Cлушай

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]

Cлушай…

Категории:

Гомосексуалы

Бисексуалы

Давай приколемся. Давай как-нибудь приколемся…

прикинемся кем-нибудь отчаянно смелым…

кем-то страшно сексуальным…

чем-то ужасным…

Давай приколемся. Давай как-нибудь приколемся…

и сыграем миру cool.

Тед Джоанс / Ted Joans,

ПРИКОЛЬЩИКИ

1.

слушай… да-да, ты! почему ты? а какая, блин, разница? ты, он… какая разница! «нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после…» — а? каково сказано? ты разве не слышишь, как шелестят в этой фразе спрессовавшиеся столетия… нет, это не я сказал, хотя… знаешь, иногда мне кажется, что я очень хорошо понимаю сказавшего это, и — когда мне так кажется, я всегда испытываю чувство щемящего сожаления, что мы разминулись в тысячелетиях, — вот с кем хотелось бы мне обо всём душевно поговорить… а впрочем — всё это фантазии, «и кто умножает познания, умножает скорбь»… парадоксальная мысль, не правда ли? мы стремимся узнать о мире как можно больше, но чем больше мы узнаём, тем глубже души наши погружаются в печаль, и печаль эта рано или поздно становится неискоренима… в школе мне говорили: «учись! учись! ученье — свет, неученье — тьма», и вот — я выучился: я прочитал тысячи книг, из которых узнал, что было, что есть и что будет, а счастья… счастья — нет; что значит — «пьяный»? да, в цилиндре… я в цилиндре стою — ну, и что с того? хочу в цилиндре — стою в цилиндре, — имею право! нет, я не пьяный, — с чего ты взял? и не обкуренный… чего я хочу? ничего не хочу… а может… может, хочу, — откуда я знаю? как могу я ответить на этот вопрос, если не знаю я главного — не знаю тебя… э, постой — не уходи! что значит — «некогда»? все дела на этом свете всё равно не переделаешь… постой! я скажу, чего я хочу, — слушай…

да-да, слушай! давай… давай приколемся — давай кем-нибудь прикинемся… что значит — кем? да кем угодно! говорю тебе: кем угодно… что — «например»? а, например… а ты что — примеры любишь? какой ты, однако, примерный… ну, например: давай прикинемся грозовыми майскими дождями, весело шумящими за распахнутым окном по молодой, сочно зеленой листве 1980 года… или — хочешь? — давай прикинемся желтыми осенними листьями, безмолвно застывшими под холодным солнцем уходящего бабьего лета… или — нет! — слушай, давай прикинемся белыми снежинками, медленно вальсирующими в неоновом свете одинокого ночного фонаря… или — ты слышишь меня, слышишь? — давай прикинемся парой стоптанных, чудом сохранившихся кроссовок, в которых четверть века тому назад играл в футбол вихрастый подросток на пыльном поле за двухэтажным зданием старенькой деревянной школы… или — нет! слушай! — давай прикинемся желтым пунктиром вагонных окон, летящих по косогору сквозь дождевое пространство осеннего вечера… то есть, как это — слишком абстрактно? ничего не абстрактно, — давай! давай кем-нибудь прикинемся — как-нибудь приколемся… что ты говоришь? не хватает воображения? ну, тогда… тогда что-нибудь придумаем попроще — специально для тебя; да, для тебя — что-нибудь попроще… слушай, а давай — давай прикинемся, что мы прошлогодние июньские облака, в никуда из ниоткуда плывущие по бескрайнему синему небу… по какому, ты говоришь, небу? по голубому? ну, хорошо, пусть не по синему — пусть плывут они по небу голубому, — слу-у-шай… а ты, случайно, не голубой? нет? и что — никогда не пробовал? ну-да, с пацанами… ой, не смеши! тезис, что «это плохо», давай оставим для бедных, — я о другом: правда, что ли, не пробовал? никогда-никогда? во блин! даже не знаю, что сказать…

слу-у-шай, а давай приколемся — давай прикинемся, что мы голубые, и — стоя в ожидании автобуса — в предвкушении повторения вчерашнего дня, я буду нежно смотреть на тебя влюблёнными глазами, и ладонь моя как бы непроизвольно и оттого неопровержимо естественно будет скользить сверху вниз по твоей упругой, обтянутой джинсами попке, а ты, приблизив своё лицо к моему, вжимаясь горячей твердостью паха в моё бедро, будешь что-то тихо шептать мне в ответ на мои молчаливые прикосновения, вплетая жаркое своё дыхание в тёплый ветер апрельского вечера, и — упоенные нашей любовью, никого не замечая вокруг, мы будем стоять на фоне пламенеющего заката под одиноко торчащим козырьком продуваемой всеми ветрами автобусной остановки, и стоящие рядом с нами в ожидании автобуса люди будут коситься на нас, словно мы с тобой — сказочные, им неведомые инопланетяне, невесть как занесенные из другой Галактики на эту пыльную городскую окраину, — они будут пялить на нас, прижимающихся друг к другу, глаза, а нам не будет до них никакого дела… — юные и счастливый, мы будем неотрывно смотреть друг на друга, упиваясь весной и любовью, и, когда подойдёт автобус, мы запрыгнем в его урчащее чрево и, по-прежнему никого не замечая вокруг, уедем куда-нибудь, на квартиру или на дачу — туда, где на тысячи световых лет никого не будет вокруг, и там, за пределами скучного «здравого смысла», мы будем всю ночь вдохновенно любить друг друга, с юной неутомимостью снова и снова поочередно подставляя один другому свои молодые ненасытимые попки, и лишь когда за окном забрезжит рассвет, опустошенные и счастливые, с опухшими членами и полуоткрытыми норками, прижимаясь друг к другу, мы уснем под одним одеялом, на двоих разделив одну подушку, — слушай, давай приколемся, что мы голубые!..

э, ты чего? чего ты задёргался? ну-да, это рука… моя рука, — ну, и что здесь такого, что я ладонью провёл по твоей оттопыренной попке? кстати сказать, попочка ничего… нет, я не щупал — я только провёл, — чего ты, право… нет, ты объясни, что здесь такого! да, я провёл… ладонью провёл по твоей скульптурно красивой заднице, — ну, и что? оттого, что я сделал это, что-то случилось? сотни тысяч парней ежесекундно на всех континентах трогают задницы друг у друга, и — ничего… ничего, говорю, с этим миром не происходит, если кто-то кого-то тронул за задницу, — гром не гремит, и Земля не меняет свою орбиту: «род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки»… что значит — к чему я говорю эти слова? ни к чему… к тому говорю, что нужно тебе кругозор расширять, — вот к чему! ну, хорошо, хорошо! давай будем считать, что всё это было случайностью… да, именно так: давай будем считать, что я по твоей аппетитной попке ладонью не проводил, а случайно… слышишь? — совершенно случайно твою никому не нужную задницу, упакованную в голубые джинсы, своей безразличной ладонью задел, — да, так бывает… а я говорю, что бывает! неприкасаемый какой… мог бы прикинуться — приколоться, что ничего не заметил… а ты — сразу задёргался, — какой ты, однако, простой… слу-у-шай! если уж ты такой простой, то давай… давай приколемся — прикинемся, что мы избиратели; да-да, они самые! — потребители бесконечных мыльных сериалов… и, выполняя свой долг — воображая, что мы играем во всём этом мутном порно-шоу какую-то роль, мы наденем свои самые лучшие одежды и, преисполненные ощущения своей значимости, отправимся в публичные… тьфу ты, отправимся в избирательные дома… как, ты говоришь, они называются? избирательные участки? нет-нет, запоминать, как они называются, я не буду, — мы же прикалываемся… ну, одним словом, ты понял, куда мы отправимся, — гордо глядя по сторонам, мы будем неторопливо шествовать в своих самых лучших одеждах, и нам вслед, видя наше неискоренимое простодушие, будут лучезарно улыбаться господа кандидаты — бывшие комсомольские активисты, а ныне владельцы фабрик и пароходов, красиво загоревшие на альпийских курортах, и мы… мы, не раз обманутые и обворованные, униженные и оскорблённые, на какой-то миг опять забудем, что почти все они, неизменно обещающие нам достойную жизнь, обычные мелкие проходимцы, стечением обстоятельств оказавшиеся в «коридорах власти», — о! мы забудем об этом в сто первый раз, и в этот особо праздничный день — День-Торжества-Управляемой-Демократии — воображая, что от нас — именно от нас! — что-то зависит, мы в такой же сто первый раз бездумно отдадим …свои голоса За-Того-За-Кого-Надо, а потом поспешим в буфет, где по случаю Дня-Торжества-Управляемой-Демократии будут продавать специально для нас дешевые пирожки и прочие незамысловатые вкусности и где будет звучать исключительно для нас бравурная музыка, и — кушая пирожки и слушая музыку, мы, любители бесконечных мыльных сериалов, будем по-настоящему счастливы, упиваясь ощущением исполненного долга, и нам… о! в этот светлый день — День-Торжества-Управляемой-Демократии — нам, преисполненным ощущения исполненного долга, совершенно не нужен будет секс, а будут нужны лишь дешевые пирожки и веселая, вселяющая уверенность в завтрашний день бравурная музыка… да, только музыка и пирожки, пирожки и музыка, — бля! мы будем радоваться, как дети, и, видя, как мы радуемся и как мы счастливы, будут еще лучезарней улыбаться с плакатов, глядя на нас, загоревшие на модных альпийских курортах бывшие комсомольские активисты, профессионально организующие нам время от времени эти светлые праздники сопричастности к жизни… слушай, давай… давай приколемся, что мы избиратели!..

или нет, — давай прикинемся — приколемся, что мы избранные… да, избранные, — давай приколемся, что нас избрали! нет-нет, ты не понял, — Бог здесь совершенно ни при чём… и вообще — давай о Боге не будем: Его, как известно, никто не видел, а те пастыри, что от имени Его… о, это ещё те товарищи! — птицы певчие, специальные… вот именно! сверху ряса, позолотой сверкающая, а загляни под рясу… ну, естественно, портупея советского образца, — никто никуда не делся, и вообще — с такими вещами так просто не расстаются, и все эти пастыри-коммерсанты, лукаво прикрывающиеся Его именем, имеют к Богу такое же отношение, как монетизация к Сардинии… короче, я не о Боге, — давай приколемся, что мы — избранники электората… что значит — не надо? ты только послушай! респектабельная жизнь респектабельных господ — бывших товарищей, денно и нощно заботящихся по телевизору о благе народном… всё равно не надо? нет, ты прикинь: куча бабла, недвижимость в европейских столицах, яхты и самолеты… ну-да, бывшие товарищи — стукачи и провокаторы… что значит — пидоры? лижут жопы товарищам вышестоящим? ну, не без этого, — лижут… а как иначе? это же неотъемлемая часть их неустанной работы, — это, можно сказать, их внутренний мир — альфа и омега их элитарной жизни… ну, правильно: сегодня — ты лижешь, а завтра… о! завтра — уже лижут тебе, — красота и диалектика! настоящая вертикаль… как ты сказал? извращенцы? ну, извини — я не знал, что ты такой брезгливый, — хорошо-хорошо, мы не будем прикидываться будущими европейскими пенсионерами, по спецтрассам на спецмашинах мчащимися к этой будущности в свои спецрезиденции, обнесённые спецзабором, чтобы там, вкушая все мыслимые и немыслимые материальные блага, продолжать неустанно думать об Управляемой Демократии и прочих для себя небесполезных вещах… блин, я даже не думал, что ты такой брезгливый! прямо реликт какой-то: все хотят, а он, видите ли, не хочет… какой разборчивый! да иные… иные — звездуны эстрадные или, скажем, беллетристы-артисты — от одного приближения к такой жизни уже писают кипятком, воображая, что жизнь у них состоялась, а он — не хочет… ладно, замяли! ну, всё, всё… чего ты разволновался? нет, я не хотел тебя оскорбить, — с чего ты взял? говорю тебе: всё! не хочешь — не надо, и прикидываться нуворишами местного разлива мы не будем, — всё! мимо этого зоопарка проехали…

слушай, а ты мне нравишься… определённо нравишься! ну, чего ты… чего ты опять задёргался? что — «опять рука»? да не лапаю я тебя, не щупаю! какой ты, однако, подозрительный… слу-у-шай, а давай приколемся — прикинемся, что мы эти… как их там… гомофобы… да-да, настоящие гомофобы! помнишь? — на остановке стояли двое влюблённых друг в друга парней… ну, так вот: давай их возненавидим! и — глядя на этих влюблённых, никого вокруг не замечающих, бесконечно счастливых мальчишек, мы будем презрительно хмыкать и смачно плевать в их сторону, всем своим видом демонстрируя глубочайшее свое презрение к «этим педикам», к «этим жалким извращенцам», и — уверенные в искренности своего неприятия, мы будем захлёбываться, словно блевотиной, молодой горячей злобой, мы будем нетерпеливо переступать с ноги на ногу, за неимением мозгов сжимая в свинцовые кулаки короткие толстые пальцы с обкусанными ногтями, — и вокруг, видя, как мы ненавидим «этих вонючих педиков», как мы презираем их всеми фибрами своих ничем не отягощённых душ, все будут считать нас — нас! именно нас! — Настоящими Парнями, и мы… мы сами будем тоже считать себя крутыми мачо, не ведая, что в этой неподдающейся рациональному объяснению ненависти-блевотине мы трусливо топим собственное смутное беспокойство и неосознаваемую нами зависть, чем-то отдаленно напоминающую детскую обиду, что эти двое упоённых друг другом мальчишек позволяют себе быть не такими, как мы… слушай, давай приколемся — прикинемся, что мы гомофобы…

что ты говоришь? «рука»? да, это снова моя рука… ну, и что с того, что она снова соприкоснулась с твоей упруго оттопыренной попкой? подумаешь, какое происшествие… ну-да, мы прикидывались гомофобами — мы прикалывались, что презираем-ненавидим голубых, и — что? что, я спрашиваю, с того? ты что — в самом деле веришь, что всё это сраное гомофобство — и респектабельное, и подзаборное — произрастает исключительно из искреннего неприятия однополых отношений? ох, какой ты наивный, если ты в самом деле думаешь так! нет-нет, мы не говорим сейчас о тех, кто гомофобствует на публике сознательно, поскольку в таком гомофобстве, выставляемом на всеобщее обозрение, присутствует голый прагматический расчет, — таким нехитрым, но впечатляющим образом иные подпольные гомофилы заведомо отводят от себя возможные подозрения, действуя, как в таких случаях принято говорить, на опережение; собственно, это даже не гомофобия — это, как у разведчиков, форма прикрытия, и все эти словесные трюки, больше напоминающие вербальную мастурбацию, предназначаются исключительно для слабомыслящих — для поедающих дешевые пирожки… куда интереснее — с медицинской точки зрения — те несчастные, кто от присутствия в мире голубых страдает не за деньги, а искренне, — вот где поле деятельности для психиатров! да-да, вне всякого сомнения: все эти пламенные борцы с природой — пациенты дедушки Фрейда, и не более того… ведь иной раз попадаются такие страстные нелюбители, что оторопь берёт, — слушаешь такого нормализатора сексуальных отношений и думаешь: это как же надо было подсознательно хотеть, чтоб, не получив желанного, так горячо и безоглядно возненавидеть! ха-ха-ха! они ненавидят… как же! вся эта ненависть к голубым крутится-вертится вокруг этого самого места… да, вокруг этого, где моя рука… блин, да не лапаю я тебя, не лапаю! — стой спокойно… так вот, к чему это, собственно, я всё говорю? а к тому, что для иного гомофоба подержаться за задницу… да, вот так… или — вот так… у тебя, кстати, симпатичная попка, — не понимаю, чего ты смущаешься… нет, никто нас не видит… в конце концов, ты можешь прикинуться, что ты мою руку не чувствуешь — не замечаешь, и… слушай, а давай приколемся — прикинемся, что мы дезертиры — из части сбежавшие молодые солдатики, уставшие подставлять по ночам свои пацанячие задницы, и пусть… пусть Настоящие Парни, со снисходительным презрением смотрящие на нас днем, после отбоя без нас утешают себя в туалете сами, кулаками терзая свои торчащие, от жаркого напряжения дымящиеся члены, — пусть они, Настоящие Парни, доят себя кулаками, воображая-вспоминая наши тёплые, упруго мягкие попки, в которых они, Настоящие Парни, снисходительно презирающие нас днём, находили утешение по ночам, пусть они доят себя кулаками, приглушенно сопя, всхлипывая полуоткрытыми ртами, а мы, вырвавшись на свободу, будем жадно и страстно любить друг друга на лоне природы или в укромном, укрытом от посторонних глаз гнездышке, и в этой любви, очищенной от дневных предрассудков, не будет …для нас никакого унижения, а будет одно нескончаемое блаженство… и — отдавшись друг другу, мы вдруг неоспоримо поймем, что у этой любви, которую мы, молодые салаги-солдатики, принимали насильно после отбоя в каптерке на грязных, пропитанных спермой матрасах, есть совершенно другая грань, и нам станет искренне жаль наших недавних обидчиков — закомлексованных извращенцев, изображающих из себя Настоящих Парней, неспособных своими деформированными мозгами осознать величайший дар любви, и мы… мы искренне пожалеем их, наделенных мышечной силой, но при этом убогих умом, и мысленно посочувствуем им, подменяющим подлинное чувство любви скоротечными оргазмами, получаемыми в результате торопливых изнасилований, совершаемых после отбоя в каптерке на пропитанных спермой матрасах при попустительстве отцов-командиров… да, давай! давай приколемся — прикинемся, что мы дезертиры…

давай… давай как-нибудь приколемся — кем-нибудь прикинемся! давай прикинемся, что мы патриоты, идущие вместе, — и, втайне от друзей и родных рыская ночами по порносайтам, мы будем скачивать фотки исключительно русских мальчиков, беспечно совокупляющихся в разных позах на фоне типично русских пейзажей — на фоне ковриков и березок, и потом… потом, глядя на эти возбуждающие картинки, застывшие на наших мониторах, мы будем сжимать под столом в горячих ладонях свои напряженно торчащие члены, будем их жарко тискать, затаив дыхание от привычно нарастающего наслаждения, — и члены наши, задеревеневшие в кулаках, будут плеваться в ответ липким горячим семенем, заставляя нас сладко содрогаться от одиноких оргазмов… и — носовым платком вытирая клейкие пальцы, залитые спермой, мы, еще секунду назад жадно смотревшие на свои мониторы, будем — в который раз! — устало и безнадёжно презирать себя за эту неистребимую тайную страсть, накатывающую на нас по ночам, и голые русские мальчики, весело трахающие друг друга на фоне ковриков и берёзок, еще секунду назад возбуждавшие наше воображение, уже не будут казаться нам такими сладко желанными и бесконечно соблазнительными, — комкая в пальцах мокрые, спермой пропитанные носовые платки, мы равнодушно нажмём на кнопку «закрыть», и голенастые русские мальчики, весело и беззаботно совокупляющиеся в самых разных позах, тут же исчезнут, как наваждение, с наших бессонных мониторов — до следующего «сеанса»… но! разве ты не знаешь, что мир безнадёжно погряз в лицемерии? и — одиноко кончая в свои кулаки по ночам, при свете дня мы будем уверенно и громогласно клеймить тлетворное влияние Запада с его порнографией духа, проникающей в наши дома, и все, неискушенные в бессмертном учении дедушки Фрейда, будут, слушая нас, простодушно думать, что мы, молодые патриоты, сплоченными рядами идущие вместе, действительно так считаем и так — именно так! — думаем, и никто… никто не будет ведать и знать, что мы, при стечении публики клеймящие тлетворное влияние Запада, таким изощрённым образом мстим окружающему нас миру за свои бесконечные ночные бдения, и никто… никто, слушая нас, не будет даже догадываться, что вся эта высокопарная болтовня есть ни что иное, как банальное словоблудие — вербальная мастурбация, и ничего более, — слушай, давай! давай приколемся — небесплатно прикинемся, что мы — скинхеды… что? не скинхеды? подожди… а кто? молодые патриоты? э, какая, блин, разница, если у тех и других — одни кукловоды… ну, хорошо, хорошо, — не будем спорить! как говорится, было б из-за чего… тем более, что дрочат — прости, мастурбируют — кулаками все одинаково: и скинхеды, и патриоты, и беспартийные беспризорники; вот именно: языками, может, и по-разному, а кулаками — точно одинаково, — давай… давай прикинемся, что мы — истинные патриоты, идущие вместе…

или — нет! давай лучше прикинемся-приколемся… знаешь — кем? скаченными килобайтами, что застыли-замерли на чьих-то бессонных мониторах, — запечатлённые в миг соития — в момент сладострастного совокупления — мы, симпатичные пацаны, трахающие друг друга в юные попки, будем будить в душах смотрящих на нас неистребимое желание делать то же… да-да, то же самое! — и смотрящие, тиская в кулаках напряженные члены, будут воображать себя на нашем месте и, сладострастно содрогаясь от нарастающего удовольствия, будут тихо мечтать о чём-то подобном, — слушай, давай… давай прикинемся фотомоделями, беззаботно и весело позирующими для голубых порносайтов… о, да у тебя уже стоит! и такой твёрдый… блин, как кремень! и размер ничего… оснащен ты, однако, прилично! господи, да не щупаю я тебя, не лапаю! ну, скользнула моя рука вперёд, скользнула — и что с того? подумаешь, запретная зона… ты еще знак прицепи, что запретная зона… или — шлагбаум на брюки приделай, — вот смеху-то будет! у меня, кстати, тоже стоит… нет, не шлагбаум стоит — не смеши, — хуй у меня стоит… да нормально всё это, нормально! ненормально будет, когда он не встанет… кстати: ты измерял? что значит, «в смысле»? без всякого смысла, — линейкой когда-нибудь измерял, на сколько сантиметров твой агрегат в боевом состоянии тянет… нет? и даже мысли такие в голову не приходили? ну, ты даёшь… у тебя что — не было в детстве нормальных друзей? были? и чем же вы, интересно, занимались — чем, взрослея, интересовались? в шашки играли? н-да… потому тебе и вспомнить нечего, что нечего вспоминать; а мы в детстве измеряли — сравнивали, у кого больше… что значит — «зачем»? во-первых, интересно было… а во-вторых, игра у нас в детстве была такая: у кого писюн больше — тот, значит, круче, и не просто круче, а тот — «мужчина», и он — в роли мужчины — сверху… ну-да, кто-то сверху, а кто-то снизу, — я же говорю, что игра у нас в детстве была такая — детская игра «в папу-маму»: друг друга мы, пацаны, типа трахали… почему «типа»? а потому что друг другу не засовывали, один в другого не проникали — не по-настоящему, то есть, всё это было… так, баловство! конечно, приятно… еще как приятно! — ёрзая друг по другу, тёрлись друг о друга писюнами… конечно, кончали! еще как кончали… а чего ты, собственно, удивляешься? — многие в детстве так играют, и удивительного в этом ничего нет… где находился в таких играх я? а это — смотря с кем! у одноклассника Толика, к примеру, писюн был чуть больше, чем у меня, и с Толиком, когда мы шли после школы к нему домой, я выступал «в роли женщины»: мы приспускали брюки, я ложился на живот, он на меня ложился сверху и, обнимая меня за плечи, судорожно сжимая свою голую попку, с сопением ёрзал, елозил по мне — тёрся своим напряженно торчащим члеником о мои пацанячие булочки… нет, я же сказал, что всё это было по-детски, и в попу, в очечко то есть, он мне не всовывал — на это ума у нас ещё не хватало… а у Игоря и у Жеки — у обоих — писюнчики были чуть поменьше моего, и об их упругие попки своим писюном тёрся я… ну, и Толик, конечно, тоже… тоже тёрся, — я «ебал» Игоря и Жеку, а Толик «ебал» нас троих; а когда приходил Серёга, то «в роли женщины» запросто мог оказаться уже сам Толик, а не только Игорь, Жека или я, — писюн у Серёги был больше всех… кроме того, у Серёги уже росли вокруг писюна — у основания — длинные черные волосы, и кустик чёрных курчавых волос уже был над писюном — на лобке, и — когда Серёга, с сопением елозя и содрогаясь, кончал, на моём теле всегда оказывалась его клейкая горячая влага… нет, в жопу он мне не всовывал; хотя, нет — вру, — однажды, когда мы — я и Серёга — были вдвоём, Серёга попытался мне вставить по-настоящему, но у нас ничего из этого не получилось: мне было больно, и я от такого новшества категорически отказался… да, отказался; а мог бы и согласиться — потерпеть немного… что — моя рука? у тебя в трусах? и в самом деле… ну, не знаю, как она там оказалась! блин, это не рука, а какая-то Мата Хари — везде пролезет… да откуда ж я могу знать, как моя озябшая рука оказалась в твоих жаром пышущих плавках-трусиках? говорю тебе: Мата Хари… и ничего я тебе не дрочу, — не выдумывай! говорю тебе: не выдумывай, — не дрочу я тебе твоего пацана… и не поддрачиваю,… — стой спокойно… ну, в трусах моя рука, в трусах, и — что теперь? вытаскивать её, что ли? пусть уже будет там… да ладно тебе! не обкончаешься… а я говорю: не обкончаешься! и вообще… ничего плохого моя рука тебе не сделает — пусть она будет там, где есть… типа — с визитом дружбы… ох, какой ты несговорчивый! ну, хочешь… хочешь — засунь свою руку в трусы мне тоже… ну-да, в трусы, — а что здесь такого? ни засады, ни капкана там нет… говорю тебе: не бойся — засовывай! ну, смелее… вот так! чувствуешь, какой он горячий? губы можно обжечь… что значит — на что я намекаю? ни на что я не намекаю, — стой… а тебе что — послышался намёк? ишь ты! какое у тебя игривое воображение…

слушай! ну давай… давай кем-нибудь прикинемся — как-нибудь приколемся! давай прикинемся, что мы сперматозоиды, выпущенные с миллионами своих собратьев из напряженно торчащего писюна одиноко взрослеющего подростка, торопливо мастурбирующего по вечерам над голубым унитазом… мальчишка, глядя на капли своей перламутровой спермы, заправит обмякший писюн в трусы и, выпустив из сливного бачка воду, выйдет из туалета, с напускной беспечностью закрывая за собой дверь, а мы… о, нам до него, до этого взрослеющего мальчика, одиноко терзающего по вечерам в туалете-пенале свой возбуждённый член, уже не будет никакого дела: смытые, слизанные со дна унитаза шумящим водопадом, мы уже будем, обгоняя друг друга, весело нестись по канализационным трубам, и по пути нам то и дело будут встречаться другие сперматозоиды, выпущенные из сотен и сотен других писюнов, и мы, видя эту нескончаемым потоком летящую массу протеина, с удивлением вдруг откроем для себя, что, оказывается, в большом городе в одно и то же время тысячи пацанов, стоя над унитазами в разных квартирах на разных этажах, одиноко мечтают о любви, воображая рядом с собой девочек или мальчиков, женщин или мужчин… кто знает, о чём мечтают взрослеющие мальчишки, сладострастно сжимающие в кулаках свои вожделением набухающие члены, — какие грёзы терзают их юное воображение, что за картины разворачиваются перед их мысленными взорами, устремленными в собственные бушующие фантазии? дверь за спиной закрыта, шорты приспущены, полусогнутые в локтях руки ритмично двигаются… и когда, отстрелявшись, одни покидают туалеты, им на смену — на других этажах в других квартирах — в точно такие же туалеты заходят сотни других «пулеметчиков», чтобы, сжимая в кулаках дымящиеся стволы, точно так же мечтать о заветном, приоткрыв от усердия рот, и эта бессрочная вахта, в разное время суток осуществляемая с разной — то ослабевающей, то усиливающейся — интенсивностью в разных концах большого города самыми разными, совершенно не знакомыми между собой мальчишками, есть не что иное, как бесконечная, никем не контролируемая молодая мечта о Великой Любви, ежесекундно умирающая в канализационных трубах и, как птица Феникс, возрождающаяся вновь, — слушай, давай приколемся, что мы — сладкими оргазмами рождённые юные сперматозоиды, в вечное никуда несущиеся по канализационным трубам…

блин! ты так классно сжимаешь ладонью мой колом стоящий хуй… ну-да, а я — твой, — ну и, скажи мне, что во всём этом плохого? нет, подожди! ты говори про себя — про свои ощущения… на кой хер мне сомнительного содержания тезисы, предназначенные для не умеющих думать самостоятельно! вот именно: давай эти тезисы, претендующие на истину, оставим для избирателей — потребителей мыльных сериалов, и пусть ими пользуются-руководствуются они! а мы — это мы: это ты и я… слушай, давай… давай как-нибудь проколемся — кем-нибудь прикинемся! давай приколемся — прикинемся, что мы педерасты, прикидывающиеся добропорядочными гетеросексуалами, которые прикидываются, что только из чистого любопытства хотят разочек попробовать, что это значит — быть педерастом, — и, внутренне дрожа от нетерпения, мы будем разыгрывать друг перед другом смущение и неумелость: я стяну с тебя, лежащего на постели, сначала джинсы, потом — трусы, а ты будешь изо всех сил делать вид, что тебе неудобно и стыдно, ты будешь глупо смеяться, пытаясь ладонью прикрыть свой напряженный, залупившийся алой головкой член, а я, в свою очередь, буду отводить твою ладонь в сторону, и когда ты сделаешь вид, что ты мне уступаешь, и член твой окажется передо мной, я стану делать вид, что никак не могу решиться взять твой член в рот, — какое-то время мы будем с тобой валять дурака, демонстрируя друг перед другом свою якобы полную неискушенность… потом, словно решившись, я осторожно прикоснусь губами к сочной, как перезрелая слива, алой головке — и, замирая от невидимого блаженства, я осторожно, как будто я делаю это впервые, вберу горячую, чуть солоноватую головку твоего члена в рот, — я пососу у тебя, а ты — «в ответ» — пососешь у меня, и… дальше! дальше! — мы сами не заметим, как ситуация выйдет из-под контроля, и мы, перестав валять дурака — изображать наивную неискушенность, уже через пару минут будем жадно, сопя и кайфуя, сосать друг у друга напряженные члены, и когда, вдоволь насосавшись, я тебе прошепчу «давай», ты, разгорячённый взаимным сосанием, уже не станешь задавать мне глупые вопросы, уточняя-спрашивая, что я имею в виду, а, широко разведя полусогнутые в коленях ноги, прижимая колени к груди, тут же с готовностью подставишь мне свой жаждущий моего вторжения зад, как это сделал впервые в четырнадцать, подставив очко своему однокласснику, и я, нависая над тобой, тут же направлю нетерпеливой рукой свой залупившийся и не менее жаждущий член в твою туго стиснутую, но совершенно доступную норку-влагалище, как это впервые я сделал тоже в четырнадцать лет, вставив в попец однокласснику своему… и лишь когда, содрогаясь от ни с чем не сравнимой сладости, я кончу в очко тебе, а ты, задыхаясь от точно такой же сладости, кончишь в очко мне, мы оба вдруг снова «вспомним», что мы «не геи», и, вспомнив об этом, мы снова… снова закосим под «натуралов»,- бесконечно удовлетворённые и втайне довольные, что это случилось и всё так прекрасно получилось, мы оба изобразим неподдельное смущение, но это будет уже другая история… слушай, давай! давай приколемся — давай прикинемся, что мы — тайные гомосексуалисты, прикидывающиеся гетеросексуалами, прикидывающимися, что они искренне смущены…

слушай, давай… давай приколемся — давай кем-нибудь прикинемся! «кто наблюдает ветер, тому не сеять, и кто смотрит на облака, тому не жать», — давай… подставляй попку! нет-нет, ты не ослышался — я сказал: попку… что? ты не голубой? ну, не голубой — и что с того? я тоже не голубой… а может, голубой… какая, блин, разница! голубой, оранжевый… ерунда всё это! а я говорю: ерунда! всё это только слова — словесная шелуха, шелестящая на ветру, и ничего более… а в попку — кайф! говорю тебе: кайф, — я пробовал… что значит — с кем? мало, что ли, нормальных людей? вот именно… давай! чего ты боишься? чего-чего ты боишься? общественного мнения? о, блин! озадачил… а ты что — самостоятельно думать не умеешь? да-да, самостоятельно… самостоятельно, черт побери! умеешь? так в чём же дело? э, не смеши! — все мы не педерасты, пока не попробуем… да точно, точно тебе говорю: пацану с пацаном — кайф… почему ты мне должен верить? а ты не верь — ты попробуй… никогда с пацанами не трахался? ну, тем более… я говорю: тем более — надо попробовать! нет, это не новые веяния — это было всегда… да-да, всегда и везде, и ничего в этом нового или новейшего нет: у всех народов во все времена существовали однополые отношения, и только глупые или лукавые люди могут сегодня утверждать, что подобные отношения — удел немногих… впрочем, какое нам дело до глупых! давай… ну-да, в попку, — чего ты боишься? что… что ты говоришь? «стыдно»? постой, я не ослышался? — ты сказал «стыдно»? о, боже! опять — двадцать пять, — стыдно ему… что тебе — стыдно? миллионы парней ебутся в жопу, и — ничего, от стыда не умирают, а ему, видите ли, стыдно… блин, не будь ты таким наивным! стыдно, кому видно, но мы, если хочешь, сделаем …так, что никто — слышишь? — никто никогда не увидит нашего наслаждения, и потому стыдиться кому-либо за нас будет просто-напросто некому, — мы не станем расстраивать ни случайных прохожих, ни своих высоконравственных соседей, которым, как известно, всегда есть дело до всего, что касается чужой частной жизни… да-да, всегда были, есть и будут такие высоконравственные люди, которые считают себя бескорыстными носителями эталонов морали, и — никуда от этого не деться… нет, это не я — это они так считают, по простоте своей души ежесекундно взваливая на свои плечи бремя недремлющей заботы о моральном облике других… о, конечно, конечно! никто не лишает этих высоконравственных и бесконечно правильных людей их конституционного права иметь своё личное мнение по самым животрепещущим вопросам, но — стоят ли они того, чтобы мы, ты и я, об их мнении знали? ничего не могу сказать про тебя, а я, к примеру, не настолько любопытен, чтобы бесплатно интересоваться мнением тех, кто мне совершенно неинтересен… да, именно так: на вкус и цвет товарищей нет — у каждого из нас свои гастрономические пристрастия, и наивны те, кто думает, что можно повсеместно внедрить единое общепитовское меню… да, я тоже об этом думал — о том, что высоконравственным и глубокопорядочным людям почему-то всегда не хватает толерантности, причем, что интересно и даже забавно: чем глубже порядочность и выше нравственность, тем меньше толерантности, так что у самых-самых глубоконравственных и высокопорядочных она испаряется вовсе… впрочем, бог с ними: «не на всякое слово, которое говорят, обращай внимание, чтобы не услышать тебе раба твоего, когда он злословит тебя», — флаг им в руки — и дачу в Швейцарии… вот именно: «что существует, тому уже наречено имя»… о, какая у тебя попка! если бы я был скульптором… или живописцем… ты спрашиваешь, хочу ли я? ты что — издеваешься надо мной, задавая мне этот в высшей степени риторический вопрос? или, по-твоему, я похож на тупоголового потребителя бесконечных сериалов и дешевых предвыборных пирожков? хочу ли я… ты разве не чувствуешь, как нежно, едва касаясь, я глажу-ласкаю твои упругие булочки? или ты не видишь, как это сводит меня с ума? ох, какая у тебя попка… какая мягкая — упруго-мягкая — попка! персик, налитый соком, и я… я не просто хочу, а — еще как хочу! хочу! — и, как видишь, я этого не скрываю… ну, смелее! не бойся… и не стыдись… «двоим лучше, нежели одному… Ибо если упадёт один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадёт, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться?» — слышишь? слышишь, как бьётся моё горячее сердце? никогда не спрашивай, по ком звонит колокол… давай, подставляй свою попку, и мы… мы приколемся с тобой всерьёз, по-настоящему, — МЫ ПРИКОЛЕМСЯ, ЧТО МЫ ЕСТЬ…

у-у-у, какая она у тебя классная! ноги… ноги раздвинь… да, вот так! правильно, ноги, полусогнутые в коленях, мне на плечи, и… тихо, тихо! главное, ты не дёргайся — лежи спокойно… что я делаю? ничего я не делаю, — я смотрю, как твой стиснутый входик, обрамленный длинными волосами, конвульсивно сжимается в ожидании… вообще-то, я люблю, чтоб очко было безволосым, и волосы мы потом тебе повыщипываем, но это — потом; а сейчас… нет, это совсем не обязательно — выщипывать волосы, — всё это, как говорится, на любителя, и если ты не захочешь… ты чего вздрогнул? щекотно? это оттого, что я коснулся головкой члена твоих торчащих волос… да, едва коснулся, едва-едва — как дуновение ветра… вот, а теперь… теперь — ты чувствуешь? — обнаженная моя головка упёрлась в твоё туго стиснутое, на воронку похожее нежно-коричневое очко… не напрягайся! говорю тебе, не напрягайся… ну, и что с того, что ты девственник? все мы когда-то бываем девственниками… что ты говоришь? на стиснутый входик что-то давит? это не «что-то», а залупившаяся, бордовым жаром пышущая головка моего до боли напряженного члена, — это член мой замер в преддверии, и вместе с ним в предвкушении замер я… говоришь, что ты девственник — что ни с кем и никогда? ну-да, анальный девственник, — так говорят, если парень очко своё никому еще не подставлял… может, поэтому я и медлю, что ты — целочка? нет-нет, ты не напрягайся… и — не бойся… говорю: не бойся! не ты первый — и не ты последний… да, именно так: «что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем», — нет ничего нового под солнцем, и мы… мы, может, не лучше других, но и не хуже, хотя — что нам другие! какое нам дело до других? твои ноги разведены, и половинки твоей задницы-попы гостеприимно распахнуты, — мальчик мой замер у врат прекрасного, как сама юность, храма… поехали? то есть, как это — куда? в страну вечного наслаждения, благо в эту страну не нужны никакие визы… о, какая тугая, какая горячая норка! тихо, тихо… не дёргайся! — я уже там… спокойно, мой мальчик, спокойно, — ещё никто никогда от этого не умирал… господи, какое же это восхитительное ощущение! какой это неописуемый, непередаваемый кайф — чувствовать членом горячую, туго обжимающую дырочку пацанячей задницы… всё-всё, я уже там… весь, весь там, — видишь, всё получилось! а ты боялся… любимый… не торопи… не торопи меня, — ты же видишь, что я и так не стою на месте… о, я уже в пути — в огнедышащей пустыне, и пот… жаркий пот заливает мне глаза, — ооооооооо… какой это кайф!.. какой невообразимый, не передаваемый словами кайф… кайф, граничащий с болью… да, поначалу бывает немного больно, но это — сладкая боль, и ни один человек от боли этой еще не умер… что? теперь ты меня? ну, конечно! конечно, теперь ты меня — точно так же… да-да, именно так! ну… смелее, — твой мальчик, кумачово пламенея сочно налившейся головкой, уже подрагивает от нетерпения, и ты напрасно… ты напрасно медлишь, — жми… я распахнул врата — я замер в ожидании, — жми, мой желанный, жми… о-о-о!… какой это кайф… какой упоительный кайф — чувствовать, как в тебя проникает огнедышащий жезл! воистину: «род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки»… С Новым годом тебя, любимый!

2.

«Вот это нашел я, сказал Екклесиаст, испытывая одно за другим. Чего еще искала душа моя, и я не нашел? мужчину одного из тысячи я нашел, а женщины между всеми ими не нашел. Только это я нашел, что Бог сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы…» — слышишь? ты слышишь эти слова? ведь это про нас — про тебя и меня… о! кем мы только ни прикидывались… как заезжие комедианты, мы рядились в самые разные одежды — мы прикидывались черт знает кем: мастурбирующими патриотами, извращенцами-гомофобами, пилигримами-сперматозоидами… знаешь, мне почему-то кажется, что во все эти помыслы люди пускаются исключительно от одиночества, — каждый, приходя в этот мир, ищет форму своего кратковременного пребывания на земле… да-да, мы все одиноки, и одиноки мы изначально — корни нашего одиночества глубоки: они восходят к самим корням бытия, и никакое опьянение общественными интересами, никакая политическая симфония не могут — и никогда не смогут — эти корни вырвать… смотри: мы пускались во многие помыслы, испытывая одно за другим, и — что мы нашли? ничего мы не нашли, — всё было ненастоящее, и мы это чувствовали, и, чувствуя это, мы снова прикалывались — снова кем-то прикидывались, и снова… снова всё было напрасно, — слушай… да, слушай: «идёт ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на кругу своём, и возвращается ветер на круги свои», и круги эти — наша изначальная, ничем не замутнённая первозданная суть…

слушай, давай… давай еще раз! да, в попку… говорю: в попку — ещё один разик… ну, то есть, по разику… что? ты хочешь меня первым? ну, давай… говорю: давай, ты меня первым… понравилось, да? понравилось… конечно, кайф! распробовал… слушай! а тебя как… как тебя зовут? ну-да, имя твоё… как ты сказал? как?!

3.

«Месяц умер, синеет в окошко …рассвет. Ах, ты, ночь! Что ты, ночь, наковеркала! Я в цилиндре стою. Никого со мной нет. Я один… и — разбитое зеркало…»

E-mail: beloglinskyp[собака]mail.ru

[/responsivevoice]

Category: Бисексуалы