Приключения Уткина в больнице-1

[responsivevoice voice=»Russian Female» buttontext=»Слушать рассказ онлайн»]ЭПИЗОД 1. ПРИЁМНЫЙ ПОКОЙ.

«Красавица, хочешь конфетку?» — слащавая тётка совала мне прямо в нос рубинового петушка на палочке, завёрнутого в хрустящий целлофан. — » Какая у вас внучка хорошенькая! Это свои такие кудряшки, или вы их завиваете?»

Переполненный автобус медленно полз в гору. В июле у нас на Кавказе холодно не бывает, а сегодня и подавно — асфальт просто плавился. Поэтому хотелось газировки, кваса, мороженого, в заснеженные горы, на тенистую лесную полянку, наконец; только уж никак не липкого приторного петушка! Но я знал по опыту, что такая не отвяжется, поэтому сказал «Спасибо!» и взял угощение. Неужели не видно, что я мальчишка? Правда, к своим семи годам я уже привык к подобным недоразумениям и даже особо не обижался. Дело в том, что у меня была смазливая мордашка, большие карие глаза с длинными ресницами и вьющиеся от природы тёмно-каштановые волосы.

Бабушка меня никогда не стригла — мои кудряшки напоминали ей её любимую дочь — мою маму. В парикмахерскую меня обычно водил отец, но он приезжал лишь один раз в год — в отпуск. Волосы в то время у меня росли удивительно быстро и густо, так что можете себе представить, во что превращалась моя голова через год после стрижки. Мне-то казалось, что я похож на маленького Володю Ульянова с октябрятской звёздочки (все ли ещё помнят, что это такое?) Но в те уже далёкие шестидесятые годы и мужчины и мальчишки стриглись коротко, и многие знакомые дразнили меня Светочкой. Ну и почему? Светочка же должна быть светлой, блондинкой значит, а я-то совсем наоборот!

Мои родители ещё до того, как я родился, уехали на Север — отец говорил «за запахом тайги», а злющая Фёдоровна, наша соседка, ворчала, что «за длинным рублём» (да врёт она всё — деньги папа привозил всегда самые обычные, сам сравнивал — никакие и не длинные) . Меня в полугодовалом возрасте «подкинули» бабушке, с тех пор я у неё и жил. По дороге с Севера меня сильно простудили, и привезли уже с воспалением лёгких. Несмотря на лечебный кавказский климат, болел я тяжело и долго, но не успел толком выздороветь, как начались бесконечные ангины. Моё детство прошло в страданиях и медицинских процедурах, почти всегда было мучительно больно глотать, периодически меня лихорадило, а к семи годам температура вообще перестала опускаться ниже 38.

В конце концов бабушке удалось записать меня на консультацию к знаменитому в наших краях профессору, и тот сказал, что «Поскольку окончания воспалительного процесса в обозримом будущем не предвидится, то операцию оттягивать больше нельзя, и миндалины следует немедленно удалить». (Миндалины — это гланды, зачем только люди разные названия придумывают для одних и тех же вещей?) Тем более, что в ноябре мне будет уже восемь лет, и надо идти в школу, куда же дальше-то тянуть? Ребята из нашего двора лишь на какой-то месяц-полтора постарше меня уже давно учились в школе, а ведь многие из них были и ниже, и легче, и даже слабее, чем я!

Очередь в больницу подошла в середине июля, в самое пекло. И вот в назначенный день мы с бабушкой подъезжали к комплексу больничных зданий. Больница располагалась почти за городом, на склоне горы и примыкала к лесному массиву. Мы подошли к низенькому зданию, на котором я успел прочитать облезшую вывеску «Приёмный покой» (вот чего-чего, а уж покоя там точно не было, суета стояла страшная) и сунулись-было прямо в широко открытую дверь, но оказалось, что это мужское отделение, а женщины и дети — направо. Я-то, конечно, мужчина, но в этот раз в женско-детском отделении мне показалось куда более «в своей тарелке» — уж очень незнакомыми были и запахи, и вся обстановка у мужчин.

Больница считалась центральной, людей было много, и все какие-то грустные и растерянные. Истошно кричал грудной младенец, ему вторила противным голосом уже довольно большая девчонка: «Мамуля, жарко — пойдём домой, ну пойдём!».
Хорошо, хоть мух было мало — не люблю я их, уж лучше пусть комар укусит, чем терпеть противное мушиное жужжание и отваратительное ползание по потному телу! .

Не считая частых визитов в поликлинику, это был мой первый большой «выход в люди». С тех пор, как меня привезли родители, я не провёл ни одной ночи вне бабушкиного дома. Когда я узнал о том, что меня положат в больницу, то конечно-же разволновался — даже, простите, какать больше не мог — это была моя стандартная реакция на что-то необычное. Ведь предстояло довольно большое приключение, страшноватое и манящее одновременно.

Изрядно намаявшись в очереди, в конце концов мы с бабушкой зашли в кабинет, где приветливая медсестра быстро заполнила какие-то бумажки, и отвела нас в довольно просторную комнату, посередине которой стояли аж три ванны, отгороженные друг от друга клеёнчатыми занавесками. Вдоль стены стояла длинная широкая лавка, на ней с краю сидела неодетая седая бабулька, а женщина помоложе вытирала её полотенцем. Толстая злая тётка в грязноватом белом халате, мывшая одну из ванн, повернулась к нам и сказала: «Мамаша, раздевайте ребёнка!» Бабушка обиделась: «Какая же я мамаша, я бабушка!», а я подумал: «Какой же я ребёнок? Наташка всего на два месяца старше меня, а уже первый класс окончила!» Тётка ответила: «Тем лучше — вот, в среднюю и сажайте!» Бабушка всё ещё пробовала возразить: «А может, не надо его сейчас купать? Вы посмотрите, какой он у меня чистенький! А у вас тут сквозняки! Простудите ещё дитё — больница, тоже мне!» Тётка сурово посмотрела на бабушку: «Сами простудим, сами и вылечим! Порядок, гражданка, для всех один! Трусишки тоже сымайте — прыгай сюда, малец! Которы вещи в палату — вот сюды, на стол вылаживайте, а я проверять буду! И швыдчей, швыдчей — народу дуже багато!»

Бабушка стушевалась, стала ставить на стол какие-то баночки, пакетики, положила мою любимую книжку с картинками «Приключения Чиполлино» и ещё что-то, что тётка с возмущением вернула ей назад: «Гражданочка, вот же список разрешённый на стене, куда же вы ЭТО суёте!» Тётка почти вытолкала смахнувшую слезу бабушку за дверь, и я остался сидеть в ванне один, голый и беззащитный.

От нечего делать я стал смотреть на торопливо раздевавшуюся на лавке молодую плотную женщину — таких у нас называли молодухами. Она была уже без лифчика и её большие сиськи при движениях красиво колыхались и стукались одна о другую. Когда молодуха сняла и трусы, я с удивлением увидел внизу её живота большой пучок торчащих во все стороны волос. Как-то так сложилось моё детство, что голых людей я почти не видел. Поскольку я всё время болел, то и в садик никогда не ходил и на море не ездил. Водоёмов в нашем кавказском городе почти не было, городской пруд каждый год закрывали из-за попадающей в него заразы, так что на пляже мне бывать почти не доводилось. Родителей я вообще никогда не видел голыми, бабушку несколько раз заставал моющейся в оцинкованном корыте, но в памяти осталась лишь её обвисшая грудь, которую она сразу же старалась прикрыть от меня руками, да круглая белая попа. Самое интересное, что различия полов меня до того времени совершенно не интересовали — возможно, опять же из-за болезни? Поэтому большинство из вас вряд-ли даже могут себе представить, каким откровением для меня явился вид голой молодой женщины.

Но ей было вовсе не до меня; покончив с раздеванием, она стала деловито складывать на стол вещи, которые разрешалось взять в палату. «Женщина, это шо-ж вы такое тащите, как в блокадный Ленинград!? Тута же кормят, и диеты разные есть — а вот варёную колбасу нельзя, молоко нельзя — вы список читайте! А это што за свёрток?» «Да это белья немножко!» «Женщина, вы русский язык понимаете? Ни трусов ни лифчиков у нас не положено! Из своего — только носовые платки, ну и зимой кофточки!» «Ну хоть одни трусики!» «Короче — или подчиняйся, или выметайся, сил уже нет вас всех воспитывать, вот у меня уже ребёнок в ванне прокис! Вставай, красотуля!» Она быстро вымыла меня мочалкой.
«А теперь письку сам мой и ныряй, смывай мыло! А вас, женщина, провожает кто?» «Да муж!» «Вот всё лишнее в сумку сваливайте, я ему вынесу! А сама — марш в воду! И без меня из ванны не вылазить, чтоб я тебя видела в воде! А то только отвернёшься, как она уже як-бы помылась, а сама и жопу не кунала! Дурят кругом, а на кой шут, спрашивается? Ведь себе же хуже!»

Молодуха отдала тётке сумку и стала плескаться за занавеской. Я смыл мыло и встал; вернувшаяся тётка ловко выдернула меня из ванны и завернула в полотенце: «Посиди пока, красотуля, за тобой сейчас придут! Следующие, заходите!» Вошла молодая женщина в коротком лёгком платье с девочкой моих лет, поставила её с ногами на скамейку и сняла с неё сарафанчик и трусики. Девчонка повернулась ко мне и её пухленький животик оказался прямо на уровне моих глаз: «Скажи, а вода холодная?» Я машинально ответил: «Да нет, почти горячая!», — а сам ошарашенно на неё уставился. Где же у неё писюн? Сначала я думал, что он просто как-то зажался между ляжками, но тут девчонка присела враскоряку, и мне стало видно всё, что у неё между ногами, от живота до попки. Она затараторила: «Вот жалко, такая жара, я люблю холодную, только мне мама не разрешает в холодной, потому что у меня аденоиды, а завтра мне их будут удалять! А у тебя что — гланды, наверное?! Скажи, только честно — у тебя свои кудряшки, или тебе завивают?» Она стала щупать мои волосы, а я всё ещё не мог оторвать взгляд от её промежности — никакого писюна не было! И яичек тоже! Как будто их кто-то отрезал — да нет, не похоже; уж больно у неё всё аккуратненько и гладенько, никаких шрамов, только посередине — щелка. Уж не из неё ли девчонка писает? Тут из ванны стала вылезать купавшаяся молодуха, высоко задирая колени. Волосы внизу живота намокли и слиплись, так что я хорошо рассмотрел, что и у неё между ног под никакого писюна не было, только розовая щель. Вот чудеса! (Случайно попав в женское отделение главному герою много чего удалось подглядеть у девочек и женщин инетресного. Посмотрите, что он подглядел! — прим.ред.)

Девчонку засунули в ванну, а её маму увели. Теперь рядом со мной очень худая женщина помогала раздеться двум большим девочкам. Они сняли трусы, и я убедился, что и под ними тоже ничего, кроме щелок, не было. Уж не снится ли мне всё это? Я потрогал под полотенцем свой писюн — он был на месте, что немного меня успокоило.

Тело одной девчонки было совершенно безволосым, а у другой над её щелкой курчавилось несколько русых колечек. Неужели у всех девчонок писюнов нету?

Мою ровесницу тем временем вынули из ванны и в полотенце посадили рядом со мной. Она опять зачастила (видимо, молчать вообще не умела) : «Так значит у тебя гланды? Вот здорово, будем вместе лежать, это ведь «ухо-горло-нос»! Меня Элей зовут, а тебя как?» «Дима!» «Дина?» «Да нет — Дима, Дмитрий значит!» «Как это Дима — ты что, мальчик? Врёшь ты всё — а ну-ка покажи письку!» Я развернул полотенце, и она оторопело уставилась мне между ног: «Да, точно такие-же у мальчишек у нас в садике! Вот жалко, я их не люблю совсем! Только Серёжка неплохой, ну ещё Колька, пожалуй! Да, но таких кудряшек, как у тебя, я даже ни у одной девчонки не видела — давай всё равно дружить!»

Тем временем молодую женщину одели в белую больничную рубашку и синий халат, и увели. Старших девочек одели в короткие халатики на голое тело, даже без рубашек, и тоже куда-то увели. На скамейке уже раздевались какие-то другие женщины, а мы с Элей всё сидели на полотенцах. Наконец появилась молоденькая беленькая медсестра, сама почти девчонка: «Уткин, Савельева — пойдёмте со мной! Мы с Элей встали и подошли к ней, она оторопело уставилась на мой писюн, а затем прыснула в ладошку: «Так это ты — Уткин? А я ТЕБЯ за девочку приняла — ты такой кучерявенький!» Она ласково потрепала меня по голове, так что я даже обижаться на неё не стал. «Вот только я думала, что вы совсем маленькие — эти пижамки, наверное, вам не подойдут! Хотя давайте проверим!» Мы с Элей стали добросовестно пытаться натянуть действительно маленькие пижамки, а медсестра бестолково крутилась вокруг нас, стараясь помочь.
Её халатик был настолько коротким, что когда она наклонялась, становились видны её белые трусики. Наконец она отказалась от тщетной затеи и забрала у нас пижамки: «Семёновна, у нас конфуз — я возьму пока два полотенца?» «Бери, за следующими придёшь — тогда и вернёшь!» «Господи, разве ещё кто-то будет? Да куда же их всех класть?! Мест ведь совсем нету! — Заворачивайтесь в полотенца, пошли за мной!» Она взяла наши вещички, и мы засеменили ей вслед.

Сестра шла довольно быстро, а мы путались в полотенцах. По дороге она соображала вслух: «Нет, Уткин, положу-ка я тебя пока к женщинам! Девочка уж пойдёт к девочкам, тем более, что у неё прямо завтра операция, а мужчин и мальчишек мы давано в коридоре кладём, да и там уже некуда! Всё-таки маловат ты для коридора, да вот и температурка у тебя! Нет, это же просто ужас, сколько больных!»

Мы прошли по каким-то сложным запутанным лабиринтам и оказались перед большой белой железной дверью. Сколько сестра ни стучалась в неё, никто нам так и не открыл. Тогда она отвела нас в большую комнату со стеллажами, на которых грудами лежали аккуратно свёрнутые простыни, наволочки и ещё разное бельё. Сестра забрала у нас полотенца: «Побудьте пока здесь, а я Фёдоровну поищу и вам пижамки подберу!» Она убежала, а мы остались голые стоять среди полок. Столько простыней я не видел ни разу в жизни. «Ух, как здесь здорово! Ну что, в прятки, или в догонялки? Давай в догонялки!» Эля шлёпнула меня ладошкой и бросилась наутёк, я погнался за ней. Бегать между полок было действительно весело.

Но когда вас всего двое, то и догонялки быстро надоедают. А тут ещё эта жара! В общем, я первый сказал «А посмотри-ка лучше, Эля, как я на голове могу стоять!» Лишь пару месяцев назад под руководством соседа Вовки я освоил стойку на голове с упором руками, чем очень гордился. Сейчас тоже получилось неплохо, даже почти совсем ровно, но Эля смотрела вовсе не на мои ноги, а на то, что между ними. Наконец она сказала: «Ну хватит — я тоже умею, я же на гимнастику ходила четыре раза, только ты меня сначала поддержи!»

В стойку на голове Эля встала с трудом, два раза мы чуть не упали, но поймав равновесие, она крикнула: «Отпускай!» — и широко-широко развела ноги в стороны — как говорил мой сосед Вовка «абсолютно горизонтально» (это взрослые всякие словечки придумывают, чтобы детей глупышами выставить — конечно, когда бы я за свои восемь неполных лет все эти «горизонтальности» мог узнать?!) Но как вы уже догадались, в тот момент я был занят совсем не отвлечёнными рассуждениями, а наоборот — во все глаза уставился девчонке между ног: никакого писюна, только щелка, причём довольно симпатичная, и почему-то очень притягательная!

К сожалению, или к счастью, но «ничто не вечно под луной»: Эля потеряла равновесие, и стала падать прямо на меня. Я её, конечно удержать не смог, и мы кубарем покатились по полу, пока не уткнулись в гору каких-то тряпок, и я самым свинским образом оказался сверху. Надо сказать, что лежать на голой девчонке было очень приятно, и вставать с Эли я совсем не торопился, и даже её немного придавил, потому что Эля сказала: «Ой, а я, кажется, писать хочу! Встань с меня, пожалуйста! Ты здесь горшка нигде не видел?»

Я не без сожаления с неё встал, но про какой-такой горшок она спрашивает?» А я вот если положу руку на письку, и сожмусь вот так, то терпеть легче! А мальчишки как терпят?» Она зажала свою щелку ладошкой и слегка присела: «Да, так лучше! Я в сентябре в первый класс пойду, а ты? Ой, опять терпеть невозможно!»

К счастью, пришла другая медсестра и выдала нам по пижамным штанам и по курточке. На этот раз штаны оказались большущими и нам пришлось их подворачивать. Курточки же были опять маленькими, и не доходили до пупа. К тому же на них не оказалось пуговиц. Эля спросила, пританцовывая: «Тёть, а тёть — где здесь туалет? Мы писать очень хотим!» — «Вы, пожалуй, в женский не ходите, я вас на второй этаж в детский отведу; и ты, мальчик, туда всё время ходить будешь, хорошо?»

Детский туалет представлял собой довольно большую длинную комнату без перегородок.
С одной стороны возвышался кафельный помост с вмурованными в него унитазами — их было штук десять, не меньше. С другой стороны располагался длинный ряд умывальников, и во всю стену тянулись зеркала — хотя с трещинами и в пятнах, но придававшие помещению какую-то парадность. В углу стояли большие детские горшки, прикрытые крышками. Эля сказала: «Я уже большая, я на унитаз писаю!» Она влезла на помост, спустила штаны и присела над отверстием. Из её щелки потекла сильная струя. «Ну что же ты, Дима — стесняешься, что-ли? Отвернулась я, отвернулась!» Я уже с трудом сдерживался, и еле успев снять штаны, стал стоя писать в унитаз. Элька хотя и отвернулась вначале, но как только я начал писать, сразу же уставилась на мой писюн. Мне же всё это было по-фигу, и волновало совсем другое. Дело в том, что дома я-то всё время пользовался горшком. Никакого унитаза у нас не было, взрослые ходили в деревянный сортир во дворе. Как я, так и соседские дети сидели на горшках в общем коридоре нашего дома. Конечно же, я мог писать стоя, и часто делал это в нашем дворе за сараями, на прогулке в парке и так далее. Дети из нашего двора обычно вообще писать не стеснялись, это было дело естественное и привычное, а девчонки либо также как и мы, если это происходило в доме, садились на горшок, либо во дворе отходили от пацанов в сторонку, и я никогда не обращал внимания на то, как они это делают. Правда, один раз я был с папой в вокзальном мужском туалете, где впервые в жизни увидел белые фарфоровые унитазы. Но, во-первых, всё там было не так, как здесь, а во-вторых — это был всего лишь один раз! Поэтому я просто боялся с непривычки промазать мимо дырки и опозориться. Как назло, так и случилось — мою струю почему-то мотало в стороны, и я довольно много налил мимо унитаза. Лишь потом я заметил, что я просто недостаточно низко спустил штаны, и резинка зацепилась за яички. «Какие вы всё-таки, мальчишки, неаккуратные!» — брезгливо сказала Элька, натягивая штаны.

[/responsivevoice]

Category: Подростки