Чай из утренней росы Часть 5

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]В центре комнаты, куда сразу направился император, выделялся круглый инкрустированный стол с чайным императорским прибором, большим белым кувшином с утренней росой и пузатым заварным чайником, из носика которого струился пар.

Император сел за стол в широкое удобное кресло и одними глазами дал команду Ван Ши Нану.

Тот подошёл, привычно взял пиалу и немного налил из чайника тёмной пахучей жидкости, затем поднёс ко рту и начал пить мелкими глотками, делая после каждого небольшую осознанную паузу.

Император, затаив дыхание, нетерпеливо ждал, но старался казаться спокойным и безразличным…

Я увлечённо и до страшного самозабвения стучал по клавишам компьютера, буквы скакали и собирали мои мысли на белой странице монитора в яркие, звучные предложения, а губы безустали шептали:

«… Император, затаив дыхание, нетерпеливо ждал, но старался казаться спокойным и безразличным…».

Мной овладела огромная радость творчества; она заставила сладко потянуться, поднять руки вверх, потом расслабиться, откинуться на спинку стула, уставиться в потолок, затем вскочить и с удовольствием подумать о том, что всё даже очень недурно получается.

В квартире никого не было. Оленька уехала на репетицию, отец — в Союз Художников, и я начал бродить туда-сюда в своих раздумьях, зашёл на кухню, выпил воды из графина — хотя совсем не хотел этого, машинально открыл холодильник и проверил его содержимое — сам не зная зачем, вышел в коридор и стал ходить по нему.

Шагая мимо отцовской двери, я заметил торчащий ключ в замочной скважине, отец видно спешил и совсем забыл про него.

— Вот какой рассеянный с улицы Бассеенной… — сказал я в адрес отца, повернул ключ, открыл замок, распахнул отцовские апартаменты и вошёл туда.

Глядя под ноги и продолжая думать, я шлёпал тапками по полу, переступая через тюбики с краской, и снова повторял:

— «… нетерпеливо ждал, но старался казаться спокойным и безразличным… спокойным и безразличным:».

И вдруг мои размышленья резко прервались, меня отвлёк большой кусок белого ватмана, торчавший из общей кипы эскизов и рисунков, которые лежали на низком журнальном столе, на ватмане красовались две легкие женские ножки, изображённые карандашом.

Беспредельное любопытство охватило меня, и я начал освобождать от прочих бумаг заколдовавший меня экзерсис, мне страшно захотелось увидеть всё творение — снизу доверху. Когда я, наконец, вытянул его, то моментально остолбенел и даже пошатнулся — О, УЖАС! — передо мной блистала в своей красоте полностью обнажённая Оленька, стоявшая у окна отцовской комнаты. Она улыбалась, нарочито выпятив грудь вперёд, и широко развернула ножку, как бы подчёркивая достоинство своих нижних потаённых прелестей, а под правой грудью ближе к животу с абсолютной точностью была нарисована маленькая родинка.

Моё отяжелевшее тело плюхнулось на стул, и очумевший взгляд продолжал рассматривать рисунок, а из горла неожиданно рванулся такой надрывный хрип, такое дикое отчаянье, что пальцы дрогнули и реально онемели, а гладкий ватман выскользнул из них, скрутился и упал с журнального стола на пол.

Я сильно потряс головой и размял кисти рук, чтобы прийти в себя, потом схватил с пола скрутившийся ватман и вылетел в коридор, шатаясь из стороны в сторону. Закрывая дверь на ключ, мне хотел немедленно убежать отсюда в свою комнату, но что-то резко заставило остановиться, подумать, выдернуть ключ и на всякий случай сунуть его в карман отцовского пиджака, висевшего на крючке вешалки.

Влетев к себе, я замотал рисунок скотчем, и с огромным раздражением швырнул бумажный рулон далеко под диван, а сам рухнул на него с таким бессилием, словно только что разгрузил целый вагон, затем цапнул подушку и закрыл лицо.

Мне сразу почудилось, что со страшной скоростью падаю в глубокую, тёмную пропасть и могу неминуемо разбиться, но конца полёта и смертельного столкновенья с землёй я никак не мог ощутить — всё падал и падал, а в ушах звенели вопросы:

— Как?

— Почему?

— За что?

— Когда?

Через несколько минут всё это стало невыносимым бредом, и моя душа глухо застонала, вырываясь наружу плаксивым воплем, а подушка поднялась над моим лицом, и я увидел отца, который держал её в руке, он наклонился ко мне и растерянно сказал:

— Извини, что разбудил, ты так сладко храпел. Ты понимаешь — пришёл и не могу найти ключ от своей двери. Чёрт его знает, куда дел? Ты не видел?

Я секунды две ещё лежал на диване и бессмысленно глазел на глыбу отцовской фигуры, нависшей надо мной, потом приподнялся, сел на край, обхватил виски ладонями и сказал мрачным голосом:

— Во-первых, я совсем не спал: Во-вторых, сегодня твой ключ не видел… Раньше видел — в туалете на сливном бачке, в кухне — на полке с мылом, в ванной комнате — на батарее… Поищи на вешалке: — мой ответ был длинным и нудным.

Отец вышел в коридор, стал шумно копаться на вешалке и вскоре радостно крикнул:

— Точно! В пиджаке! Видать сунул впопыхах! — он снова вернулся и участливо спросил:

— Что? Голова болит?

Я не ответил, а только кивал и кивал, кивал и кивал, глядя на пол: так кивают сумасшедшие в дурдоме, обречённые на полную безысходность.

— Ты много работаешь, сын мой! В таких дозах компьютер очень вреден! Пошёл бы подышал воздухом, мозги проветрил! Так все гениальные писатели делают! — сказал отец и скрылся то ли на кухне, то ли в туалете, откуда сразу раздалось его бравурное пение:

«Так громче, музыка, играй победу!

Мы победили, и враг БЕЖИТ! БЕЖИТ! БЕЖИТ!

Так за Царя, за Родину, за Веру,

Мы грянем громкое УРА! УРА УРА!»…

Я тупо смотреть в проём двери и совершенно не знал, что мне сейчас делать, как поступить? Отцовское пение раздражало, сам он вызывал у меня неописуемо гадкое отвращение, наша общая квартира разом опротивела, я крепко стиснул зубы, вскочил с дивана, выключил компьютер и вылетел в прихожую. Там быстро надел ботинки, сорвал куртку с вешалки, резко открыл входную дверь и стремительно побежал по ступенькам вниз…

Во дворе темнело, поздняя осень брала своё.

Я нервно дёрнул руку и поглядел на часы — 17: 45.

Вокруг никого не было, лишь один калмык-дворник сгребал грязные листья у детской площадки.

Я шагнул со ступенек подъезда и в глаза мне бросился недалеко стоявший отцовский «Land Rover» — чёрный и блестящий. Какая-то дьявольская сила кинула меня к нему, и я начал до изнеможения долбить ногой по переднему колесу. Машина запищала на весь двор голосистой противной сиреной, а мои кулаки превратились в круглые твёрдые камни и стали колотить по гладкому капоту.

Я с трудом оторвался от ненавистной машины и ринулся к детской площадке, шатаясь по сторонам и тяжело дыша.

— Привет, Коля:

Коля-дворник был старше меня, хотя фигурой напоминал худого и щуплого мальчика, он снял перчатку, пожал мне руку и помотал головой:

— Привет-привет, Константина. Однако за что ты так избивай папин машин? Человек щас услыхать, расстроить себя, бежать вниз — сколько хлопот ему.

— Молчи-и-и! — крикнул я. — Ты забыл, как однажды помыл эту машину и всю поцарапал?! А теперь жалеешь?! Молчи уж! — я знал, что ответил очень грубо, но ничего с собой поделать не мог.

— Тогда ошибка вышел, на тряпка песок засох, а я потом прощенья просить.
Однако ты очень кричать и тяжело дышать, Константина. В тебя наверна бес вселил.

— Да ладно тебе! Иди сюда, «бес»! — и потащил его за детский домик. — Ты со мной выпьешь?!

— Выпьешь, — без всяких раздумий ответил он. — Очень выпьешь. Сбежать?

— Сбегай, только быстрей! Держи деньги, возьми водки и закуски! Постой…

Меня вдруг привлекла сильно хлопнувшая дверь подъезда. Я зашёл за угол домика и осторожно выглянул.

Отец в длинном плаще, кое-как накинутом на плечи, метровыми шагами спешил к своей машине «Land Rover» , суетливо открыл дверцу, выключил сигнализацию, а плащ не удержался на плечах и слетел на землю. Он поднял его, тряхнул с огромной нервозностью и раздражённо плюнул в сторону.

— Твоя папа жутко злая, Константина, ай-яй-яй… — прошептал Коля, стоя рядом со мной.

— Слушай ты, сердобольный калмык, а ну давай дуй за водкой!

— Я уже хотел дуть, а ты говорить: «постой, папа будем глядеть»…

— Сейчас он уйдёт, а ты давай мигом, мигом!

Отец наконец-то скрылся в подъезде, а Коля-дворник схватил деньги и пулей полетел в темноту двора.

Всё моё тело расслабилось и шмякнулось на низкую детскую скамейку, я поднял голову, уставился стеклянным взглядом в тёмное небо и начал грустно цитировать строки знакомого автора, добавляя свои глупые и разбросанные мысли, этот неудержимый поток, казалось, хлынул помимо моей воли, освобождая раненую душу:

— Измена приходит незаметно. Измена — она такая, ещё вчера вроде бы не было никакой измены, благодать и гармония по всем углам, а сегодня измена лежит перед тобой на тарелке, как свежевыпеченный пирог. И сразу дрожат руки с ногами, неприятно аукается низ живота, что-то остро колит в лобок, путаются мысли, ноют зубы, чешется нос, а плечи сводит озноб. Походка становится кривой и скомканной, горбится позвоночник в разные стороны, всё валится из рук, а в итоге выглядишь так скверно, что ещё, кажется, две минуты — и тебе начнут подавать на улице милостыню… Под ярким солнцем измены ты становишься очень любознательным и начинаешь о многом задумываться: почему в определённый исторический момент ты оказался именно этим конкретным телом, а не другим? почему обманутый муж есть всего лишь о б м а н у т ы й м у ж, а не Ярославский вокзал, к примеру? не кинофильм «Броненосец ПОТЁМКИН»? не французская революция 1789 года? Я очень хочу быть французской революцией, она ничуть не хуже, чем обманутый муж… С изменой становишься чудовищно сентиментальным, потому что тебе до слёз жалко самого себя, и тянет на дурацкие рифмы: алкоголик-кролик, дебил-теребил, шизофреник-веник, дегенерат-брат, олигофрен-фен, идиот-дот, дубина-картина…

— Константина, — раздался голос дворника, — ты что, Богу молишь?

Я опустил глаза с поднебесной и почти простонал:

— Да-а-а, молю Бога, чтобы ты быстрей налил мне водки!

— Всё-всё, — заспешил Коля. — Здесь водка, здесь закусь. Держи стакаш.

Он сунул мне пластмассовую тару, вмиг открутил «голову» белой бутылке и плеснул полную дозу.

— Куда столько?! — ужаснулся я, но было поздно.

— Целый надо, целый! — со знанием дела ответил Коля, потом ткнул пальцем в бутылку и спросил. — Это что такой? Это — лекарства. Выпить целый и твоя бес будет загнуться, помереть бес. Я всегда так пить, никакой грамуль, никакой капель.

— А-а! — махнул я рукой. — Давай, чёрт с тобой!

— Во-во, — одобрил Коля и налил себе до краёв, осторожно поднёс стакан к моему стакану и словно сказал радостный тост. — Давай, Константина, чёрт с меня! — и одним коротким махом опрокинул водку.

Я шумно выдохнул, крякнул и повторил его подвиг, однако не сразу, а постепенно.

Он широко развернул целлофановый пакет и двинул ко мне — там лежали солёные огурцы, колбаса и чёрный хлеб. Я с нетерпением цапнул огурчик и жадно стал хрустеть, глотая спасительный сок.

Непроницаемый Коля будто и не пил, спокойно сел на скамейку, неспешно отломил черняшку, смачно занюхал и сказал:

— Я тока-тока твой жена встретить, Константина, прямо щас встретить.

— А-а-а-а, ну-ну, — протянул я, конкретно соловея от полного стакана водки, — явилась, не запылилась!

— Да-да, на свой машин приехать, сразу выходить, сразу хорошо здороваться, кивать. Я тожа сказать ему: «здрассь». Очень завидный у тебя жена, Константина.

— Коля, — мрачно пояснил я, — она «приехать не на свой машин» , а на мой машин, машина моя, понял?! И потом, почему она «завидный жена» , что в ней такого?! Что-о-о?!

— Э-э-э, — улыбнулся он и помотал головой, — а ты не знать кабу-то? Э-э-э, хитрая ты, Константина. Он у тебя красивый, хорошо приятный, высокий, длинногачий.

— Нравится?! — я подозрительно посмотрел на него, потому что пьянел.

— Нравися, — кивнул Коля. — Я врать не хотеть, а тебе приятно быть, что такой жена есть. У меня в Калмыки мало-мало низкий женщин, я приехать в Москва и балдеть: какой бывать здесь высокий девушка и женщин, какой чудесный, ай-яй-яй, как твой Оля.

— Да подожди!»Оля»!»Оля»! — оборвал я. — Ты скажи: твоя калмыцкая жена тебе изменяла?!

— Моя калмыцкий жена не может сменять, — уверенно сказал он и достал пачку сигарет. — Она бояться очень, я привязать её рука длинной верёвка к седлу лошадь и дого-дого таскать по сухой степь, умерать может, кирдык будет.

— «Бояться очень»! — передразнил я. — Ничего они не боятся! Чудак ты человек, да ты не узнаешь, как рогоносцем станешь! — и показал два растопыренных пальца.

— У Коли до эти рога дел не дойдёт, — он отрицательно помотал головой и закурил. — У Коли в посёлка каждая дом и каждый улиса уши иметься и глаз иметься. Коля тут же знать начнёт с каким мужчин его жена улыбка строить, ещё до их пастель сразу знать можно.

— А вот, допустим, ты не доглядел, и жена изменила тебе! И что? Неужели привяжешь верёвками к лошади и протащишь по сухой степи? Помрёт же, кирдык будет!

— Пускай мрёт, пускай кирдык, дома позор не быть. Вся посёлка благодарна станет, потому, как другой жена не хотеть повадно.

— Какая же тут благодарность, если ты человека убьёшь? Убийца, и всё тут!

— Зачем убивца? Праведливый калмыка! — с достоинством сказал Коля и глубоко, с удовольствием затянулся сигаретой.

— Как у тебя всё просто! — я шлёпнул рукой по колену и пьяненько хмыкнул. — Протащил слабую беззащитную женщину по смертельным, засохшим колдобинам, обтесал её нежное тело как палку, и на тебе: справедливый калмык!

— Я так тебе сказать, Константина, калмыцкий закона сурова: есть степь, есть зной, есть лошадь, есть плётка-камча, а твой жалкий слеза и мягкий душа — всё далёк от нас.

— Ого, да ты — садист! — обругал я Колю. — А ну, дай сигарету!

Дворник улыбнулся:

— Бери-ка, пожалуй. Я — не садиста, Коля — правильный калмыка.

Он дал мне прикурить, я затянулся и поплыл ещё больше:

— Да чёрт с тобой, будь себе на здоровье справедливой и правильной калмыкой! Но ты должен быть ещё и зоркой калмыкой! — я нагнулся ближе к нему и потаённо прошептал. — А теперь скажи: ты мою жену с кем-нибудь видел около нашего дома? . . Только правду:

— Э-э-э, — протянул Коля и внимательно поглядел на меня, будто что-то заподозрил. — Э-э-э, Константина.

Он ответил не сразу, и от этой паузы мне стало ясно, что дворник видел немало. Коротким и точным щелчком пальцев он сбил огонёк сигареты и положил окурок на край скамейки, затем взял огурец, откусил половину, моментально схрупал, кинул вдогонку недоеденный кусок черняшки и только теперь сказал:

— Я, Константина, очень видать твой Оля с кем-нибудь.
Видать-видать.

— С кем?! Говори, не тяни!

— С твой папа.

— Часто?!

— Частенько бывать.

— Ну и как «бывать»?! — нетерпеливо спросил я. — Как?!

— Иногда бывать из подъезда выходить рядом друг с дружка, в папин машин садиться, уезжать шибко быстро.

— Утром?! — перебил я.

— Бывать утро уезжать и день уезжать, а бывать вечер приезжать.

— Значит, — задумчиво протянул я, — вместе уезжали утром и днём, а иногда «друг с дружка» приезжали вечером? . . Значит, подружились, говоришь? . .

— Наверна так, так-так, — утвердительно кивнул Коля.

— Чего «так-так»?! Ты что, точно знаешь?!

— Э-э-э, Константина, — и он мягко погрозил пальцем, улыбнулся, — ты спросить меня: видать ли я Оля с кем-нибудь? Я сказать тебе: я видать с твой папа, а больше Коля не знать. Про дружба Коля ничего не знать.

— Да откуда тебе действительно знать… ты свечку не держал… А не помнишь, сколько раз видел? . .

— Помнишь, конечно. А тебе какая месяц нужно?

Я ошарашено поглядел на него, и мои глаза должно быть округлились:

— Ну, ты даёшь, Коля-калмыка! По месяцам помнишь?!

— Конечно, — ответил он просто.

— Ну и ну! — помотал я головой, но скорее не оттого, что Коля помнил всё по месяцам, а именно оттого, что эти поездки отца с моей Оленькой насчитывали огромный срок. — А ну, скажи хотя бы за прошлый месяц и за этот тоже!

— Значится так, прошлая месяц: пятый числа, десятый числа, девятнадцатый числа, тридцатый числа. Эта месяц: седьмой числа и пятнадцатый числа.

Я несколько секунд помолчал, пристально глядя на Колю, а потом показал на бутылку:

— Налей-ка:

Он быстро плеснул остатки водки.

Я жадно, в какой-то спешке схватил свой стакан, выпил, отломил корку чёрного хлеба, занюхал и продолжил:

— А как же ты числа запомнил?!

— Природа помогай. Пятый — дождь сильный шла, весь двор море-море был. Десятый — спина чтой-то шибко стонай. Девятнадцатый — воздух очень зимой пахнуть. Тридцатый — мёртвый ворон в мусор попался. Седьмой — вся облака в небо был хорошо на степной кобыл похож. Пятнадцатый — первая снег случайно летай.

— Ну и ну! Ты чего, чудотворец калмыцкий, по вехам живёшь что ли?!

— Вехам-вехам. Калмыки тесно с природой жить, она давай нам вехи, а мы сильно-сильно запоминай всё.

— А может отгадаешь, где я-то в то время был, а?!

— Э-э-э, не можно гадать, это не гадалка, — Коля помотал головой, а потом залпом махнул свою водку.

— Ага-А-А… — вспомнил я, — наверное, я уезжал на машине на дачу… Много раз уезжал с самого ранья и до самого поздна… помню, отвозил мастерам деньги, проверял работу, ездил с ними за досками, блоками, шифером… А раза два мотался на машине в Подольск за архивом: для газетной статьи: статья о подольских курсантах… Вот эти самые числа и есть! Точно! Точно! А ты помнишь что-нибудь необычное в те моменты, когда они были вместе?!

Коля доел огурец и ответил:

— Помнишь-помнишь. Когда приезжать поздно вечер, Оля часто выходить из папин машин с большим цветочка, много-много цветочка, папа выходить с огромным торта, пузатый шампанский и целовать Оля в щёчка!

Я взял пустую бутылку и начал нервно крутить:

— В щёчку, говоришь?! Ты ошибся! В губы!

Он вдруг усомнился:

— Хотя… во двор темнота спускался, я мог щёчка ошибка видеть… но целовать точно.

— Суду всё ясно! — я так крутил бутылку, что готов был швырнуть в темноту, но не швырнул, а только резко спросил.
— А где водка?! Всё что ли?!

— Всё, однако. Сбежать?

— Сбегай! Только быстро! Чёрт возьми, сначала так хорошо взяло, а потом сразу пропало!

— Щас-щас, — успокоил он. — Ты второй бутылка выпить, и сразу тебя сильно взять и совсем не пропадать.

Как только Коля цапнул деньги, я слегка попридержал их в руке и похвалил его, глядя в раскосые глаза:

— А тебе в Царской России цены бы не было как дворнику-доносчику и на заре Советской милиции тоже! Ты очень лихо всё запоминаешь!

— Э-э-э, зачем доносщика? — он вроде обиделся. — Зачем Царский Росий, зачем Советский мент? Коля честный калмыка. Ты честно спрашивать, я честно отвечать.

— Ладно-ладно, не обижайся, я же по-дружески! Давай, беги! Хочу ещё выпить, очень хочу-у-у! . .

Я вошёл в подъезд неровным ломаным шагом, вцепился рукой за периллы, с большим усилием поднялся к лифту и нажал чёрную кнопку вызова. Пока спускалась кабина, я пьяненько бурчал под нос, глупо дразня самого себя и тыча в лицо скрюченную фигу:

— На тебе, Костик — мобильный джойстик! На тебе, Костик — ржавый гвоздик! На тебе, Костик — крысиный хвостик!

Дверцы лифта открылись, моё тело ввалилось, прижалось спиной к стенке, а затылок откинулся назад. Постояв так несколько секунд и глядя на жёлтый глаз верхней лампы, я вдруг издал грозный, звериный рык и со злостью вдавил кнопку девятого этажа, кабина дёрнулась и поехала наверх.

[/responsivevoice]

Category: Эротическая сказка