Трибадия на Каракубе в Обнинске

Драма в 2-х актах /с юродством/
/трибадия — любовь между женщинами/
Действующие лица:
ЛИНА — женщина 42-х лет;
ЛИКА — женщина 33-х лет;
ИВАН ПЕТРОВИЧ — дедушка Лики, 73-х лет;
ЖОРА — его закадычный друг, 67-ми лет.
1-ЫЙ А К Т.
Перед нами внутренний интерьер хаты. Сейчас здесь темно, лишь светится шкала маленького радиоприёмника да тихо звучит музыка на какой-то радиоволне, вперемежку с текстовой информацией.
Раздаётся стук в двери и мужской голос: «Лина, Лина!» Дверь со скрипом отворяется и появляется чёрная фигура ИВАНА ПЕТРОВИЧА.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Лина. Лина-а. Лина Владимировна. /Проходит и останавливается у порога второй комнаты, где, впрочем, есть еле заметная точечка света, в углу под потолком — это лампадка под образами. / Ангелина Владимировна, . . это я — Иван Петрович. /Проходит в глубину тьмы, / Ангелина Владимировна.
В раскрытых дверях появляется чёрная фигура ЛИНЫ.
ЛИНА: Кто здесь? /Пауза. / Я спрашиваю — кто здесь?!
Раздаётся грохот и глухой звон чего-то упавшего и разбившегося вдребезги/.
ЛИНА /испуганно кричит/: А-а-а-а!!! /Исчезает за дверями, кричит/ Иван Петр-о-вич!!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Я здесь! Я тута-а! Йитит твою мать! /Движется к двери. / Это я здесь! /Скрывается за дверями/.
Светает. Теперь мы понимаем, что это раннее утро. Слышится смех. Входит ЛИКА, а за ней ИВАН ПЕТРОВИЧ с ведром в руке. Они смеются.
ЛИНА: Боже, как вы меня напугали.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А я проснулся и думаю сам себе — пойду-ка я пораньше, да побужу её. . , а то ведь праздник сегодня — архаровцы колхозные могут налететь да молочко сдоить на водку.
ЛИНА: Ха-ха, у дураков мысли сходятся! , я то же подумала и встала ни свет — ни заря.
/Смеются/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: От, будь ты неладный. Свет-то зажги.
ЛИНА: Да нету свету, /щёлкает выключателем/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А приёмник работает.
ЛИНА: Он от батареек. У меня свеча в руках, сейчас зажгу.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А я думал, пока из дома к тебе шёл, свет дали ради праздника — спозаранку.
ЛИНА/зажгла свечу/: А может здесь — он уже и не праздник?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну что ты, . . День Победы! Что ты.
ЛИНА: Так всё ж делим, никак не поделим: флот, язык, писателей. Так, ставьте ведро сюда, на табурет: Сейчас я быстренько солью, процежу:
ОН ставит ведро с молоком на табурет. ОНА подставляет пустое ведро, накрывая и повязывая его марлей.
В окошки брызнул солнечный свет. Теперь мы видим перед собой, так называемые — большие сени /или вторые/, со старыми фотографиями на стене, с печью, которая служит и перегородкой с комнатой — где мы видим икону, в левом от нас, дальнем углу. Сразу после иконы — у дальней стены: шифоньер. Впритык к нему, высокая кровать, стоящая второй спинкой, что в головах, впритык к тыльной стороне печи, /кровать с ещё не убранной постелью, после сна/, рядом с кроватью, в головах, старая этажерка из бамбука, с книгами и тетрадями. Посредине: поваленный стол с белой скатертью. В сенях, на печи
72.
горит свеча, на дальней стене — рукомойник/ На маленькой скамеечке стоит транзисторный приёмник. Вся хата внутри побелённая.
ЛИНА, высокая стройная /изредка, слегка горбящаяся/ женщина, с крепкой поступью ног, одетая во всё чёрное /шерстяную кофту с длинным рукавом, юбку до щиколоток, ботинки и чёрный шерстяной платок, закрывающий её лоб, щёки и шею/, переливает молоко из одного эмалированного ведра в другое, через марлю.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/в расстёгнутой фуфайке, сапогах и фуражке на голове, проскальзывает в комнату. . , поднимает стол и оглядывает полы вокруг себя/: Ах, ты ж, ёж колючий!
ЛИНА: Что там? Зачем вы туда прошли?!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А с чем это баллоны были?
ЛИНА: Какие баллоны?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, банки трёхлитровые.
ЛИНА: С водой. Это я для сирени отстаивала. Что, разбились?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да. Мать честная! Надо тряпку и веник. /Собирает осколки/.
ЛИНА: Вы осколки вон — в шлаковое ведро соберите. . , а я сама там приберу.
ОН берёт у печи ведро и идёт собирать осколки. ОНА приносит, из первых /маленьких/ сеней, трёхлитровые стеклянные банки, снимает с ведра марлю и большой белой кружкой наливает молоко из ведра в банки, закрывая их полиэтиленовыми крышками, и ставя на печку.
ЛИНА: Утренняя зорька выдалась на славу. Небо ясное. Погода сегодня должна быть хорошей.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Это у нас на работе был один. Ребята были у нас заядлые рыбаки. . , а он так — не интересовался. . , но выпить был большой любитель. Вот этим-то, ребята и сманили его с собой на рыбалку, для смеха. Ага. Ну и поехали в ночь. Поужинали, с этим делом, как полагается, и ко сну укладываются. . , а он видит, что ещё! осталось, какой же сон?! . А они ему говорят, — это на утренней зорьке — как полагается. Он, бедолага, всю
ночь вскакивал и будил их. А они ему, — да спи ты, зорька ещё не началась! Ага. Просыпается он от страшного шума и мата. Они на него, — что ж ты нас не разбудил?! Зорька уже прошла! — А он со сна от солнца щурится, — Да ну её на хрен, вашу зорьку, её не поймёшь — то она ещё не началась, то она уже прошла!
Смеются. ОН выносит во двор ведро с осколками; ОНА берёт тряпку, ведро, веник, совок, и идёт прибираться в комнату. ОН возвращается в сени, ставит ведро к печи и гасит свечу спичечным коробком, лежащим на печке.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/заглядывая в комнатный проём/: Я принесу тебе баллоны, у меня их:
ЛИНА: Да ладно.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А что, они всё одно мне уже не нужны.
ЛИНА: Вы лучше налейте из оцинкованного ведра пару баллонов воды, там за дверями. Пусть отстаивается.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Есть такое дело. /Выносит из малых сеней две трёхлитровые банки и льёт в них воду из ведра. / А зачем ты её отстаиваешь?
ЛИНА: Сирень люблю. Должна вот-вот распуститься.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Так я ж тебе про то и говорю — нашу воду-то ни к чему отстаивать.
ЛИНА: Почему?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: По кочану и по нарезу. Отстаивают от хлорки, а её в нашей воде нет. А вот, что я слышал, так это то, что надо сирень в горячую воду ставить, до кипения доведённую.
ЛИНА /возвращаясь в сени, и ставя орудие уборки на место/: Я знаю, но печь из-за этого топить глупо, а кипятильник у меня маленький, да и току у нас почти не бывает, не мне вам рассказывать.
73.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А у меня большой имеется.
ЛИНА: Что7
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Кипятильник.
ЛИНА: А-а /пошла с ведром и тряпкой во двор/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ /ей вслед/: Могу принести. Дадут же свет хоть к вечеру-то. /Про себя/ йитит иху мать!
ЛИНА/возвращаясь, весело кричит и хлопает в ладоши/: А-а-а-а!!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Что?? !
ЛИНА: Сирень распустилась!
ИВАН ПЕТРОВИЧ/шутя/: Та ты с ума сошла.
ЛИНА: Да-а!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, пропало дело.
ЛИНА: Та-ак, сейчас застелим свежую белую скатерть, /моет руки под рукомойником/:
ИВАН ПЕТРОВИЧ/напевает/: «Скатерть белая залита вином, все цыгане спят непробудным сном:»

ЛИНА/подхватывая песню, идёт в комнату/: «Лишь один не спит — пьёт шампанское, за любовь свою — за цыганскую! . . /Теперь она заправляет постель/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А что ты всё в чёрном ходишь? Бабка Дуся уж год как померла, . . ещё в том апреле.
ЛИНА: Можно подумать, я по бабке траур ношу. Я же не мужа схоронила, чтобы траур носить.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А кстати, замужем-то ты была или есть, . . всё никак тебя не спрошу?
ЛИНА/весело/: У меня же два сына, Иван Петрович!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Та знаю. Хотя-а, не точно. Раньше, к бабке Дусе, на лето, приезжали разные внуки да правнуки: А какие, чьи: У неё ж — у старой — ничего не дознаешься — молчить да ворчить. Казачура ещё та.
ЛИНА/весело/: Ха-ха-ха! А вы, каких кровей будете? /Вышла, взяла две банки с водой и понесла в комнату,

поставила на стол/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Та и я ж — из донских. Аксайский я.
ЛИНА: У-у, так мы земляки!
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Как земляки?
ЛИНА: Ну, я ростовчанка, а Аксай рядышком.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/задумчиво кивает/: Да-а-а. /Перевёл разговор/, а коров-то, я смотрю, в хуторке совсем не осталось. Да-а. Сегодня, значит, Михею выпало пасти.
ЛИНА/останавливаясь в проёме между комнатой и сенями/: Иван Петрович! . . А у вас есть? . . Ну, . . как их называют, /пытается вспомнить с помощью пальцев рук и ладони/: садовые ножницы, вот?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Хох, чудачка. Сирень срезать, что ли?
ЛИНА: Да.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да я тебе её так наломаю.
ЛИНА/категорично/: Нет. Я сама. Так есть у вас такие ножницы?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да руками сирень ломают, как ты не поймёшь. Ну, а потом уж — можно ножичком, для товарного виду.
ЛИНА/подбоченясь/: А я хочу — садовыми ножницами. У вас есть или нет?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да есть, есть. Сейчас принесу.
ЛИНА: Во-от, как раз и молоко отнесёте к себе, и ножницы принесёте мне, /ставит банки с молоком в сумки/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да и. . , переодеться надо бы: В порядок себя привести. А то, внучка нагрянет с поздравлениями, . . а я как чмо выгляжу.
ЛИНА: Внучка, . . из Ростова, что ли?
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну. Анжелика. Она каждое 9-е мая приезжает, поздравляет.
74.
ЛИНА: Молодец. Хорошая у вас внучка. /Подаёт ему полные сумки/.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/беря сумки/: Купоны брать?
ЛИНА: А, всё равно. Берите и купоны, и рубли.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: А приёмничек бы выключила, зря сажать батарейки не надо.
ЛИНА: Зря сажать людей не надо, Иван Петрович /подталкивает его ладошками в спину/, а батарейки — фуфельки, новые купим.
ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, ты даешь, /уходит/.
ЛИНА: Даёт прокурор, а мы мотаем.
Пауза.
ЛИНА возвращается, проходит в комнату, снимает со своей головы чёрный платок, из-под которого хлынули золотые локоны волос, снимает чёрную кофту, вытаскивает из юбки чёрную комбинацию, снимает её и всё это бросает на кровать. Идёт в сени к рукомойнику, в чёрном лифчике и юбке, умывается, расчёсывается, глядя в небольшое,
висящее на стене, у рукомойника, зеркальце. Возвращается в комнату, достаёт из шифоньера белую плотную шёлковую блузку с длинным рукавом и надевает её на себя,
заправляя её в чёрную юбку. Смотрится в зеркало — на двери шифоньера.
ИВАН ПЕТРОВИЧ/входит, запыхавшись, с садовыми ножницами в руках/: Лина! Вот я принёс ножницы. . , вот, на печку кладу. /Лина выходит к нему. / А я побежал. Приехала внучка. . , да так рано, . . я не готов, а она с огромным букетом цветов, с выпивкой, а с ней эти её — крутые — на машинах: И надо ж угостить: Так что, прости, я побегу.
ЛИНА:

Category: Фетиш