит свой труд. Мне всегда было неловко от этого, я не знал как благодарить и просил поберечь себя, заказать в кафе, нанять уборщиков… Теперь же все встало на свои места.

После обеда я растянулся на диване и велел принести выпить. Я заливал киршвассер крепким темным пивом, а моя горничная Lena держала наготове поднос с нарезанными фруктами и сыром. Счастье и покой переполняли мою душу. Какое наслаждение, друзья мои, жирно насрать на толерантность, политкорректность, расовую и религиозную терпимость, идею о равноправии женщин и прочую гейлиберальную хуйню! Только так, только после этого мы сможем вернуться к своей подлинности, возродить в первозданной свежести животворные инстинкты и ощутить биение бытия.

Когда я почувствовал себя в достаточно скотском состоянии, мне захотелось действия. Лениво расстегнув ширинку, я приказал:

— Lena, соси хуй!

В первый раз она коснулась губами моей плоти. Раньше до орального секса у нас просто не доходили руки (конечно, не руки, а иные части тела, которые все время оказывались плотно задействованы); необходимости же просто не возникало — у меня не было проблем с эрекцией. Но сейчас это не моя проблема! Это проблема моей служанки — пусть как хочет, так и поднимает! Сначала Lena ласкала языком головку, нежно обхватив её губами, затем всосала мягкую плоть как можно глубже, продолжая ластиться языком. Девчонка была горяча. В возбужденных движениях её рта стала проскальзывать какая-то хищная жадность. Я оттолкнул её от себя:

— Сперва разденься!

Это был самый лучший стриптиз, который я видел в своей жизни: стриптиз, исполненный желания и приправленный краской неподдельного стыда, самый целомудренный, самый развратный и, пожалуй, самый короткий. Lena завела руки назад, расстегивая пуговичку на спине, затем стянула через голову свое черное платье. Белья на ней не было — только чулки и трогательные лодочки-туфли. Собственно говоря, белья на ней быть и не могло. На мой взгляд, нет ничего нелепее, бессмысленнее и негигиеничнее, чем женские трусы: они визуально расчленяют сладостную целостность тела, все время путаются под руками и буквально удушают женскую сущность, пререкрывая доступ кислорода к детородным местам. Но хотя я сам строго-настрого запретил ей когда бы то ни было одевать это на себя, её изысканная нагота стала для меня по-новому желанна и неожиданна: чтоб насладиться ей в волной мере, я тоже избавился от одежды.

Я уложил её у себя в ногах и снова вставил в старательный ротик. Опять начались ласковые игры маленького язычка. В этом была какая-то двусмысленность, какая-то дерзость. Признаться, я не люблю, когда мне делают минет — я предпочитаю ебать в рот! Сунув колено ей между ног, сминая пальцами изысканную укладку, я плотно прижал к себе её голову: лоб к животу, подбородок к яйцам. Несколько глубоких толчков — небольшая оттяжка. В таком режиме я стал быстро набираться сил. Lena, истекая, терлась о колено. Вскоре я входил в маленький ротик только на треть. Lena попыталась включить в игру свои руки, но я завел их ей за спину. Её ноги были скованы моими, её пизда трепетала на моем колене. Вот так! Никакой инициативы! Никакого самоуправства! Никаких либеральных поблажек! Дышите — не дышите, дышите — не дышите, не дышите, не дышите, не дышите!

Конечно, все это очень мило, но пора переходить к более жестким мерам. Я поставил истекающую девушку на колени — она с готовностью прогнулась.
Я раздвинул упругие половинки. Крошечное и совершенно девственное отверстие открылось …
моему взору. Никто никогда не посягал на него. Я легонько ткнулся в него головкой. От вида столь вопиющей несоразмерности я сразу протрезвел. Я уже готов был отказаться от своих намерений, но тут меня захлестнула волна невероятного сладострастия. Девушка дрожала у меня в руках, умирая от желания. Это маленькое отверстие было самым сладким местом её сладкого тела. От легкого прикосновения к нему она теряла голову и таяла как воск. Когда похоть не могла пересилить боль от грубого вторжения в натертую натруженную вагину, я гладил узкую ложбинку между полушариями, и её лоно тотчас же, как по волшебству, орошалось живительной влагой. Я никогда не баловал её, приберегая эти ласки для более серьезных занятий.

Сейчас она совсем осела на коленях, её анус с легким щелчком доверчиво раскрылся мне навстречу. Меня бросило в жар. Что же делать? Если я войду сейчас, то, наверняка, порву её. Но если предварительно немного подготовить… Я уложил красавицу на бочок, подогнув коленки к животику, и достал мягкий латексный фаллоимитатор, достаточно длинный, но не такой толстый, как оригинал. Тщательно смазав орудие, я медленно стал его вводить.

— Больно? — все время спрашивал я.

— Больно! Да! Да! — сладострастно стонала маленькая содомитка.

Когда мой резиновый коллега вошел до основания, я немедленно занял место спереди и от души порезвился. Я задрал её коленки почти до плеч, прижал их, не давая опустить, и смачно еб открытую, абсолютно доступную пизду. Lena была возбуждена до предела, и как я ни пытался оттянуть её оргазм, он наступил довольно быстро. Она стала вскрикивать в такт вагинальным сокращениям, перешедшим в горячую пульсацию.

Я был по-настоящему зол. Искончавшаяся девушка обмякла на стоящем как кол члене. Продолжать ебать это мясо представлялось, учитывая алкогольный эффект, довольно бесперспективным занятием. Я резко выдернул; все более зверея, окинул долгим взглядом дышащее негой тело. Сучка одарила меня благодарной улыбкой, затем, поморщившись, потянулась вытащить дидло, и так уже до половины вылезший во время ебли… И немедленно получила по руке.

— Не сметь, тварь, без приказа! Иди, принеси ремень!

— Что?

По губам сучку, по ебанным губам!

— Делай, что велят!

Она уставилась на меня. Обида в её глазах сменялась жгучим интересом. Я неукоснительно выдерживал роль:

— Раз.

Она вздрогнула, но посмотрела на меня с вызовом.

— Два.

Я демонстративно сжал кулак. Она интуитивно поняла, что сейчас я ударю её по-настоящему, и — о чудо! — не страх исказил её прекрасное лицо — его озарил восторг! Она склонила голову с опущенными трепещущими ресницами. Она с трудом поднялась на неверные ноги и пошатываясь, стыдливо придерживая вылезающий дилдо, пошла за ремнем.

— Ложись на пол. Руки к батарее. — Я привязал их ретрочулком, толстым, крепким; вдавил обратно резиновый хуй, а сам сел на ноги. Пороть в такой позиции не слишком удобно, зато какой вид!

Первые десять ударов она приняла легко. Я бил, играючи, по разным местам, заново осваивая увлекательнейшую геометрию её тела: снизу, с оттяжкой — по спине, по ляжке… Но когда пошли по второму, а затем по третьему кругу, она стала вскрикивать и дергаться, вырываться и просить пощады:

— Пожалуйста! Прекрати! Прошу тебя! Не надо! Я сделаю все, что ты хочешь!

— Я в этом не сомневаюсь. Ты все поняла?

— Ай! Нет! Что?

— Не кончай вперед! Не кончай! Не кончай!

Последние яростные удары полностью деморализовали противника. Я выдержал эффектную паузу.

— Ну что? Будем ебаться? Или еще ремешка хочешь? Я не слышу ответа!

— Я хочу ебаться. Пожалуйста, не бей меня больше!

Она была шелковой. Я тут же поставил её на колени. Привязанные руки лишь добавляли пикантности. Медленно вытащил дидло — свое отработал. Прохладный гель по всей длине и туда, в растянутое горячее отверстие. Сначала просто водил головкой, потом медленно-медленно, по миллиметру стал входить.
Проверил рукою клитор. Она текла. Скоро будет больно. Очень больно. Кричи! Потом станет легче, но торопиться нельзя. Когда наконец вошел по самые яйца, заставил себя остановиться. Пусть привыкнет. Теребил мокрую киску, пока она сама не начала двигаться. Осторожно, детка. Не вертись. Я сам. Вот так, долго и до конца — тяжелый размеренный анал.

Я продолжал эту пытку до тех пор, пока Lena не начала извиваться в сильнейшем возбуждении. Уже три пальца помещались в истекающее влагалище, но этого было явно недостаточно. Я полностью извлек свое орудие из заднего прохода, поднялся, ногой перевернул девушку на спину. Скрестились связанные руки, томно раскинулись ноги.

— Ты хочешь в пизду? Говори! — Я легонько пнул её по этому месту.

— Ах, да, хочу!

— Тогда вылижи хорошенько!

Похоть пересилила отвращение, и вот она уже облизывает, закрыв глаза, по всей длине, целуя взасос, щекоча язычком

— Яйца не забудь!

Пронзив, наконец, её спереди, я полностью отпустил себя и бешено погнал по финишной прямой. Вперед! К звездам!

Стоит ли говорить о том, что платье русской горничной Lena больше не снимала! Я прикупил ей еще дюжину и значительно расширил свой секс-арсенал. Не стану утомлять вас подробным описанием наших интимных вечеров, скажу только, положа руку на сердце: мы были счастливы. Но потом где-то появилась маленькая трещинка. Я стал замечать, что Lena кончает с трудом (впрочем, это и не удивительно, учитывая интенсивность нашей половой жизни), но играть она стала с видом домашней кошки, которая силится вообразить, что под ковром скрывается мышь.

А внешне все было как обычно. Каждый вечер меня встречала молчаливая горничная. Каждое утро провожала послушная жена. А что она делала днем, того я не ведал. Темные подозрения зашевелились в моей душе. Самое худшее, что я не знал, в чем её подозревать, поэтому подозревал в самом худшем. Продираясь сквозь безумную русскую грамматику, я стал читать её переписку. К счастью, действующих контактов было не много: родители, лучшая подруга Mashа. Ничего интересного. Обо мне так осторожно, общими фразами: много работает… нет, не пьет

Это было как гром с ясного неба. Вместо горничной меня приветствовал анархический краут-рок. Я прошел в комнаты, и моему изумленному взору предстала Lena — боже, в каком она была виде! Рваные джинсы, рваная майка, всклокоченные волосы! Картину дополняла бутылка доппелькорна, который она хлестала прямо из горла. Ранние Крафтверк рвали динамики.

— Ты! — закричала она, тыча в меня пальцем. — Явился, угнетатель хренов! Пришел, блядь, сука! Так знай: я от тебя ухожу! Завта же! Еду домой! Оставайся в своей Германии сраной! Заебал! Заебал! Заебал!

Ого, вот как мы заговорили! Быстро, однако, эмансипировались в свободной стране. А кто ко мне в миниюбочке прибежал, на каблуках?

Тем временем монолог продолжался: агрессия сменилась истерическими рыданиями:

— Я, дура, думала: за человека иду! А оказалось — гандон юзаный! Дальше своего хуя не видит! Жует меня как жевачку! И как только самому не надоело! Кретин! Купи себе лучше куклу с подогревом!

Несколько неверных шагов в моем направлении. Тяжелый, полный ненависти взгляд. Она была страшна.

— Ты меня только для этого вызвал? Отвечай! Чтоб измываться надо мной, да? Только для этого?! — Несколько секунд она стояла передо мной, покачиваясь, словно в раздумье, и вдруг в бешенстве завопила:

— Хуй тебе! Получай, фашист, гранату!

Бутылка просвистела возле моего уха и смачно разбилась о стену. Я бросился на отважную гранатометчицу. Она истерично билась в моих объятьях, вырывалась, кусалась. Ненависть, смешанная с отвращением, искажала её лицо: «Не прикасайся ко мне, урод! Убери свои грязные лапы!» Я с трудом повалил её на кровать и держал в надежде, что пьяные силы быстро иссякнут. Так и произошло. Вскоре она успокоилась, и, тупо бормоча своё «ненавижу», стала отрубаться. Через четверть часа она уже спала как убитая….

Я поднялся. Гнев и решимость переполняли меня. Так вот значит как! Надоело! Наигралась! Пресытилась! Уж слишком я с ней нежничаю! Таких как она надо

Времени было в обрез. За два часа я успел смотаться в стройматериалы и отогнать машину на стоянку. Пять часов ушло на звукоизоляцию гаража — хорошо еще, что большая часть была под землей. Я вкалывал как бешенный: энергию холодной ярости питал старый тюремный Burzum. Она обняла меня во сне, когда я на руках понес её вниз, улыбнулась как ребенок, когда я осторожно положил её в кровать. Она не проснулась даже тогда, когда холодная сталь сомкнулась вокруг тонких щиколоток и запястий. Спи, моя красавица. Никуда ты от меня не уйдешь.

Проснулся я на закате. В доме было тихо. Пора нанести прекрасной пленнице визит. Прихватив бутылку минералки, я спустился в гараж.

Она лежала на кровати с широко открытыми сухими глазами. Странное выражение. Одеяло валялось на полу, видимо, оно оказалось там в результате отчаянных попыток освободиться. Я подошел к ней, потряс бутылкой: «Пить хочешь?» Она кивнула, сглатывая сухую слюну.

— Сперва, стерва, отсоси!

Это было ошибкой! Не всегда молчание есть знак согласия! Я света не взвидел, когда она зубами вцепилась мне в хуй! Конечно, я тут же среагировал — кулаком в глаз. Рот разомкнулся в крике, и я смог вызволить свое сокровище. Плохо соображая от боли и злости, я продолжал неистово молотить связанную женщину по лицу, по груди… Когда я опомнился, она уже не могла кричать, только мычала и хлюпала. Тонкого прелестного лица не стало — вместо него пузырилась кровавая каша. Растянутое на кровати скованное тело как-то нелепо корчилось. Я заметался по камере, пытаясь найти ключи от наручников, еле нашел, еле открыл, принялся было растирать затекшие конечности… но тут до меня дошло: ничего уже не исправишь. (sexytales.org) Я опустился на пол рядом с её кроватью и мучительно заплакал. И тут посиневшая с красными рубцами ручка ласково легла мне на шею. Как безумный я стал смотреть на это месиво, что прежде было её лицом. Открылся один глаз, сияющий любовью и жалостью. Заворочалось, забулькало кровавой пеной то, что раньше было её ртом, и вдруг неожиданно нежный, чистый голос произнес:

— Герман! Милый! Давай поедем к морю! Там дельфинчики.

У меня разорвалось сердце. Никогда, Лена! Никогда мы не поедем к морю, где дельфинчики. Никогда не поплывем за покупками на остров Хельголанд. Нас не подхватят дюжие матросы. Мы не будем танцевать в баре. Мы не будем пить пиво. Мы не будем петь песни. Потому что я сейчас убью тебя. Потому что я не в силах перенести то, что я сделал с тобой, любимая, любимая, любимая!

«Здравствуй, Маша! Сегодня я проснулась и поняла: я больше так не могу. Я больше не могу убеждать себя в том, что я счастлива. Тебе, наверное, кажется, что я хорошо устроилась. Мне и самой раньше так казалось. Я полностью обеспечена, живу на всем готовом, муж, вроде бы, хороший. Только знаешь, Машенька, скучно. Словом не с кем перемолвиться. Герман, он какой-то замкнутый, что ли. Приходит с работы — и сразу в наушники. Мне иногда кажется, что кроме секса у нас с ним нет ничего общего. Точнее, он кроме секса ничего от меня не хочет. Я даже не знаю, что хуже: когда на тебя специально смотрят как на вещь или эти дежурные поцелуи: «I love you! I love you too!». И морда у него какая-то противная стала: тупая, самодовольная. Я на него смотреть не могу, особенно во время секса. Изображаю бурные оргазмы, лишь бы он скорее отъебался. Прости, Маш, у меня цензурных слов по этому поводу не осталось. И самое обидное, какая у меня любовь к нему была! Я на него чуть не молилась! Готова была, как говорится, ноги мыть и воду пить. Руки целовала! А ему не нужна эта моя любовь, понимаешь! Он меня привык воспринимать как какое-то низшее существо: какая разница, что я там чувствую или не чувствую. Я сама готова унизиться перед любимым, но только в том случае, если уверена, что на самом деле он меня любит, ценит, уважает! А ему я уже не верю. Ну вот, все я тебе и рассказала. А больше ничего у меня не происходит. Только хочется с горя напиться».

Автор: angelwarm (http://sexytales.org)

[/responsivevoice]

Category: Подчинение и унижение