Обновление смыслов Часть 19

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]- Ясное дело, что кайф! — отозвался Баклан… и, глядя Архипу в глаза, он не смог удержать себя от вопроса: — А ты, бля… ты будешь здесь Зайчика трахать — с ним, бля, будешь в очко кайфовать?

Собственно, об этом Архипа можно было бы и не спрашивать… оказавшись невольным свидетелем разборки Архипа с Кохом, младший сержант Бакланов не мог не видеть, что Архип в туалете однозначно защищал салабона Зайца от нападок Коха, и хотя в словах Архипа о том, кто где служил, а кому где служить предстоит, была несомненная логика и правота, тем не менее позиция Архипа по отношению к Зайцу — в контексте всего произошедшего в эту ночь — заставляла думать-предполагать, что защищал Архип салабона Зайца не только из чувства справедливости, — о дальнейших отношениях Архипа и Зайца — с учетом того, что Архип про Зайца никому не собирался в роте рассказывать — Баклан мог бы предположить со стопроцентным попадание в «десяточку» сам… можно было бы и не спрашивать об очевидном, и тем не менее Баклан не удержался — спросил.

— А почему, бля, нет? — отозвался Архип с лёгкостью человека, нисколько не сомневающегося в своей правоте… и, глядя Баклану в глаза, Архип повторил еще раз: — Почему — нет? Если у салабона Зайца время от времени будет возникать желание где-нибудь в укромном, от посторонних глаз скрытом местечке сделать мне, «старичку», что-то приятное, так я в ответ на это его желание что — должен буду его отталкивать, отгонять от себя палкой? С какой, бля, стати?

Архип, глядя на Баклана, тихо засмеялся… в принципе, Баклан через считанные дни из части исчезал — младший сержант Бакланов в ближайшие дни стирался с монитора навсегда, и потому Архип мог сейчас говорить ему всё что угодно; ну, например: он мог бы сейчас сказать, что Зайца он трахать не будет, потому что он, Андрюха Архипов, вовсе не «голубой», чтоб заниматься подобным сексом систематически, — он мог бы убедительно откреститься от будущего кайфа с Зайцем, тем самым выдавая себя за «настоящего пацана», который лишь однажды, то есть сегодня ночью, по приколу попробовал, а дальше — «ни за что!» и «никогда!», «я не педик!» и «нах мне это надо!»… но в том-то и дело, что Архип был не «настоящим парнем», а настоящим парнем — настоящим без всяких кавычек: импульс, пробудившийся-проявившийся у Архипа в эту ночь, был девственно чист: пробудившийся импульс по причине отсутствия времени для томления не претерпел какую-либо мутацию под давлением церковно-блатных представлений об однополом сексе, не взрастился и не взлелеялся этими извращенными представлениями, не превратился под их тлетворным воздействием в «таракана», блокирующего естественные природные позывы, в той или иной мере свойственные каждому нормальному человеку… импульс, пробудившийся у Архипа в тот момент, когда он сжал-стиснул в своём кулаке возбужденный член салабона Зайца, отчасти с этим же Зайцем в туалете апробированный и затем в полную меру раскрывшийся в койке Баклана, не превратился в «таракана-мутанта», шлагбаумом лежащего на пути к кайфу, — пробудившийся импульс у Андрюхи Архипова сразу же реализовался в полноценном сексе, так что совершенно не комплексуя по поводу своего настроя на однополый секс с Димой-Димоном, Архип не увидел никакой нужды скрывать от Баклана то, что было для него вполне очевидно.

Архип не стал скрывать от Баклана своё намерение в ближайшие полгода кайфовать с салабоном, и Баклан, выслушав его откровенный ответ, неожиданно почувствовал в своей душе… сидящий на исходе ночи в канцелярии роты Саня Бакланов вдруг почувствовал смутную, ему самому непонятную зависть к Архипу, и даже не столько к Архипу, сколько к той простоте, ясности и цельности, с какой Андрюха Архипов смотрел на окружающий мир: «хуля нам, пацанам… «, — глядя на Архипа, Баклан усмехнулся:

— А ты не боишься, что, трахая полгода салабона в жопу, ты станешь к концу службы «голубым»?

— Да ну! — отмахнулся Архип.
— Не стану! — Он сказал это в ответ легко, уверенно, ни на миг не задумавшись, ни на секунду не усомнившись в своих словах… он сказал это, невольно подтверждая в глазах Баклана свою «лёгкость бытия». — «Голубыми», бля, рождаются… я где-то об этом слышал. А я, бля, что… поматросил — и бросил! Какая это «голубизна»? Это, бля, кайф… ну, то есть, временная «голубизна» — не настоящая. Типа хобби… вжик-вжик — и опять мужик! Завтра, Санёчек, я тебе позу одну покажу — испытаем-испробуем…

— Что, бля, за поза? — невольно вырвалось у Баклана, которому рассуждение Архипа о «голубых» показалось вполне исчерпывающим… во всяком случае, на данный момент — о «голубых» двадцатилетний Баклан, никогда этой темой не интересовавшийся и потому до сегодняшней ночи по отношению к этой теме пребывавший в состоянии индифферентном, знал ничуть не больше Архипа. — Что мы попробуем?

— А это, товарищ младший сержант, вы досконально узнаете завтра… а то, бля, будет неинтересно, — Архип, глядя на Баклана, засмеялся.

— Андрюха, бля! Ты что — специально меня заводишь? — Баклан, засмеявшись в ответ, игриво сощурил глаза.

— Дык… хуля здесь заводить! У нас, бля, ещё три ночи… три ночи, бля, впереди!

— Ну, бля, смотри… не обмани меня! — Баклан, невольно чувствуя в душе ту же самую «лёгкость бытия», что исходила от Архипа, шутливо погрозил Архипу пальцем.

— Хуля я буду тебя обманывать? Я что — враг самому себе? Я только одного не понимаю…

— Чего ты не понимаешь? — Баклан с любопытством уставился на Архипа — он, младший сержант Бакланов, уже понял, что рядовой Архипов, парень с виду простецкий и даже простоватый, думает-говорит вполне здраво, прагматично и совсем не глупо, а потому к его словам стоило относиться со вниманием.

— Смотри! Это — кайф… ну, то есть, когда пацан с пацаном… так? Так. Кайф — и сосать взаимно, и трахаться в жопу… ты ж, Санёк, не будешь отрицать, что это кайф? — Архип смотрел на Баклана серьёзно, смотрел без всякого подкола, и хотя вопрос этот был для обоих более чем риторическим, тем не менее Архип для своих дальнейших рассуждений хотел услышать слова подтверждения — Архип, вопросительно глядя на Баклана, ждал ответ.

— Ну… не буду отрицать, — Баклан, чувствуя лёгкую досаду от такой излишней прямолинейности Архипа, чуть заметно усмехнулся… хуля, бля, отрицать очевидно? То есть, хуля об этом — об очевидном — спрашивать!

— Вот! Так почему же тогда принято считать и говорить, что э т о — что-то позорное и плохое? Если э т о — кайф… можешь мне ответить?

Саня Бакланов, который до этой ночи об однополом сексе ничего не думал в принципе, то есть никогда не задумывался ни о природе этого секса, ни о его совершенно различной интерпретации, ни о месте этого секса в сознании многих и многих парней, ни о кайфе, с таким сексом связанном, глядя на Архипа, хмыкнул… у него не было готового ответа на вопрос Архипа, как не было ответа на многие другие вопросы, но Архип смотрел на него выжидающе — Андрюха Архипов ждал, что он скажет-ответит, и младший сержант Бакланов, на ходу соображая, что и как говорить, с умным видом сощурил глаза:

— Ты вот считаешь, что это кайф… и что — ты завтра станешь об этом говорить в роте? Станешь со всеми открыто делиться своим личным мнением?

— Я что — дурак? — Архип, глядя на Баклана, тихо засмеялся.

— Правильно, не дурак… значит, что получается? — Баклан на секунду запнулся, соображая, «что получается». — Ты сказал сейчас, что «принято считать и говорить», а на самом деле «считать» и «принято говорить» — вещи, не всегда совпадающие.
.. или даже вовсе не совпадающие! Кто и что думает, кто как считает — это одно. А что при этом каждый из нас говорит на публику — это уже, бля, совсем другое. Хуля здесь непонятного?

— Хорошо, я вопрос свой уточню… понятно, что любой человек может думать и считать совсем не так, как он говорит об этом вслух. Тогда ответь мне на такой вопрос: почему, если это кайф, нужно говорить при пацанах, что это позорно? Чего, бля, позорного в нормальном сексуальном кайфе? Почему, бля, нужно говорить совершенно противоположное тому, что на самом деле?

— Потому, что говорить так положено… — отозвался Баклан, смутно чувствуя некую абсурдность своего ответа — своей собственной логики.

— Вот я и спрашиваю: кто это п о л о ж и л? Ну, то есть, кто предписал так говорить на публику? Кому это нужно?

— Бля, да откуда я знаю? Я, бля, что тебе — специалист по гомосексу? Хуля ты доебался? — отозвался Баклан с лёгким раздражением, не зная, как на вопросы Архипа ответить. — На того, кто положил, то есть установил-предписал так говорить или даже так думать, мы с тобой в ответ положили сегодня — большие и толстые… и так делают, нужно думать, многие — не мы одни. Ну, и хуля нам про это говорить — хуля нам обо всём этом беспокоиться? — Баклан сам не заметил, как в его голосе прозвучала интонация Архипа.

— Дык… я что — беспокоюсь разве? — засмеялся Архип. — Чего ты, Санёчек, злишься? Мне, бля, просто стало интересно… ведь те, кто ни разу сам не пробовал — сам ни разу такого кайфа не испытал, не только говорят, как говорить п о л о ж е н о, но так ведь и думают… как, например, до ночи сегодняшней думал я. То есть, думал не лично сам, а думал, как все говорят…

— Понятно. А теперь ты думаешь уже не так, как все говорят, а думаешь лично сам… что похвально уже само по себе и потому не может не вызывать уважения, — улыбаясь, с иронией проговорил Баклан, но в этой иронии уже не было ни какого-либо скрытого превосходства над собеседником, ни малейшего любования собственным интеллектом… собственно, это была даже не ирония, а вполне дружеский — совершенно необидный — подкол, потому что в иных случаях не столько важны произносимых вслух слов, сколько важна интонация, с какой эти слова говорятся-произносятся.

— Дык, правильно… чего ты лыбишься? Завтра, Санёчек… завтра мы кайф продолжим, и ты убедишься наглядно в правоте своих слов! — многообещающе отозвался Архип, явно намекая на позу, которую он пообещал показать младшему сержанту Бакланову.

Они помолчали… понятно, что они не могли знать мыслей друг друга, а между тем в те несколько секунд, что длилось их молчание, они оба, словно исчерпав на сегодня интерес-внимание друг к другу, странном образом подумали об одном и том же — они оба подумали о рядовом Зайце: Баклан как-то отчетливо понял-подумал, что Архип, скорее всего, будет не только с наслаждением трахать Зайца сам, но и будет давать Зайцу трахать себя, чтобы сделать своё наслаждение более полным, максимально исчерпывающим; «потому что он, этот Архип, какой-то цельный и потому настоящий — не боящийся быть самим собой», — подумал Баклан; и у Баклана от этой мысли возникло чувство невольной зависти к Архипу… а Архип вдруг подумал, что зря они с Зайцем сделали т а к — насильно, по-свински… но — кто же мог знать в начале ночи, что будет в её конце? И потом… если б не этот Заяц — разве случилось бы то, что случилось?

Оглянувшись назад — посмотрев на круглый циферблат часов, висевших над выходом из канцелярии. Архип невольно присвистнул:

— О, бля! А время — уже четыре! Что, Саня… пойдём спать?

— Пойдём, — отозвался Баклан, поднимаясь из-за стола.

Они вышли из канцелярии и, не доходя по коридору до двери, ведущей в умывальную комнату и в туалет, нырнули в плотный полумрак спального помещения; ничего не говоря друг другу, они мимолётно коснулись друг друга ладонями, и — рядовой Архипов свернул в узкий проход между двумя рядами пустых коек, направляясь к койке своей, а младший сержант Бакланов пошел по «взлётке» дальше, в глубину сгущающегося полумрака, где была койка его, — их койки, койки Архипа и Баклана, находились в разных концах спального помещения.

Койка рядового Зайца располагалась примерно посередине спального помещения, но рядовой Заяц не видел и не слышал, как старослужащие — «старик» Архипов и «квартирант» Бакланов — вошли в спальное помещение, как они молча разошлись по своим кроватям, — лёжа на боку, подтянув к животу колени, Дима Заяц к этому времени спал, и сон его был глубок крепок, как никогда… конечно, если б Архип или кто-нибудь другой сейчас громогласно прокричал бы что-нибудь над кроватью Зайца, то Заяц вмиг подскочил бы как миленький — проснулся бы враз… но — Архип сказал Зайцу «не сегодня», и потому, едва оказавшись в своей койке вновь, Заяц уснул практически сразу же, — рядовой Заяц спал в окружении пустых кроватей, до подбородка натянув одеяло, и спал он, Дима Заяц, крепко-крепко, почти бесчувственно, как спят люди либо очень уставшие, либо много и сильно что-то пережившие-испытавшие…

Саня Бакланов, укладываясь в свою кровать, на которой он в эту ночь лишился анальной девственности и на которой анальной девственности лишил Андрюху Архипова он сам, глубоко втянул в себя носом воздух, невольно пытаясь обнаружить следы упоительного соития… «кайф… какой это кайф — в койке наслаждаться с пацаном!» — подумал Баклан, засовывая в трусы руку… обниматься, сосаться в губы, сосать друг у друга возбужденно горячие члены, вставлять в очко… и даже своё очко подставлять — всё это было обалденным кайфом, о котором он не имел до сегодняшней ночи ни малейшего представления… и, уже засыпая — уже проваливаясь в сон, младший сержант Бакланов успел с сожалением подумать о том, что всё это для него случилось-произошло слишком поздно… ну, то есть: если бы всё это случилось раньше, в самом начале службы или хотя бы за год до дембеля, то можно было бы с тем же Андрюхой покайфовать-поматросить здесь, в армии, о-го-го как! . .

Скользнувший под одеяло Андрюха Архипов ни о чём таком подумать не успел — он с наслаждением вытянул ноги… и тут же, едва перевернувшись на живот и обхватив руками подушку, как любил это делать когда-то в детстве, скользнул-провалился в сон, — рядовой Архипов уснул спокойно и безмятежно, как засыпает всякий человек, пребывающий в полной гармонии с собой и с миром…

И ещё пребывал-находился в казарме один военнослужащий — ефрейтор Кох, который драил третий писсуар, — два из трёх писсуаров, указанных Архипом, уже сверкали, «как у кота яйца», так что работы Коху оставалось совсем немного; прилагая усилия в деле очищения третьего писсуара, Кох то и дело крутил в голове слова Архипа про то, что — в случае невыполнения работы — он, Архип, поставит его раком… «а хуля им?» — думал Кох, стирая с внутренних стенок третьего писсуара желтый соляной налёт; «их, бля, двое, а я один… хуля я сделаю, если они меня скрутят — если раком здесь поставят?» — думал ефрейтор Кох, пытаясь представить, как это может выглядеть… и ещё он думал, что у него до подъёма будет достаточно времени, чтобы, пользуясь случаем, «сходить в самоволку» — сладко подвигать кулаком на своём двадцатисантиметровом…

Был пятый час утра, — э т а ночь шла к своему завершению…

[/responsivevoice]

Category: Гомосексуалы