Фол последней надежды

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]»Судья — мусор!» — пронеслось по трибунам в который раз. Идет последняя минута первого тайма. Я опять валяюсь на остатках травы, согревая задницей холодную землю. «Динамо» — параша, победа будет наша!» — солидарен со мной почти весь стадион. Даже небольшая кучка фанатов мусоров, и та недоумевает, как этот черный мешок с говном, со свистком во рту вместо хуя, не дал пеналь за очевидную подножку. Боль с лодыжки за сотые доли секунды перебирается в мозги. Этот кабан в бутсах вместо копыт, их либеро сраный, Фома, кажется, не дает мне и шагу ступить. Ну подожди, бычина, я те во втором тайме устрою! Только бы свисток на перерыв побыстрее.

Тренер хочет показать, что мной недоволен. Голос повышает. Хотя, заговори он шепотом, пацаны подумают, что по нему дурка плачет. Он всегда орет. Будто мы не вторая юниорская «Спартака», а сборная глухих с радио «Маяк». Я не хочу оправдываться, а то вправду подумает, что не выкладываюсь полностью. Вот и Жендос, киппер наш, за меня встает, говорит, что горилла эта, дядя Стёпа, мент задыхучий, без фола меня ни разу не остановил. Пацаны сидят злые, кулаки сами сжимаются. Ментам во втором тайме живыми не уйти!

Поправляю щитки. Спасибо вам, родные! Если бы не вы, греться бы мне ща в Склифе… А-а, вспомнил, Иванов у этого говнюка фамилия. Иметь в России такую фамилию все равно, что не иметь никакой. Наверно, поэтому его Фомой и называют. А вот и он. Косится в мою сторону. Чё, ментяра позорный, не можешь забыть, как я тя на двух корнерах перепрыгнул? Промазал вот, жалко. Ваще-то я стал страшно грациозным. При моих ста девяноста, да еще на метр прыжок… Тренер ихний должен завидовать нашему. Вот если бы мне еще килограммчиков двадцать поднабрать… Может, в дубль спартаковский позвали б. Ничё, ща закачу мусорам парочку горяченьких с правой, а там, глядишь, и дубль.

Свисток на тайм опускает меня с небес. Пока легавые не очухались, ошиваюсь на грани офсайда. Не-а, не получается. Флажок все пасет. А вот и наш корнер. Ёжка будет вешать на меня, как пить дать. Точняк, пузырь летит в мою сторону. Незаметно опираюсь о плечо Фомы, выпрыгиваю… Есть! Ловите вафельку! Я слегонца задеваю мяч, и он, описав дугу над их киппером, снимает паутину с правой девятки. Фома толкает меня слишком поздно. Бежит к судье, орет, висел, мол, я на нем, но Свисток показывает на центр. Я же демонстрирую горилле средний палец…

…И сразу бегу подальше. От своих. Падаю на траву и еще метр еду по ней. Ну, давайте, зацелуйте меня! До оргазма! В этом сезоне вы меня облизываете в юбилейный, тридцатый раз. Мужики, только без засосов! Меня Маринка убьет… Странно, и где вы в свои восемнадцать так научились целоваться? Еще полминуты, и я или кончу, или получу горчичник за организацию оргии на мусорской половине. Или и то, и другое. Жендос прибежал, чмокнул и посеменил обратно в рамку. Шея ему досталась. А Ёжка даже губы лизнул.

Вот хоть убейте, хоть трахните — иногда хочется по пустой рамке промахнуться. Как представишь этот послегольный лесбос, так матка появляется и сразу опускается. Я боюсь своих поцелуйщиков. Противно… Зачем, я не понимаю? Если, например, тот же Ёжка забивает, я ж не лезу к нему целоваться?! Обниму, и всё. В прошлое воскресенье, когда конюшне тройку банок сунул, меня чуть не изнасиловали. У меня даже встал…

Мусора давят. Мы начинаем играть на отбой. Еще целых сорок минут, бляха! «Раз, два, три, все легавые — козлы! Три, четыре, пять, нам легавых в рот ебать!» — не дремлют наши фаны. Мы с Фомой толкаемся даже в центральном круге. Бля буду, их тренер дал ему персоналку на меня, самого опасного форварда. Кто-то из «Торпедо» говорил, что Иванов этот — педик. Странно, непохоже как-то. На полголовы выше меня и на полцентнера тяжелее… Не, гомики так не толкаются. Еще немного, и мне будут вправлять плечо…

Жендос отбирает у мента мяч и выбивает на меня.
Пузырь подпрыгивает у Фомы перед шнопаком, я прокидываю ему в очко и набираю скорость. Чувствую, нет, слышу его дыхание за спиной. Хрипит, как тубик. Еще четыре шага, войду в штрафную и замочу с правой низом. Такие не берутся. Киппер остается на ленточке. Мой цепной пес пытается схватить за футболку. Ха, я представляю, как он раздирает пальцами воздух! Раз, два, три… Заношу правую на удар, но в этот момент левая скользит по кочке. Блин, а говорили, что на «Авангарде» самая ровная поляна! Трель судьи тонет в свисте с трибун. Неужели пеналь даст? Блядь, как больно-то! Сжимаю зубы, и в этот момент меня накрывает кабанья туша. Часто дышит в затылок и цедит сквозь зубы: «Сука, киношник ебаный». «Два! Синий! Красная!» — блин, какой у Свистка писклявый голос! «Да не трогал я его!» — орет Цербер. Судья неумолим: «Фол последней надежды. Красная».

— Скажи ему, ты, хер гуттаперчивый! — это кабан в мою сторону. Но мне не до этого. В глазах темно. Наши помогают подняться. Прыгаю на правой к бровке. Доктор крутит руками, показывая замену.

Приподнимаюсь на локте, пока Ёжка разбегается на пеналь. Киппер падает вправо, мяч летит влево. Обежав полукруг, Ёжка подбегает ко мне. И на этот раз только ерошит волосы: «Ништяк! Сделал ты его!» Ни хрена подобного, это он меня сделал. Еле ступаю на цыпочки. Майя Плисецкая! В бутсах.

Тренер хлопает по плечу. Еле удерживаюсь на ноге. И все равно, каззёл, орет. В душ отправляет, но мне за наших поболеть хочется. Делает знак пацанам со скамейки. Крепко обнимаю их за плечи и королем еду в раздевалку. Подбегают наши фаны и хлопают куда попало. Раза три мудям достается. Ну и пусть, лишь бы не по ногам.

Пацаны вносят меня в душ. Как назло, работает только одна душевая. Остаюсь в предбаннике один. Ёб твою мать, там же Фома плещется! Звериные фыркания слышны даже здесь. Упираюсь рукой в зеркало, другой стаскиваю с себя шмотки. У Маринки хороший вкус, ничего не скажешь. Мокрые от пота соломенные волосы ровной челкой спадают на нос. Пытаюсь стащить гетры, наклоняюсь и упираюсь во взгляд того, в зеркале. Ну, чё смотришь? Это я сделал мусоров, а не ты. И у тебя тоже разноцветные глаза. Однажды Маринка в шутку сказала, что влюбилась в меня из-за глаз. Я даже немного обиделся. Правый, голубой, ей нравится больше. А мне, наоборот, зеленый. Бляха, не могу стянуть правую гетру. Ща завою от боли.

— Да ты сядь, Бельмондо хренов! — раздается бас Фомы. Он стоит в дверном проеме, голый совсем, и ухмыляется ехидно. — Давай, помогу?

Берет меня в охапку и несет на скамейку.

— Слышь, да ты легче моего пуделя… Чё, вывих, штоль?

— Не знаю. Спасибо… Не было фола…

— Чё ж ты Свистку не признался?

Не знаю, чё сказать. Поэтому и молчу. Стоит передо мной. Муде, как огромная гроздь винограда, болтаются перед носом. Вот это хуй! Я еще таких не видел. У нас в команде у меня самый большой. Как-то, когда торпеды нам на последней минуте банку закатили, мы с горя в душе начали мерить. У меня только наполовину встал, но народ все равно прибалдел. Но здесь!..

— А в конце первого ты меня в натуре срубил, — у меня нет зла на него, но я пытаюсь сделать морду кирпичом.

— «В натуре» у лягушки хуй зеленый. А у зебры — полосатый. Тот фол только на горчичник тянул, — Фома, прижав меня к стенке, стаскивает гетру. Чувствую, как в момент краснею. Щеки пылают, к горлу ком подступил. Трусняк снимаю сам. А вдруг он и взаправду гомик?

И чё он со мной так возится? Воду мне даже пустил. Стоит в кабинке напротив, как будто больше негде. Башку свою почти лысую моет. Нос картошкой — настоящий Иванов. Резкие скулы, большой рот и ваще ряха вся здоровая. Остальное — сплошные мышцы. Огромная котлета с глазами протягивает мне шампунь. Киваю в ответ. Ком в горле увеличивается.

Одной рукой растирает по чайнику шампунь, другой мнет себе яйца.
Полумрак, но я четко вижу перед собой эти два огромных шара. Как мячик футбольный. Вот если сработает инстинкт, как у собаки Павлова… Подбежать бы, и… с правой. Ах да, забыл совсем, бегать не могу. Шланг между его копытами увеличивается. И еще больше удлинняется. Шланг… Чё-то мне это напоминает…

…»Ну, о чем задумался? — Маринка смотрела на меня глазами, полными удивления, испуга даже. — Нет, я на этой твоей палке точно усну». Я приподнял зад и снова нырнул в ее бездну. Вытащить на полшишки, потом засадить на полную, потом вынуть, потом засадить, вынуть, засадить… Вверх, вниз, вверх-вниз… Так дрючились еще Адам с Евой. Самая старая физкультура, не позволившая человечеству вымереть… «О чем задумался, спрашиваешь? Да вот, хочется, чтоб у меня появился еще один хер, такой вот длинный толстый шланг. Я бы взял его в руку и засадил те за щеку. Натрухал бы те в ротешник, потом бы пропихнул глубже в глотку и опять бы начал дрочить. А в это время осеменю твою главную лоханку». Фу, неужели я действительно тогда об этом подумал? Хорошо, что хоть вслух не ляпнул. Странно, но от таких мыслей приятно защекотало в яйцах, и через пару толчков я разрядился в мокрое мясо. Эта бездонная дырка высосала всё до капли. Не вынимая, наклонился и поцеловал свою Маринку. Она укусила меня за нос и прошипела: «Люблю тебя, Малыш». Понравилось, значит. Она всегда покусывала меня за нос, когда ловила таски…

— Хули уставился, ты чё, гомик, штоль? — голос Фомы и упавший на больную ногу шампунь вернули меня в душевую.

— Я… я… ты чё, охуел, какой я те гомик? — я ищу глазами шампунь. Бляха, у меня стояк, какого давно не было! Приседаю на корточки и нахожу флакон наощупь. Вставать в облом, но надо. Пока встаю, поворачиваюсь к Фоме спиной. Уши горят, весь горю, даже вода холодной кажется. Полная лажа!

— А как тогда это называется? Уставился на моего дружка и возбудился. Да ладно, не трухай, нет здесь никого. Я, если хочешь знать, тоже…

— Чё «тоже»? — вопрос стене передо мной. Надо ж так облажаться! Нащупываю кран с холодной и врубаю на полную. Падай же, сука! Падай!

— Не ссы, я это спокойно говорю каждому. А ты мне нравишься, — бас у этого куска мяса становится каким-то сладким, противным. Ага, педрила, угадал! Ща воду закрою и съе…

Разворачиваюсь. Стоит рядом, не давая пройти. Впился глазищами в меня, аж мурашки пробежали. Зажал свой елдак в кулачище и дрочит. Сердце, кажется, падает в пятку. В левую: какая-то тупая пульсирующая боль…

— Пусти!

— Не-а. Это ты на поляне был такой прыткий. Здесь от меня просто так не смоешься!

Отмахиваться бесполезно. Спасение в одном:

— Терь я понимаю, почему я тогда так легко от тя ушел. Шланг те твой мешал!

Он и не думает злиться. Это похотливое педерастичное чудовище забыло про футбол. Стоппер, бля… либеро… Котлета дырявит насквозь своими глазами. Чувствую касание пальцев… там… Сердце поднимается и пульсирует меж его пальцев. Они сжимаются в кулак. С моим… там… внутри… Меня дрочит чужой парень. Не так, как это делаю я, когда нет рядом Маринки. У него получается лучше…

— Ладно, так и быть, отсосу у тебя, хоть ты этого и не заслужил, — он резко приседает, и мой горячий хуй обволакивают прохладные губищи. Нос картошкой щекочет волосню. Пытаюсь вырваться, но клешни впиваются мне в задницу. Заглатывает целиком. Не выдерживаю, и мой крик заглушает шум воды. Спускаю… Парню… В рот… Я и не заметил, что уже давно стою на левой. Кабан полностью выпивает мои яйца.

— А ничё, сладкая. Не думал, что у спартачей такая сладкая спущенка, — Фома неожиданно возвращается к футболу. — А теперь ты у меня!

— Нет! — вырывается из меня прежде, чем он замолкает. — Я не могу… не хочу. В следующий раз, ладно?

Я не верю своим ушам! Так хочется куда-нибудь провалиться!

— Ладно, уболтал.
Давай, рукой, а? Я тя долго не задержу.

Мои дрожащие пальцы натыкаются на его чудище. Дергаю раз, два, толстая вена начинает пульсировать, и обильный фонтан заливает мне всю грудь. Струя воды враз смывает горячие капли.

— В следующий раз, не забудь! — слышу я уже в предбаннике.

Тренер матерится: мусора забили гол и продолжают давить. Минут пять до конца. Наш мудрец идет на тактику и меняет Ёжку. Тот уходить не торопится и получает горчичник. Ёжкин мат слышен метров за сто. Подходит, садится рядом. Обнимает: «Ну как, расходился?» Пожимаю плечами. Эти пять минут кажутся вечностью. И не только из-за навала мусоров: Ёжка и не подумал убрать руку. Мы и раньше так сидели, но сейчас… Сейчас опять я как красная карточка весь. Спасительный свисток! Не верится, что слышу его.

— В следующий раз мы их уроем, а? — Ёжка почти касается губами уха.

— Без базара,.. — мои губы еле разжимаются. Фома стоит у бровки и показывает мне средний палец. В следующий раз… В следующий раз я отсосу у него. Бля буду!