Пятое время года Часть 19-10

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]Димка предполагал — страстно хотел, думал-планировал — уединиться с Расимом сразу после ужина, чтобы, не дожидаясь ночи… потому как ждать ночи у него, у Димки, не было уже никаких сил, но еще перед ужином к Димке подошел Серёга — попросил Димку, неплохо знающего английский, настроить на его, Серёгином, ноутбуке пару приглянувшихся ему программ, — Серёга не пожалел деньги — купил диск в лицензионным софтом, и Димка после ужина сказал Расиму, что он, Димка, задержится минут на тридцать или даже на сорок…

А какие у него, у знающего английский Димона, могли быть основания, чтоб Серёге отказать? Впрочем, в том, что нужно было идти к парням, тут же оказался свой плюс: Димка сказал Светусику, что сегодня он вряд ли сможет прийти к ним в гости, потому как «надо помочь Серёге — надо настроить ему программы, а потом надо будет попарить ногу, чтоб наложить на мозоль лейкопластырь»… так мозольный лейкопластырь, купленный в «долбаной аптеке», ему, Димке, пригодился ещё раз!

Пробыл Димка в номере парней — своих одноклассников — почти час… а едва вышел, тут же достал из кармана телефон.

— Расик, ты где?

— Дома, — отозвался Расим. — Я как пришел, сразу в душ сходил… сейчас эсэмэски отправил — маме и бабушке… а ты, Дима, где?

— Я сейчас буду… я буду через пару минут! — весело проговорил Димка и тут же, не удержавшись, добавил — спросил, придавая своему голосу загадочную таинственность: — Расик… сказать тебе что-то?

— Что? — отозвался Расим; прижимая телефон к щеке, Димка уловил в голосе Расима и любопытство, и — с любопытством одновременно — проскользнувшую тревогу… он, Расик, в два счета купился на Димкин тон!

— Я люблю тебя, Расик! — выдохнул Димка чуть слышно.

— Дима! Опять ты… — протестующим тоном проговорил Расим, но… прижимая телефон к щеке, Димка уловил-почувствовал, что протест в голосе Расика был какой-то ненастоящий, несерьёзный… так, для проформы!

— Через минуту я буду! Отбой! — Димка, подходя к лифту, нажал на своём телефоне красную скобку — кнопку отбоя… «Расик сходил уже в душ!» — подумал Димка, нажимая кнопку остановки лифта… он, Димка, всем сердцем, всей рвущейся к Расику душой уже чувствовал сладость объятий, и его, шестнадцатилетнего Димку, школьника-десятиклассника, распирало от ликования — от счастья!

Кабина лифта остановился — двери разъехались в стороны, и… уже сделав шаг — уже войдя в кабину лифта, Димка, думающий о Расике, увидел, а точнее, рассмотрел в парне, стоящем в кабине лифта — оказавшемся напротив, Игорька! Елы-палы… этот был тот самый Игорёк — один из двух гопников, которые с ним, с Димкой, обещали при встрече поквитаться!

Двери лифта плавно закрылись, — Димка, нажав кнопку своего этажа, спокойно посмотрел гопнику в глаза… Наверное, можно предположить, что каждый, кто не влюблён, всегда является в той или иной степени ущербным — рядом с тем, кто любит и кто любим… ну, то есть, является ущербным не сам по себе, а именно рядом с тем, кто безраздельно, бесконечно, всецело счастлив своей любовью, — Димка смотрел на парня-гопника совершенно спокойно, чуть снисходительно и в то же время ликующе радостно, не считая нужным скрывать свою радость, потому что парень этот, стоящий напротив, был для него, для Димки, всё равно что пустое место; у Димки был взгляд счастливого человека — взгляд человека, не имеющего никакой необходимости кому-то что-то доказывать, и в этом была его, Димкина, неоспоримая сила, — парень, глядя Димке в глаза, не мог не почувствовать себя рядом с Димкой и ущербным, и слабым…

Да и как могло быть иначе? Если б их, гопников, оказалось сейчас рядом с Димкой двое-трое, то, возможно, они, почувствовав Димкино превосходство, попытались бы Димку спровоцировать на драку, чтобы численным перевесом вернуть себе вдруг пошатнувшееся ощущение своей внешней значимости и силы, — в толпе мозги у иных отключаются по причине их скудости, а сами ущербные стремятся к реваншу.
.. в толпе мозги не нужны — они только мешают; а когда человек — пусть даже он гопник — один, то он поневоле всё начинает видеть-воспринимать немножко не так, как это бывает, когда он в толпе, — по одиночке гопникки трусливы, и… парень-гопник — вполне симпатичный, ничуть не задиристый в силу своей одинокости в этот момент — отвёл свой взгляд в сторону; «если б не Расик… — неожиданно для себя подумал Димка, и уголки Димкиных губ снисходительно дрогнули, — если б не было в жизни моей Расима, я б сейчас, Игорёк, предложил бы тебе отсосать… предложил бы тебе взять в рот — подрочить свои губы о мой пипис…

И мне кажется почему-то, что ты, Игорёк, не отказался бы — в обмен на моё обещание, что я никому никогда об этом не расскажу… а я бы сравнил, Игорёк, так ли умело ты делаешь это в реале, как умело ты это делал в моём сне… ты классно сосал у меня во сне, но ты, Игорёк, об этом не знаешь — и потому ты стоишь сейчас, делая вид, что меня не узнал… ты смешной, Игорёк… ты сосал у меня в моём сне, а теперь бы ты наверняка отсосал бы у меня наяву, потому как сны мои, Игорёк, сбываются… но — не судьба, Игорёк, не судьба… меня ждёт сейчас самый прекрасный парень на свете, рядом с которым ты, Игорёк, просто пустое место: и сам ты никто, и звать тебя «никак»…

Соси, Игорёк, у своих друганов… соси, Игорёк, соси — для таких, как ты, все писюны одинаково сладкие!»; лифт, замедляя движение, остановился; двери лифта плавно разъехались в стороны, и Димка, спокойно повернувшись к гопнику спиной — тут же забыв о и гопнике, и о своих чуть насмешливых, немного язвительных мыслях, нетерпеливо шагнул в коридор своего — девятого — этажа… да какое ему, счастливому Димке, было дело до какого-то гопника? Nullus nulla sunt praedicata — то, что не существует, не имеет и признаков; или: nolite mittere margaritas ante porcos… как говорится, кому что нравится — кому что кажется предпочтительней!

Димка порывисто, страстно прижал Расима к себе, едва дверь за его спиной закрылась — захлопнулась, — ничего не говоря, ничего не спрашивая, не объясняя, Димка жарко засосал Расима в губы — горячо впился в губы Расима губами своими, чувствуя, как Расим податливо прижался к нему, к Димке, всем своим телом… Расик был в шортах, в синей — домашней — футболке, — одной рукой обнимая Расима за шею — целуя его взасос, Димка ладонью другой руки скользнул под резинку-пояс Расимовых шорт, и ладонь Димкина округлённо наполнилась тёплой, сочной, упруго-мягкой мальчишеской ягодицей… всё — абсолютно всё: парень в аптеке, гопник Игорь, девушка эмо, Толик-Серёга-Вовчик, братья-близнецы, гламурные л е н у с и к и, лицензионный софт, сам Город-Герой — испарилось-исчезло в одно мгновение! Всё исчезло, всё испарилось — остались только они, двое парней, стоящих в залитом светом гостиничном номере…

Только они: Расик и Димка — Д и м а и Расим! Ёлы-палы… как же это было непередаваемо, невообразимо сладко — всем сердцем, всем телом чувствовать радостное, ликующее, упоительное счастье! Всосав в свои губы горячие губы Расика — целуя Расима взасос, Димка почувствовал-ощутил, как в его мигом окаменевший, жаром налившийся пах твердо упёрся взбугрившимся колом пипис Расима, — не отнимая от губ Расима губы свои — продолжая сосать Расима в губы, Димка, скользнув ладонью по Расикову бедру, переместил ладонь в шортах с попы Расима на его распираемый сладостью член… страстно и нежно Димка сжал, обхватив ладонью, возбуждённый пипис Расима, и Расик невольно дёрнулся — дёрнулся от нестерпимого, огнём полыхнувшего удовольствия… разве он, Расик, не этого целый день хотел?

— Расик… — прошептал Димка, выпуская губы Расима из губ своих. — Я что-то купил… ты ходил уже в душ?

— Ходил… — отозвался Расим, глядя Димке в глаза — облизывая губы, чуть налившиеся горячей припухлостью.

— Я тоже сейчас.
.. тоже сейчас схожу — по-быстрому ополоснусь, и… Расик! — возбуждённо глядя в глаза Расиму, Димка легонько сдавил ладонью напряженный Расимов пипис.

— Что? — отозвался Расим, невольно сжимая от удовольствия ягодицы — непроизвольно стискивая туго сомкнутый мальчишеский вход.

— Я люблю тебя…

— Дима! — Расим невольно улыбнулся в ответ на эти Д и м и н ы три слова, и вместе с тем в его голосе послышались нотки прежнего протеста. — Мы друзья с тобой…

— Расик! Друзьями мы были вчера… ну, и сегодня — сегодня утром мы тоже были друзьями! А теперь у нас, Расик, кое-что есть… и сейчас у нас будет любовь! — Димка, говоря это, хитро улыбался, как если бы он и дразнил Расима, и в то же время им, Расимом, любовался — одновременно.

— Всё равно… у нас, Дима, дружба! — упрямо проговорил Расим, не желая с Д и м о й соглашаться, потому как любовь… слово «любовь» у Расима упорно ассоциировалось не с глубиной чувств, а с такими словами как «жених», «невеста», «муж», «жена», «дети», «семья»… конечно, всё это было тоже правильно, было тоже верно, но такое представление о любви было неполным: ограниченное сложившимися стереотипами, такое представление о любви было, вне всякого сомнения, ущербно однобоким — верным в отдельных частных случаях и совершенно неверным в принципе, вообще.

Взгляд на любовь как на чувство исключительно разнополое — гетеросексуальное — для людей мыслящих, а не застрявших в дремучем средневековье, давно уже был анахронизмом, свидетельством внутренней закостенелости либо тупой, безмозглой зависимости от лицемерно-лукавых пастырей, любящих свет не солнца, а золота… но — таким уж он был несовременным, этот школьник-девятиклассник — бесконечно любимый Димкой честный искренний Расик! Что он, Димка, мог с этим поделать? Только одно — любить его, Расика, невзирая на разницу в терминологии…

— Ну, хорошо! — рассмеялся Димка, одновременно и удивляясь, и млея от Расиковой наивности. — Уговорил… пусть будет по-твоему! Я дружу тебя, Расик… просто дружу! И вообще… никакой любви не бывает! Сейчас я по-быстрому схожу в душ, и… мы будем с тобой дружить друг друга… мне это тоже нравится!

— Дима! — Расим рассмеялся. — Ты, блин, сейчас наговоришь…

— Расик! Ну, как я должен тебе угодить? — Димка, дурачась, изобразим на лице полное отчаяние. — И так — не так… и так — не подходит! Тебе, Расик… ну, никак тебе не угодишь! А все равно… все равно ты, Расик, самый классный пацан на свете! И я всё равно тебя люблю… ну, то есть, дружу! Я тебя очень, очень дружу! — вытащив руку из шорт Расима — порывисто прижав парня обеими руками к себе, Димка едва уловимым касанием кончика языка лизнул Расима в пипку носа. — Всё, я в душ — на пару минут…

Димка исчез в ванной комнате, а Расим — радостно возбуждённый, невольно чувствующий сладостное нетерпение, огнём разлившееся в промежности — прошел к свое кровати, думая о том, как всё быстро получилось… он, пятнадцатилетний Расик, хотел ничуть не меньше самого Д и м ы! Член у Расима распирала от сладости, в яйцах слегка ломило, промежность набухла, в туго стиснутом пацанячем входе, зажатом полусферами ягодиц, щекотливо свербело…

«Дима… » — подумал Расим… точнее, он не произнёс это слово мысленно, не подумал это слово, потому что думают головой, а это короткое слово — помимо головы! — радостно, сладко, нетерпеливо пропело его юное сердце и юное тело, — он, Расим, не подумал это слово, а ощутил его сердцем и телом, как если бы имя парня, нетерпеливо скрывшегося в ванной комнате, выражалось-обозначалось не словом вовсе, а было б физическим ощущением и радости, и сладости, и нетерпения; «Дима… » — почувствовал-ощутил Расим Димкино имя, состоящее в этот момент для него, для Расима, не из гласных-согласных звуков-букв, а из жаром обжигающих Д и м и н ы х губ, из горячих Д и м и н ы х объятий.
..

И ещё — слово «Дима» состояло для Расима из его, Расимова, ожидания, — большим пальцем левой руки оттянув книзу резинку шорт, Расим посмотрел на свой напряженный, тут же подпрыгнувший, вверх подскочивший пипис… член у него, у Расика, был не маленький — не пипеточный, — обнаженная головка члена, сочно налитая ярко-багровым огнём, влажно лоснилась, блестела в электрическом свете, словно отполированная или покрытая еще не высохшим лаком…

— Расик! — сквозь шум воды из ванной комнаты донёсся через полуоткрытую дверь голос Димки. — Я тебе что хочу сказать…

Димка, не договорив, умолк — и Расим, тут же убрав напряженный член в шорты, словно устыдившись своего нетерпения, отозвался, выждав две-три секунды:

— Что, Дима?

— Ты самый лучший пацан на свете! — весело крикнул Димка, сидя в серебряных нитях льющейся сверху воды: сидя в ванне на корточках — широко разведя колени ног, Димка быстро и вместе с тем тщательно мылил скользящей ладонью промежность, мылил туго стиснутый девственный вход, отчего у него, у Димки, миллионами микроскопических иголочек сладостно покалывало между растянувшимися, широко распахнувшимися полусферами ягодиц… и особенно — в мышцах сладко свербящего сфинктера…

— Дима! Ты это уже говорил! — невольно улыбнувшись Д и м и н ы м словам, звонко и радостно отозвался Расим.

— Разве? — тут же донёсся до Расика удивлённый Димкин голос. — Тогда вот ещё… вот ещё что: я люблю тебя, Расик! — звонко и радостно проговорил-прокричал Димка, вставая в ванной на ноги — выпрямляясь под струями льющейся сверху воды в полный рост.

— Дима! Ты это тоже… тоже ты это говорил! — рассмеялся Расик, подумав, что Д и м а… Д и м а — неисправим!

— Тоже? — тут же донёсся до Расима ещё более удивлённый Димкин голос. — Ну, ни фига себе… я тебе всё это говорил? Расик… а ты мне хоть что-нибудь хочешь сказать?

— Ты самый лучший пацан на свете! — не на секунду не задумавшись — ни на миг не усомнившись в своих словах, радостно отозвался Расим, и Димка… стоя в ванне в серебряных нитях воды — тщательно мыля твёрдый, жаром налитый пипис, Димка почувствовал, как от слов Расима, от его искреннего, звонкого и радостного голоса у него, у Димки, на миг перехватило дыхание… слышать это от Расика — от любимого Расика! — было неимоверно сладостно… неимоверно сладко — всё равно что его, Расима, целовать в губы!

— Так… зачёт! — отозвался Димка, сладострастно сжимая, стискивая мышцы сфинктера, потому что мылить обнаженную головку члена было так же сладостно, как слышать признание Расика — как прижимать Расима к себе. — А ещё… ещё что ты, Расик, хочешь сказать мне?

— Ты, Дима, самый… самый лучший на свете друг! — отозвался Расим, стоя у своей кровати — через ткань своих шорт сладострастно стискивая, сжимая напряженный, несгибаемо твёрдый, сладостно ноющий пипис… а что — разве это было не так? Для него, для Расима, лучше Д и м ы сейчас никакого на свете не было!

— Так… зачёт тоже, но зачёт пока временный — предварительный! Теорию, Расик, ты сдал… — рассмеялся Димка, подумав о том, что Расик… любимый Расик неисправим! Ну, и ладно… главное, что они вместе! Увеличив напор воды, Димка стал быстро, тщательно смывать с себя мыльную пену, с весёлым нетерпением думая о том, что верность всякой теории подтверждается исключительно практикой… разве с этим можно было спорить — разве можно было хоть что-то возразить?

Тщательно — насухо — вытершись, подхватив с пола джинсы, рубашку, свитер, носки и плавки, Димка, держа это всё в руках, вышел из ванной комнаты, — ни обматываться полотенцем, ни тем более надевать плавки Димка не стал.
.. зачем? Расим стоял у своей кровати, через шорты сжимая ладонью напряженный член — взгляды их, устремлённые друг на друга, встретились, и Димке показалось, что он увидел во взгляде Расика нетерпение и страсть… впрочем, почему ему, Димке, это показалось? Во взгляде Расика — любимого Расика! — было и нетерпение, и желание, и ожидание, и готовность… полная готовность делать всё, что скажет Д и м а!

— Расик… ты чего стоишь, как неродной? Я думал, ты постель уже разобрал… — с улыбкой проговорил Димка, бросая одежду на свою кровать. — Разбирай постель!

[/responsivevoice]

Category: Гомосексуалы