Чай из утренней росы Часть 24

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]- Что-о-о?! — Ольгина шея оттянулась вперёд, влажные глаза блеснули, и она переспросила. — Кто-кто я?! Дура?! Безмозглая?!

— Оля… Оленька… — он поднял руки, словно сдаваясь, и стал тихо успокаивать, — извини… вырвалось в сердцах… пойми, не хотел я… как-то случайно вырвалось…

— Дура?! Безмозглая?! — Ольга начала медленно приподниматься из-за стола.

— Оля, Оленька, извини, не сдержался, ну… — и вдруг заорал, бросив свои утешенья. — Это всё потому, что ты не хочешь писать заявление, потому что ни черта не понимаешь суть вопроса, бестолково нянчишься со своим Костиком, который испортил тебе всю перспективу, и при этом на костылях мечтаешь отправиться в Эль-Фуджейру, чтобы опозорить меня?! И кто же ты после этого как ни дура безмозглая?!

— Да пошёл ты со своей Эль-Фуджейрой и со своей новой подругой… знаешь, куда пошёл!? . .

— Догадался!

— Какой догадливый! А я сейчас же напишу заявленье именно так, как хочу и во что бы то ни стало доползу сегодня на костылях к нашему участковому, сегодня! — она ловко сунула под мышки костыли и покинула кухню.

— Оля, прекрати! Я закрою дверь на все замки, отберу у тебя ключи и никуда не пущу! Ты этого хочешь?!

Она развернулась и ответила:

— Хорошо, мне всё равно ему звонить, так я приглашу его сюда, чтобы забрал заявление! Надеюсь, милиции ты откроешь или предупредить, чтобы ломали дверь?!

— Что ты болтаешь?! ! Что ты болтаешь?! ! Да идите вы все к чёрту!!!

Он громко простонал диким зверем и влил себе в чашку одной чёрной заварки…

Я подошёл к подъезду, быстро набрал цифру сто сорок на обшарпанном домофоне, он загудел, и голос Тамары Петровны вскоре спросил:

— Кто там?!

— Костик.

— Да, Костик, жду тебя, заходи!

Раздался щелчок, и моя рука нетерпеливо дёрнула дверь.

Войдя в подъезд, я влетел в распахнутый лифт и нажал кнопку девятого этажа.

Тамара Петровна стояла на пороге своей квартиры и наглядным образом ждала меня: на широкой фигуре было чёрное платье, а на плечах висела наброшенная красная кофта, такой знак откровенного траура мне показался неслучайным.

— Добрый день… — поклонился я.

— Добрый, Костик, добрый, — она шагнула в сторону и пропустила меня.

Я тут же поглядел наверх и серьёзно спросил:

— Ваши камеры снимают?

Она сокрушённо ответила, устремив глаза в потолок:

— Все камеры заглохли! Это ужасно, мне теперь невозможно следить за уборкой своих киргизок!

— Да-а-а, беда. Но в этой технике я, к сожалению, ни «бум-бум» , — и саркастически добавил. — А вы не горюйте, ваши киргизки уже давно унесли отсюда всё что могли, — я снял куртку и быстро повесил на вешалку.

— Твой юмор меня ни капли не веселит, наоборот — настораживает, ты какой-то странный!

— Увы, моя странность ещё в том, что я сегодня без цветов и подарков. Прошу прощения, это мой умышленный поступок.

— Да какие цветы и подарки?! — громко вздохнула она. — Мне всё прекрасно понятно!

— А что вам понятно?

Она удивлённо поглядела на меня и сказала:

— А мне можно вопрос на вопрос?!

— Пожалуйста.

— Тебе не кажется, что твой тон несколько вызывающ, будто я виновата во всей вашей истории?!

— Но вы же — Ольгина мама, разве родители не в ответе за поступки своих детей?

— О, Боже! — она всплеснула руками и в отместку мне сказала с лёгкой издёвкой. — Товарищ следователь, давайте не здесь, пройдёмте в «тюрьму»!

Я хмыкнул, зашагал за ней, вошёл в богатую комнату, Тамара Петровна указала на королевское кресло и уже спокойней предложила:

— Прошу.

Я плюхнулся в него и задрал ногу на ногу.

Она же аккуратно опустила своё широкое тело в такое же кресло и начала:

— Костик, мне прекрасно понятно, что для тебя произошло ужасное и самое противное событие для всего твоего разума.

— А для вашего, простите?

— И моего отчасти.

— Почему отчасти?

— Дорогой, не надо перебивать и бежать впереди паровоза.

— Извиняюсь, — ответил я, хотя совсем не извинялся, а продолжал свои надменные выпады.

— Ты думаешь, когда Ольга рассказала об этом — по моей душе разлился бальзам? Да я тут же упала пластом, заболело сердце, поднялось давление, мне так стало плохо, хоть бери да помирай у неё на глазах, ты себе представить не можешь.

— Я не могу себе представить, как вы могли скрыть от меня то, что узнали, почему смолчали и не забили тревогу во все колокола, ведь это касалось нашей с ней жизни и любви.

— И что бы изменилось? — спросила она обречённым тоном. — У них же эта связь ни день, ни два, ни три, а вон с каких пор длится. Я же себе и помыслить не могла, мне Ольга рассказала перед самым отъездом в Петербург.

— Вот именно, в Петербург, а не на сборы в Астрахань, — резонно добавил я и наклонился к ней, напирая на своё. — Почему вы скрыли от меня, когда вам стал известен этот гнусный обман? Вам было наплевать на Костика, да? У вас хотя бы чуть-чуть трепыхнулась совесть по отношению ко мне после того, что совершила ваша дочь?

Она воскликнула, хлопнув ладонями:

— Боже, да я совсем не собираюсь просить у тебя прощенье за свою дочь! Родители, конечно, отвечают за поступки детей, но не за такие, тоже мне «поступок»! Ты сначала в себе разберись!

— Я уже разобрался.

— Вот-вот! — она начинала кричать и ёрзать в кресле. — И хорошенько поразмысли, чем ты занимался все эти годы до вашего похода в ЗАГС, своей писаниной или Ольгой?!

— Прошу до моей писанины не прикасаться.

— Боже, я прикасаюсь до его писанины! Да я бы с радостью прикоснулась до вашего ребёнка, которого ты прошляпил в первую очередь, сиднем просидев у компьютера! Как говорил один чеховский герой — «молодую женщину надо обрюхатить и этим самым привязать к себе»! Грубо, но по жизни верно!

— Спасибо за советы чеховского героя, большое спасибо.

— На здоровье, тебе ещё дать советы великих писателей?!

— Лучше несколько коротких ответов на мои вопросы, и я — ушёл отсюда.

— Хорошо! Я готова слушать, только быстрей и не больше трёх вопросов иначе у меня голова заболит! — и она дотронулась толстыми пальцами до своих висков, сощурив глаза.

— Почему вы всё-таки сразу не сообщили мне?

— Потому что Ольга слёзно просила тебе не говорить! Дальше!

— Ваши первые действия после услышанного.

— Крик!»Это непристойное поведение сродни глупой и легкомысленной девчонки! Какой позор и ужас! Разве это моя дочь?!» , именно так я кричала, хватаясь за таблетки и корвалол!

— А что Ольга?

— Она ревела и твердила: «люблю Юру, но ужасно стыдно перед милым Костиком»!

— Ей «стыдно перед милым Костиком» , ёлки-палки, как же таким стервам легко живётся.

— Но-но, поосторожней! Она моя дочь!

— И моя законная невеста, в которой я видел свою настоящую жену, глупец.

— Если глупец, так возьми себя в руки и начни жизнь заново без моей Ольги!

— Именно это я и собираюсь сделать.

— Наконец-то! — она всплеснула руками. — Наконец-то я слышу слова не мальчика, а мужа… я имею в виду мужчину! Правильно, Костик, начни новую жизнь и успокойся, ничего страшного не случилось! Ты просто не знаешь, какие бывают роковые влюблённости?! О-о-о, Боже мой! Люди так влюбляются, что бросают свои семьи, а у вас ещё и свадьбы-то не было! Пока ещё не поздно, найди себе другое утешение, Костик!

— Секунду, — перебил я, — как же вы можете такое говорить? Вы же сами благословляли нас на законный брак и были безумно рады нашему заявлению в ЗАГСЕ?

Она помолчала и на удивление мне спокойно ответила:

— Потому что не хочу, чтобы ты мешал Юрию Семёнычу и моей дочери, я поняла, что он предложил ей более интересную и разнообразную перспективу, чем ты, который предлагал смотреть только на свою спину за письменным столом.
Когда я несколько дней валялась в постели с таблетками и корвалолом, я о многом мучительно передумала, и мои первые слова о «позорном и непристойном поведении легкомысленной девчонки» мне показались совершенно пустыми, Боже мой, какими же пустыми. Ведь Юрий Семёныч предложил ей ВЕСЬ МИР. Я не собираюсь уточнять подобную аллегорию, умный да поймёт, глупец даже ни одной извилиной не шевельнёт. И потом, Юрий Семёныч не совершил никаких родственных безобразий, он же тебе не отец.

— Благодарю, мне вполне ясна позиция МАМЫ, и я готов бежать отсюда сломя голову, закрыв лицо, глаза и уши. У меня возникло желание глубоко вдохнуть свежего воздуха, у вас тут ужасная духота и затхлость.

— А нет ли желания послушать про Ольгины ноги? — резко остановила Тамара Петровна.

Я уже спешил покинуть комнату, но замер и насторожился.

— Все ноги в бинтах, в руках костыли, — она плаксиво шмыгнула носом. — Да повернись же ты и послушай, Боже мой.

Я медленно повернулся.

— Почему… в бинтах… и костылях? . . — осторожно спросил я.

Она достала платок и промокнула глаза:

— А ты не в курсе?

— Нет…

— Ольга с Юрием Семёнычем попала в автомобильную катастрофу, возвращаясь из Петербурга. Она совсем не сгибает ноги, а Юрий Семёныч охромел так, что ходит дряхлым стариком.

Я внутренне облегчённо выдохнул и хладнокровно ответил:

— Ну что же, скоростная трасса Петербург-Москва очень опасна, остаётся только сожалеть, что наши общие знакомые так неосторожны.

— Радуешься? Небось, думаешь — вот она, Божья кара? Небось, доволен? — и она со злостью посмотрела на меня.

— Доволен. Насчёт Божьей кары — не знаю, а справедливость существует.

— Ну и давай, беги отсюда! — опять крикнула Тамара Петровна, тараща на меня глаза, словно сумасшедшая. — Беги-беги! И пусть тебе твой свежий воздух застрянет в горле осиновым колом, бездушный твердолобый сухарь!

Я до предела возмутился и хотел немедленно ответить, чтобы поставить на место чёртову мамашу, но в этот момент сильно хлопнула входная дверь, на порог комнаты влетела Наталья и беспокойно спросила:

— Что такое?! Что за крик?! Ой, Костик, привет, давно не виделись!

Она чётко соблюдала конспирацию.

Я тоже.

— Привет, Наталь! Всё нормально! Борьба мнений! А ты, гляжу, цветёшь и хорошеешь, девчушка!

— Куда уж там, парнишка! — Наталья улыбнулась. — Как живёшь, Костик?!

— Живём, хлеб жуём! Пока! — и я стрелой полетел к выходу, прихватив куртку с вешалки.

— Боже! — воскликнула мамаша, забыв про меня и протянув руки в сторону младшей дочери. — Это ты, гулёна дачная?! Ты что, влюбилась — так долго не едешь?! . .

Я нырнул в машину, стоявшую в глубине двора, откинул голову на спинку сиденья, тяжело выдохнул, и тут же заиграл мобильник.

— Ты где? — спросил я.

— В туалете… — раздался Натальин шёпот, — мама напилась корвалола с таблетками и легла, говори-говори…

— Да чего там говорить, она несла такую чушь, а с другой стороны я безумно рад, что могу поставить жирную точку в этом деле.

— А что за чушь?

— Даже не чушь, а бред сивой кобылы.

— Перестань… не надо обзывать: она же мне мама…

— Извини. Вобщем полоскала меня как грязное бельё, учила мужеству в преодолении любовных неудач и терпеливому ожиданию новых прелестей от природы. Одним словом всё свелось к тому, что я — несчастный писака, влюблённый только в компьютер и глупо упустивший своё сокровище.

— Какая действительно чушь.
Ты же так любил «своё сокровище» , просто на руках носил. А деньгами как швырял с каждого гонорара? А как одевал, совсем забывая про себя? И все мы прекрасно это видели: и мама, и я, и Юрий Семёныч.

— Стоп, Натаха, давай без продолжений. Ты услышала что хотела?

— Да.

— Умница. Когда приедешь?

— Костик… я немного с мамой пообщаюсь и к вечеру приеду…

— Последней электричкой?

— Нет, пораньше.

— Ладно, до встречи.

— Погоди. А почему ты не спросишь, о чём я буду общаться с мамой?

— Я полагаюсь на твой ум и понимание ситуации.

— Ты — прелесть, я люблю тебя и целую, — и дала отбой.

Я кинул мобильник на соседнее кресло и включил зажиганье…

Звучно шлёпая лёгкими сандалиями, Май Цзе торопилась вверх по лестнице. Влетев на порог длинного коридора императорского этажа, она едва ни столкнулась с животом здоровенного охранника и прокричала запыхавшимся голосом:

— Быстро… немедленно… сию секунду доложи императору: к нему наложница Май Цзе!

— Ступень? — монотонно спросил он.

— Третья ступень ФЭЙ!

— Наложница Май Цзе третьей ступени ФЭЙ уже приходила сегодня к императору! — грозно ответил охранник.

— Я могу быть у него сколько угодно! — нетерпеливо сказала она.

— Для повторного прихода наложница Май Цзе должна взять разрешенье у Главного Министра Чжоу Дуня, с этим разрешеньем пойти к Дворцовому лекарю и получить справку о своём состоянии здоровья на данный час! — непреклонно отчеканил он, соблюдая инструкцию.

— Ещё чего?! А ну-ка, быстро доложи императору! Это касается его жизни и смерти! Ты не поняли?! — и Май Цзе смело кинулась на него с кулаками.

Охранник поймал её за руки, развернул от себя и толкнул в сторону.

— Разрешенье и справку! — громко повторил он.

Май Цзе еле удержалась, скользнув ладонями по полу, мгновенно поднялась и с тем же напором снова подскочила к охраннику, умудрившись стукнуть его по широкой груди.

— Ты-ы-ы, безмозглый бамбук! Доложи скорей! Скорей!

По коридору, где поднялось лёгкое волненье среди остальных молодчиков, уже мчался с дубинкой наперевес Дворцовый Инспектор всей охраны.

Несчастная Май Цзе, угодив опять в крепкие клещи блюстителя порядка, настойчиво кричала и пыталась вырваться:

— Доложи! Это — очень важно, вопрос его жизни и смерти! Скорей!

Охранник хотел закрыть ей рот, но Май Цзе изловчилась и сильно укусила его за ладонь. Он захрипел от боли и рванул из-за пояса толстую дубинку.

— Доложи! Доложи!

И теперь уже двое — подоспевший Инспектор и укушенный охранник были готовы нанести единый беспощадный удар по хрупкому телу наложницы.

— Импе-е-ра-а-то-ор! — она истошно закричала на весь коридор, отскочила к стене, слёзы брызнули из глаз, а на лице отразился неописуемый ужасом. — Импе-е-ра-а-то-ор!

— Не тро-о-га-а-ать! — раздался повелительный голос. — Не трогать её!

Дубинки повисли над головой Май Цзе, и мощные тела бойцов застыли.

Император спешил по коридору, и шаг за шагом уже был совсем близко.

— Император! — и наложница кинулась к его ногам.

— Что за крик, Май Цзе? Что случилось? — беспокойно спросил он и явно не желал прогонять её. — Мы с тобой расстались час назад, ты уверяла, что абсолютно здорова, а сама ползаешь на коленях.

— Император! — взмолилась она. — Я совершенно здорова и всегда была такой! Я и сейчас в полном сознании, а стою на коленях, потому что прошу немедленно выслушать меня! Вам грозит опасность!

Он пристально посмотрел в глаза наложницы и вдруг заметил ничем не замутнённую правду и в этих светлых белках, и в этих карих зрачках.

Не отрывая взгляда от Май Цзе, он махнул рукой, и охрана отошла.

— Встань и говори, нам никто не мешает.

Она поднялась и торопливо сказала, потому что время нещадно уходило:

— Я прошу вас быстрей пойти за мной! Я только что подслушала страшный разговор ваших особо приближенных Мандаринов и вашего слуги! Вы сами всё услышите, если приложите ухо к вытяжной трубе, которая идёт с чердачного коридора прямо вниз на кухню, где они все собрались! Спешите! Вам грозит опасность! Вы поймёте, что я не сумасшедшая!

Император нервно повёл головой и ответил, проглотив слюну:

— Но… но подслушивать разговоры… не есть хорошо…

— Это есть о ч е н ь х о р о ш о, если дело касается вашей жизни и смерти! Скорей! Мы можем опоздать!

— Инспектор! — крикнул император.

Дворцовый Инспектор охраны был тут как тут.

— Возьмите с собой два человека и — за нами! Веди, Май Цзе, я готов! . .

Недолгий путь всех пятерых во главе с наложницей сначала вёл по узкому полутёмному проходу с одним единственным окном, затем — по лестнице в чердачный коридор, где с нижних этажей длинными рукавами поднималось множество труб и уходило на крышу.

— Здесь… — тихо сказала Май Цзе и недоверчиво зыркнула на охрану.

Император понял и велел:

— Инспектор, встаньте внизу лестницы, а двое — в начале прохода.

— Слушаюсь! — ответил Инспектор и увёл остальных.

Только теперь Май Цзе на цыпочках подошла к заветной трубе, совсем бесшумно вынула боковую заглушку и открыла отверстие по размеру чуть больше средней книги, император осторожно шагнул, придвинулся к нему ухом и чутко прислушался — долетел знакомый уверенный голос Чжоу Дуня:

— И так, Ван Ши Нан, прошу тебя повторить всё, что я сказал.

Голос Ван Ши Нана бойко ответил:

— Когда буду пить пробный глоток, наливаю левой рукой, когда даю пить императору, наливаю правой…

В маленькой кухне для прислуги, куда спускалась вытяжная труба и низко свисала широким круглым концом, сидели за столом несколько человек: Чжоу Дунь, Ван Ши Нан и три серьёзных Мандаринов. На столе стоял пузатый заварной чайник, пиала, чашка и лежала бамбуковая плошка, наполненная солью.

Ван Ши Нан продолжал:

— Когда даю пить императору, наливаю правой рукой. Три моих пальца — мизинец, безымянный и средний — с самого начала чаепитья держат в ладони порошок. Протянув руку к чайнику, легко отрываю пальцы от ладони, и струйка порошка мгновенно стекает на дно императорской чашки, куда сразу наливаю чай.

— Теоретически верно, — похвалил Чжоу Дунь. — Но ты забыл одну деталь. Когда левой рукой налил себе пробный глоток, обратно ставишь чайник впереди чашки императора и ближе к ней, это немного скроет движенье пальцев. Смотри, вот здесь — его чашка, а здесь — чайник.

— Я понял, Главный Министр.

— Очень важно н е з а м е т н о дрогнуть тремя пальцами и дать свободу порошку, надо сделать всё так искусно, чтобы сам Шанхайский цирк — будь он завтра на чаепитии — смог бы позавидовать этому фокусу. Теперь покажи нам, как практически работает правая рука. Возьми щепотку соли и зажми тремя пальцами.

Ван Ши Нан взял соль, зажал пальцами в ладони и на глазах у всех превратил теорию в практику, потянувшись рукой к чайнику и наполнив чашку водой.

Чжоу Дунь тут же цапнул чашку и быстро показал трём серьёзным Мандаринам — там благополучно растворялись на дне кристаллики соли.

— Кто-нибудь заметил огрехи? — спросил он.

Мандарины отрицательно покрутили головами, а один из них — самый скуластый — восторженно ответил:

— Хорошо сработано! Я очень сильно напряг зрение, но совсем не увидел, как соль упала в чашку! Молодец, способный человек!

Второй Мандарин — щекастый и красный — сказал:

— Позвольте вопрос.
Вам не кажется, что император может запросто заметить игру левой и правой руки? Себе слуга налил левой, а ему налил правой. Почему?

Чжоу Дунь хмыкнул и объяснил:

— Поверьте мне, во время чаепитья император заботится только об одном: как быстрей наполнить своё толстое брюхо целебным напитком из утренней росы, и ему всё равно — нальёт Ван Ши Нан левой рукой или правой: ногой…

Император, стоя у трубы, так резко отдёрнул ухо, будто в него вонзилось остриё иголки.

— Какой же подлец… — прошептал он, посмотрев на Май Цзе.

Она испугалась, поднеся палец к своим губам, и призвала к тишине.

Император покорно кивнул и с большим интересом снова прилип к трубе.

— Тебе, Ван Ши Нан, — долетел голос Чжоу Дуня, — совсем не надо забивать голову: заметит император или нет. Как только твои мысли шевельнутся в эту сторону, правая рука немедленно дрогнет, порошок упадёт не в чашку, а на стол, и на следующий день все сидящие здесь окажутся во Дворе Пыток.

— Зачем же так грубо, Чжоу Дунь?! — раздался голос третьего Мандарина…

Этим третьим был прыщавый и самый худой Дворцовый Мандарин, он сидел на кухне рядом с Чжоу Дунем и действительно весь содрогнулся, повернувшись к нему:

— Зачем же так грубо, Чжоу Дунь?!

Чжоу Дунь объяснил:

— Это — не грубость, а жестокая реальность, и Ван Ши Нан должен понять, как мы все зависим от него. Только безукоризненная точность твоей завтрашней работы сделает, прежде всего, самого тебя Главным Министром императора: то есть, моим Министром…

Стоящий у трубы император пошатнулся, чудом удержался на дрогнувших ногах, прикрыл на секунду глаза и стиснул зубы.

Подоспевшая наложница хотела подставить ему плечо, но он мягко отстранил Май Цзе и опять прильнул ухом к трубе.

— … то есть, моим Министром, — продолжал уверенный голос Чжоу Дуня. — Мандарина Чан Буй, как всем известно, сделает военным министром. Мандарина Хуан Ми…

— Я знаю, кем меня сделает Ван Ши Нан в случае его завтрашней удачи: стоит ли повторять? . . — раздражённо оборвал чей-то голос…

[/responsivevoice]

Category: Эротическая сказка